Спартакилада

— Джон. Ти? Как ти звать? — коверкая слова, пытается донести до меня информацию.

— Лада. — представляюсь коротко Джону.

Чтобы избежать неловкости в общении, набираю воздуха в грудь и объясняю, что мы можем общаться на английском, только медленнее. Придя к единому решению, приступаем к съемке.

Первое фешн-фотография. Демонстрация одежды. Джон начинает творить фотоискусство с моим участием. Мнение о его нелепом наряде, которое вызывало недоумение, и поставило под сомнение его возможности, испаряется с каждым щелчком камеры.

Он — бог фотографий. Помимо всего, еще прекрасный психолог. Мы в процессе медленно болтаем, Джон раскрепощает меня постепенно, заставляет смеяться и быть непринужденной. Спрашивает о разной ерунде, я отвечаю, камера не перестает щелкать в его руках. Причем, мне кажется, что он не берет меня в прицел, а просто щелкает в разные стороны.

В моменте перестаю ощущать, что меня снимают, вижу только проницательные глаза гения-фотографа. Они ведут меня, одобряют, воодушевляют. Я раскована и свободна. Двигаюсь, принимаю непринужденные позы, хмурюсь, задумываюсь, смеюсь, грущу. Легко меняю все эмоции по первому щелчку Джона.

В повороте ловлю Ганса, он широко улыбается и вскидывает два пальца вверх. Радостные ощущения полощут меня, как будто взмываю в аэротрубе. Внутри все ухает. Я справляюсь, Ганс не ошибся во мне. Эта мысль накрывает меня теплой волной счастья.

Первый кусок закончен.

Теперь моя танцевальная часть.

Сбегаю переодеваться и обновить макияж. Бросаю взгляд на Джона, который уселся на полу студии и просматривает кадры, то одобрительно кивая, то хмурясь. Переодеваюсь быстро, но когда возвращаюсь, то вижу, что декор успели убрать. Много пространства и рассеянный свет. Эта часть будет черно-белой. Поправляю черное бандо и шифоновую юбку, прозрачную, но многослойную.

Перед выходом долго смотрела на себя в зеркало, поворачиваясь разными ракурсами. Такое ощущение, что наряд прозрачный, смотря как падает свет. А в студии он явно будет только указывать на мою условную наготу. Но в целом-то все прилично. Пусть будет так, иначе реакция папы будет «прекрасной», а про Адама вообще молчу. Придется сбегать в тундру от рева разъяренного медведя, то есть деда.

Но что уж теперь. Сгорел сарай, гори и хата. Фотограф все еще сидит и отсматривает материал. Покашливаю, привлекаю к себе внимание. Джон поднимает глаза и улыбается. Иду к нему. Мягко ступаю босыми ногами, волосы рассыпались по спине. Хочу попросить Джона кое о чем.

— John, will you let me turn on the waltz my affectionate and gentle beast, this will help us give the right emotions, please..

(Джон, ты позволишь мне включить вальс «Мой ласковый и нежный зверь», это поможет передать правильные эмоции, пожалуйста.)

— Yes, of course, my dear, whatever.

(Да, конечно, моя дорогая, как скажешь)

Я включаю нежнейшую музыку Евгения Доги. Стою в середине студии, прикрыв глаза. По эмоциональному воздействию ощущаю предел. Никого нет рядом, я одна. Меня обволакивают волшебные звуки, рождают в душе щемящее чувство тревоги, смятения. Вместе с тем, слезливая и разрывающая нежность руководит моим телом. Эта музыка для меня божественный дар, она пробуждает, вдыхает в мою оболочку оживление.

На взрывающихся нотах, что-то выносит меня в центр студии, и я начинаю двигаться. Так же, с закрытыми глазами. Мелькает мысль, что я не танцую, а парю на невидимых крыльях по воздуху. Тело повторяет одной мне понятный танец моего внутреннего состояния.

Я выплескиваю то, что чувствую, все, что накопилось. Пространство полностью заполняют струны скрипки. Она ведет меня, зовет в небо. Волнует, заставляет дрожать, трепетать.

Мое тело отдельно от меня, только душа и дыхание тянут тонкую нить и связывают нас. Руки и ноги взлетают и опадают на тональности божественного звучания оркестра. Музыка будит меня, рождает все новые и новые эмоции.

