Страница 9 из 10
Была здесь пара женщин, у которых впоследствии травмы была нарушена психика. Видимо или упали с высоты, либо кто то сильно избил, ну в общем головой сильно стукнулись. С первого дня они обе уяснили, что днем много врачей и сильно проявляться не надо, ведь поняли, не смотря на проблемы с психикой. Зато ночью они разгонялись. Мало того, что очень любили поорать и пошуметь, чем будили всю реанимацию, одна бегала по реанимации с компрессионным переломом позвоночника, вторая каждую ночь пыталась снять свои сломанные ноги с растяжки. Обе кончили плохо, одна обездвижела, хотя был вариант вылечиться, вторая умерла.
Ещё реанимация притягивала к себе определённый тип людей, которые питались энергетикой этого места, энергетикой горя, слез, боли, как то так. Одни прорывались сюда, правдами неправдами, хотя прорваться сюда было достаточно трудно даже родственникам, а другие приходили сюда, как родственники. Но это была реанимация, мы в основном здесь спали, даже если была адская боль, нас вырубали с помощью медикаментов , чтобы организм копил ресурс для выздоровления. А эти, родственники, понаблюдав за тем, кто им дорог минут 15, оставались в реанимации до тех пор, пока их не выгоняли врачи. Я догадываюсь, что врачи были в курсе такой аномалии.
Эти люди здесь вдыхали эту извращенную энергию и напитывались ей. Моя одноклассница, Ира Барашнина, ждала у двери реанимации полдня, чтобы прорваться сюда. Ну прорвалась. А мы тут все на одно лицо, серые с провалившимися глазами, и она бежала по реанимации и кричала:"Галя, ты где?", а за ней бежал медбрат, чтобы удалить её отсюда. Она узнала меня, а может прочитала надпись на кровати, остановилась, схватилась за головку кровати, и смотрела на меня, смотрела, как будто пыталась запомнить на всю жизнь. Зачем это? Просто человек питался чужим горем, чужой болезнью.
Ещё был одноклассник, Андрюша Фан, его запустили, как представителя правоохранительных органов. Так он даже не смог играть ту роль, которую придумал себе. Он просто сел на стул и смотрел на меня, смотрел, так же как Ирка, не мог взгляд отвести, и дышал, как запыхавшийся бегемот, зачем это? А представляете, какая у них была мотивация попасть сюда? Одна пришла сюда и полдня караулила у двери реанимации, а потом противостояла медбрату, который отрывал её от головки кровати. А у неё в то время уже было двое детей, которых ради этого визита надо было куда то пристроить. Второй, придя в больницу соврал и сидел рядом со мной, пока врачи не поняли, что он соврал. Что их толкало на это? Людей просто притягивает чужое горе и вид обречённого человека, особенно если этот человек буквально месяц назад был красивым, умным и счастливым, а сейчас просто кусок мяса. Можно осознать, как хорошо ты смотришься на фоне полутрупа. Я так думаю и никто не переубедит меня в обратном. Люди они такие.
Но ещё есть группа людей, которая ничтожно мала, вот они приходят сюда для того, чтобы поделиться своей энергией. В моей жизни было двое таких, мама и Степа. Они приносили с собой тепло и свет, рядом с ними легко было выздоравливать. Если ты держал их за руку, то физически чувствовал, как их энергия переливается в тебя. Эти люди просто тебя любят, мама любила меня по умолчанию, а Степе не повезло, он в меня влюбился. Это те два человека, которые медленно и уверенно, с помощью врачей отбирали меня у смерти. И у всех, тут лежащих здесь были такие помощники, от них становилось теплее и мы их знали в лицо, не важно к кому они приходили.
Что сказать в завершение? Я очень долго лежала в реанимации, и по моим личным подсчётам 20% уходят отсюда на кладбище, а 80% возвращаются в жизнь, поменяв ценности. Здесь осознаешь, что жизнь одна, что она хрупкая, как китайская фарфоровая ваза, и бесценна по умолчанию. Здесь растёт твоя вера в наших врачей и медицину, и уходя отсюда ты просто им веришь, как Богу. За то время, которое я здесь провела, я научилась равнодушно смотреть на кровь, торщащие кости, вывернутые внутренности, сдернутые лица. Но это было давно, сейчас когда в фильме показывают подобные ужасы, я закрываю глаза, чтобы не видеть. Но благодаря этому я стала деревянной, я не умею сопереживать, сочувствовать , жалеть. Наверное я стала такой, потому что смотрю на любые страдания сквозь призму собственного опыта. А свой опыт реанимации я не пожелаю пережить никому, даже врагу.
