Спартакилада

В зале все мои. Бабушка, дедушка, папа и мама. Очень хочу удивить их безупречным исполнением. Пора идти. Выглядываю из гримерки и решаю выдвигаться. Стены давят на меня. Странно.

Неспеша иду к кулисам, осторожно выглядываю из-за них.

Сцена залита светом. Вокруг все мерцает и переливается. Царит торжественная атмосфера. На сцене девочки заканчивают свой номер и срывают бурные аплодисменты. Сейчас мой выход. Небольшая пауза возникает, так как для моего танца устанавливают большую металлическую конструкцию, на которой мне придется исполнять сложнейшие элементы. Я не особо дергаюсь, делала их тысячу раз. Стойка достаточно высокая, но не боюсь. На репетициях все было отлично.

Две минуты до выхода.

Чувства притупляются. Теперь я сконцентрирована и спокойна. Все переживания уходят на второй план. Я опускаю голову вниз, дышу. Наконец, объявляют мой номер. Раскаты любимой музыкальной композиции взрывают зал. Она мощная, звучит со всех сторон. Моя рок-опера пронзает каждую пору кожи, наполняет ее. Магическая мотивация сражает и наполняет, взывает к действию. Предвкушение успеха будоражит, вспенивает, рокотом бахает от макушки до пяток.

И вот.

Выхожу на сцену, внизу темнеет зрительный зал. Мягко укутывает приглушенный свет софитов. Обвожу зал взглядом-море людей. Вижу родных. Мама взволнованно смотрит, ее глаза блестят и выражают тревогу и вместе с тем неподдельное восхищение. Папа впился, бегло осмотрев с головы до ног, одобрительно кивнул и поднял большой палец руки вверх. Бабушка и дедушка замерли на креслах, вцепившись в подлокотники. Все переживают. Пытаюсь охватить их и послать искреннюю улыбку, но прошло все смазано, изображение немного плывет.

Проносящиеся по залу прожекторы выхватывают Спартака и недовольное лицо Светы. Резко, откуда не возьмись, скользкое чувство опасности бьет по лопаткам. Надо держаться! Стряхиваю с плеч мерзкое ощущение. Почему она сидит с ним рядом? Я успела рассмотреть, что Спартак нервный и издерганный, белый, как мел. Впился в меня взглядом, не отпускает.

Я не могу сейчас расклеится, от моей собранности многое зависит. Надо взять себя в руки, чего бы это не стоило.

Я хочу почувствовать публику, обменяться с ней положительной энергией, что переполняет зал. И всю отдачу выразить в танце.

Начинаю.

Танцую так, что на какое-то мгновение выпадаю из реальности. Уже не вижу никого, не ощущаю. Опера поглощает сознание, выносит за пределы бытия. Мощный голос певицы воздействует на нервную систему, вызывает трепетную дрожь, вибрацию.

После серии сложнейших элементов, зал поддерживает меня аплодисментами, выражает поддержку и восхищение. Для меня это самый лучший стимул.

Наступает кульминация номера. Застываю.

Музыка на паузе, я замираю, и зал вместе со мной. Сейчас самая сложная акробатическая часть номера.

Но почему одолевает волнение? При чем тревожное волнение, предвещающее плохое. У меня такое не часто бывает, но именно сейчас, просто молотит со всех сторон.

Под мощный бит взлетаю на верх конструкции и повисаю головой вниз. Взмах, поднимаю корпус и чувствую, как металлическая труба едет под моими ногами. Показалось? Чуть усиливаю давление, не нужно было этого делать, но по-другому не выбралась бы. И вот с оглушительным грохотом труба отваливается с одного конца, и я с высоты лечу головой вниз. Пытаюсь сгруппироваться, но не до конца получается.

Моему падению аккомпанируют громкие крики.

Ну вот и все. Темнота забирает меня, после вспышки оглушительной боли.

38

Она в больнице.

Впервые в жизни слетел с катушек от бессилия, ярости и злобы. Вытираю капающую кровь с пола, потом с костяшек. Разнес всю мебель в бешенстве. Невидяще смотрю перед собой, в голове пусто, как будто кислотой выжжен мозг. Хочется сдохнуть. Возможно, надо выпить, но алкоголь не лезет. Совсем.