Гнусь в разные стороны, не чувствуя пределов своего тела. На тихих нотах замираю, на высоких парю под потолком, не на секунду не открываю глаза. Только слезы, катящиеся градом, говорят о моем грустном отчаянии, но не мешают мне. Наоборот.

Мои движения пропитаны тоской и нерастраченной нежностью. Я танцую то, что ощущала, когда он был рядом. Передаю всю свою боль невыносимой тоски и захватывающей жажды быть с ним. Все, что сейчас выражаю, это только для Архарова.

Нежными взмахами руки глажу воздух, веду узоры, будто по желанному лицу. Мне никто не мешает, потому что они не знают, для кого это все. Он и есть мой ласковый и нежный зверь. Но скажу ли я ему о этом?

Этот танец для Спартака, понимаю я все яснее и яснее. Все, что отражаю здесь и есть мое настоящее. Оставлю здесь свои преступные желания. Никто не узнает. На последнем звучании духовых опадаю на пол и замираю. Меня возвращают в действительность аплодисменты. Открываю глаза, залитые солеными реками, и вижу глаза пораженного фотографа.

— It was beautiful my fairy. — произносит Джон.

(Это было прекрасно, дорогая)

Я улыбаюсь и киваю ему. Вижу в дверях Ганса, он так пронзительно смотрит, что не знаю куда себя деть. Парень медленно подходит ко мне и берет меня за руки. Потом подносит их к своим губам и целует. Ничего не говорит, молча разворачивается и уходит. Пребываю немного в растерянности.

— Отдых. — слышу голос Джона.

— Окей. — отвечаю и смываюсь из студии, надеясь раздобыть где-нибудь кофе.

Надо настроится на «голую» фотографию и несколько снимком на фоне ночного города. Бреду в гримерку, где и нахожу Ганса. Он стоит у окна и курит. Встрепанный, пальцы подрагивают. Что с ним сегодня? Останавливаюсь позади него, не тревожу. Понимаю по короткому выдоху, знает, что я около него. Так и стоим в молчании. Рус докуривает и расталкивает окурок в пепельнице в горстку мусора. Еще раз выдыхает и поворачивается. Бледный, с залегшими тенями под глазами.

— Ладка, ты не понимаешь своих возможностей, — гладит он меня по щеке — просто не понимаешь. Я записал на камеру твой танец. Посмотришь потом.

Не договаривает, я чувствую кожей. Почему мне так неловко?

— Спасибо, конечно, но зубы мне не заговаривай. Сейчас самая сложная часть. — перевожу разговор на волнующую меня тему.

— Не переживай. Будете только втроем. Джон, ты и ассистентка.

— Правда? — на выдохе спрашиваю я — Тогда я спокойна. А теперь чеши из моей гримерки. Мне приготовится надо. — притворно сержусь — Кыш!

Ганс покидает меня, и я пытаюсь прийти в себя. Последний рывок и все. Проверяю макияж, все в норме. На тело набрасываю балахон и отправляюсь в новую студию. На подходе завороженно замираю. Огромные панорамные окна встречают и сразу поражают наповал ощущением грандиозности. Фантастика! Подхожу ближе и замираю.

Словно другая Вселенная, за стеклом раскинулся величавый город. Таинственно переливаются огни, мелькая белыми и ярко-желтыми отблесками, река огненных шаров вспыхивает красноватыми сполохами. Колдовство…Мне остается сбросить одежду, намазать тело ведьминским кремом и оседлать щетку. Все! Я Маргарита.

Стою и впитываю в себя это очарование. Урбанистический идеал! Город зовет, манит, притягивает. Панорама парализует сознание, вызывает приглушенно-восторженное ощущение.

Оборачиваюсь и вижу перед собой ассиметричную темно-серую тумбу. Ассистентка помогает снять одежду, и я присаживаюсь на неровную поверхность. Джон просит приподнять волосы, чтобы было видно изгиб шеи, и повернуть голову в пол-оборота.

Слушаюсь мастера беспрекословно. Он завоевал меня. Я верю все будет так, как нужно. Щелчки камеры сыплют бесперебойно, я успеваю только не спеша, плавно поворачиваться и менять положение тела.

Вспышки, глухой треск камеры, тихое бормотание, советы по смене позы — все завораживает. Чувствую себя греческой богиней, музой, вдохновительницей. Атмосфера этому очень сильно способствует, но и Джон, конечно. Вот так этот странный, но такой прекрасный фотограф раскопал во мне и утвердил беспрекословную уверенность.