Я не помню, сколько я говорила. Мой одношкольник медик внимательно слушал, а я впервые заново переживала те эмоции, которые прожила за прошлые 10 дней. Это мы с Женей, так его звали, посчитали, что со времени травмы прошло 10 дней. Господи, всего 10 дней, а кажется целую вечность прожила! А сколько всего пережила за эти десять дней, людям жизни для этого не хватит!
Принесли ужин, стало темнеть. То ли в этой реанимации была какая то особая атмосфера, то ли у меня тревожность ушла, когда рядом появился знакомый медик, но впервые за 10 дней я ела с аппетитом! Я даже помню, что было на ужин, перловка, и гуляш из говядины, разваренный до невозможности, как же это было вкусно! Я все это запила киселем из пачек, разрешила измерить мне температуру и поставить димедрол. Как же мне было хорошо, я даже забыла, что так бывает! Я лежала на белой простыне, смотрела в окно на фонари, и засыпала, сон возвращал мне силы.
Видимо от того, что я заснула счастливой, я и проснулась счастливой. Конечно проснулась я не сама, меня разбудила сестра со своим градусником. А потом пришёл Женька , поставил укол, пожелал мне хорошего дня и пошёл домой спать. Теперь мне кажется, что это была лучшая реанимация в городе, то ли потому, что я там первое время лежала одна, то ли из-за вида на Ангару, то ли из-за того, что раз в трое суток дежурил Женька. Он расшифровывал мне, что со мной произошло, какие перспективы, и как самой себя поддержать, он очень интересно рассказывал, я до сих пор помню эти лекции, и до сих пор пользуюсь теми советами.
Я не знаю, как лечили мою тромбоэмболию, видимо капельницами, но лечение шло безболезненно и я с каждым днем чувствовала себя лучше и лучше. А может моё ощущение счастья помогало мне выздоравливать. Плохо было то, что я не знала, да что говорить обо мне, даже врачи были не в курсе, что есть такая штука, как ПТСР- посттравматическое стрессовое расстройство. Тогда не было науки под названием психология, и психологов в нашем городе не существовало. А ПТСР существовал, и от него на тот момент было не избавится. Конечно кто то может сказать, что бог с ним с расстройством, и конечно бы бог с ним. Но оказывается эта фигня приходит навсегда, и если пустить это на самотёк, твоей жизнью будешь управлять не ты, а этот друг ПТСР. И обратите, что это стрессовое расстройство, то есть есть у каждого, кто перенёс стресс сильного действия.
В перерывах между сном я уже реально осознавала, что у меня нет ноги, и что это на всю оставшуюся жизнь. Но я находилась в больнице, да ещё в реанимации, в хорошей реанимации, где меня окружили любовью и заботой, поэтому в то время я не понимала, в какую ж@пу я попала, и даже не задумывалась о том, как из неё вылазить. Мне просто казалось, что сейчас меня подлечат, я стану здоровой, выйду из больницы и жизнь продолжится. Я тогда даже не догадывалась, что это будет совсем другая жизнь.
Сейчас я не понимаю, почему я тогда не плакала. Ведь это же страшно потерять ногу в 19 лет, и по сути можно захлебнуться слезами от горя, но у меня не было слез. А если и случалось, что я плакала, то это происходило от сильной физической боли, которая выворачивала меня и мои органы наизнанку и сил терпеть это не было. Да и то, я как то не плакала , а выла, мне казалось, что от этого боль утихала. А факт своей одноногости я как то принимала насухую, не смотря на то, что постоянно замечала жалостливые взгляды врачей, медперсонала, санитаров, раздатчиц.
Поэтому, когда я утром проснулась от чьих то всхлипываний, а не от градусника, я очень удивилась. Я приподнялась на локтях и оглянулась. Плакал кто то закрытый головой одеялом в дальнем углу, кровати за три от меня. В углу было темно, и казалось, что это чужое горе сделало этот угол тёмным. Плакали не переставая, взахлёб. Это что же такое должно случится, чтобы так рыдать?