Моя хрупкая, маленькая девочка беспомощно летела головой вниз. И я ничем не мог помочь. Оказывается, это самое страшное, разъедающее ощущение. Когда не можешь помочь, закрыть собой, да что угодно, только бы предотвратить. Ты не можешь забрать боль, облегчить ее, ты не можешь ничего. Только наблюдать! Ты даже подойти не можешь!! Потому что обезумевший отец не подпускает никого, и широко расставив руки, отгораживает ее ото всех. Можешь только сидеть и смотреть, чувствуя, как внутри разливается тупая пустота.

Тяжело встаю, каждую секунду прибивает к полу, но мне необходимо встать. Убью, тварь! Найду и убью.

Трещит телефон. Какого хера? Отвалите от меня! Идите все к чертовой матери! Все!

Назойливый звонок выбешивает. Где эта сучья труба…

— Что надо?

— Спарт, слышь, не вздумай! — трещит Ганс — Дай я приеду. Остановись, ну! Ты же осознаешь последствия, Спарт! — заебал пиздеть — Бля, хуле молчишь? Скажи ты уже что-нибудь!

— Нет. Не приезжай. Я не трону. Только поговорю. Я просто хочу знать точно.

Ганс не остановит меня. Сейчас никто не остановит. Хочу посмотреть в глаза этой швали. И узнать-на хуя???

— Спарт! Какого х… — отключаю телефон.

Прикрываю глаза. Просто чтобы пережить миг. Еще один миг страшной боли, но ей еще больнее.

Ей больнее! Сделайте хоть что-нибудь, чтобы было легче!

В больницу к Ладе не пройти. Но чего бы это не стоило после того, как съезжу к Куликовой, я попаду к своей маленькой, какие бы только преграды не стояли! Даже если меня отметелят ее главы семейств, все равно.

Ее отец и дед, как злющие Церберы, мечутся и никого не пускают. В палате все время кто-то из родных, не прорваться. Из положительного, что лучшие врачи и навороченное оборудование предоставлено. Как я это узнал, одному Богу известно. Или черту. Не помню, кому я продал душу, когда искал любую информацию. Но деньги…эти дьявольские деньги дают большие возможности…

Ладу вытащили, но предстоит реабилитация.

От бессилия бьюсь головой о стену.

Когда она падала, меня охватила мертвое оцепенение. Разлилось по телу, как смертельная поражающая тяжесть. Помню, что, как в замедленной съемке, повернул голову в сторону Куликовой и увидел торжествующую улыбку на наглом, самодовольном лице. Эта сука не блефовала, когда угрожала, что просто так меня не отпустит. Больная шизофреничка!

Ненавижу.

Ладу увезли на скорой, никому не дали приблизиться. Рыдала только ее мать, Елена Арсентьевна держалась, только крепко сжимала руки и беспрерывно смотрела на внучку, практически не моргая.

За всем происходящим наблюдал, пробивая зрительные способности, словно через туман. Сквозь плотную пелену, раздавался рёв ее отца, обещающих разнести всех в пыль. Быстро вызвали полицию, осмотреть конструкцию, с которой упала Лада, и опросить работников. Дед Адам, белее мела, сжав челюсти, смотрел на меня, сквозь толпу. Не мигая. И я не мог оторвать от него взгляд. На задворках сознания мелькнуло, что Адам напоминает крепкий, непробиваемый утес. К чему, не знаю…

Потом ее увезли. Бледную, тоненькую, закованную в медицинское оборудование. С разметавшимися волосами. Плотная толпа медиков и родных не позволяла подойти близко. Но я увидел достаточно для того, чтобы понять, буду с ней в любом случае. Только бы она сама захотела. Только бы не оттолкнула. И самое главное, выжила.

Когда пришло сообщение, в котором она спрашивала, все ли у меня в порядке, я понял, что мы вместе, по-настоящему. Это была не просто вежливость.

Мешало только одно-звонок Куликовой до этого и просьба о встрече, всего лишь одной, как Света утверждала. Для того, чтобы очистить перед собой горизонт, решил, что съезжу.

Хлопнув дверью, Куликова садится в машину.

— Привет, зая.

Заебись приветствие. Поворачиваюсь к Свете. Тонкая блондинка с холеным, холодным лицом. Дорогая и ухоженная. Только вот нарядец всегда откровенный. Меня, правда, раньше заводило. Но это было давно и почти неправда.

— Какой на хуй «зая!» Чего несешь? — прищуриваюсь я.