Страница 2 из 16
Если в нашей заинтересованности феноменом Евгении Герцык и есть элемент академизма, тем не менее он не основной. Образ этой необычной женщины – провинциалки и хозяйки столичного салона, жительницы Крыма и паломницы к святыням Европы, язычницы по натуре и монахини по образу жизни, с равной свободой общавшейся со светилами русской мысли и с темными крестьянами – не только укоренен в своей эпохе, но представляется исключительно актуальным и в наши дни. Евгения Герцык – не только мыслитель Серебряного века, но и наша духовная современница. Объяснимся. Дело в том, что традиция высокой духовной культуры, которая оформлялась в первые три десятилетия XX в. (в России, а затем в эмиграции), в силу всем известных событий и обстоятельств была прервана. И после упразднения идеологического засилья в нашей стране в начале 1990-х гг. (а для кого-то, как было отмечено выше, этот рубеж уже был пройден за 20–30 лет до того) ищущий человек оказался, по сути дела, в духовной ситуации начала XX в. Ныне он идет по тем же путям, какими шла – вместе со своими современниками – Евгения Герцык. Это и ницшеанство (а кто из нас не испытал страстного увлечения Ницше?), и Восток вместе с теософией и антропософией, которые (в особенности последняя) пережили настоящий бум в недалеком прошлом; это и полуязыческая, псевдохрис-тианская мистика, с которой Евгения встретилась на Башне, – аналогами башенной секты в наши дни служат общины типа Богородичного центра, а также ориентирующиеся на «русскую Софию» некоторые «мистериальные» общества в Европе и США; это, наконец, православная Церковь. С ней у Евгении были очень непростые отношения, – но все ее сомнения и вопрошания возрождаются в душах интеллигентов, пришедших в Церковь и сегодня! Феномен Евгении Герцык выступает в роли зеркала и для нас самих, мы извлекаем для себя урок из ее разочарований, – а порой нам хочется ее поучить, указать на грубые ошибки в ее суждениях, опираясь на наш собственный, больший, чем у нее, исторический опыт (это касается прежде всего ее восторгов перед набирающей силу советчиной 1930-х гг.). Одним словом, «внутренний человек» Евгении удивительно близок, родственен нам самим, она – наше alter ego в Серебряном веке в большей степени, чем кто-либо другой. С ней мы проживаем ушедшую эпоху: через нее расширяется наша личность, обогащаясь встречами с Бердяевым и Шестовым, поездками в Рим, крымскими горными походами, – но и терпением голода и холода, погружением в ад Гражданской войны и террора, бездомных скитаний, какого-то опьянения 1930-х гг… Ее, в сущности, «глубоко интимный» и «одинокий»[6] жизненный настрой созвучен тем, кто в нынешней России чувствует себя в таком же «интимном», сосредоточенном одиночестве. Так ли мало сейчас подобных людей? – Именно их и хочется в первую очередь пригласить к размышлению о судьбе Евгении Герцык, на самом деле – к глубинному общению с нею самой.
Глава 1
Истоки
Беспочвенность. Детские игры
В семье инженера-путейца Казимира Антоновича Лубны-Герцыка (1843–1906) было трое детей: Евгения, средний ребенок, росла вместе со старшей сестрой Аделаидой (1875–1925), впоследствии получившей известность как поэт символистской ориентации[7]; младшим был брат Владимир (1885–1976). Вторая половина XIX в. – это знаменательное время, когда в мир начали приходить те новые души, которые сделались творцами культуры русского Серебряного века[8]. Приближался конец старого мира – закат старой Европы. На Западе Ницше провозгласил переоценку всех прежних ценностей. Россия встала под знак гибельного рока: женитьба в 1894 г. цесаревича Николая Александровича на гессенской принцессе Алисе, принесшей ген фатальной болезни в династию русских царей, оказалась, конечно, не столько причиной краха русской государственности, сколько недвусмысленно предупредила осведомленных: у венценосных Романовых больше не будет наследников, это царствование – последнее… Надвигалось неведомое будущее, промыслительно миру сообщался новый импульс, который и были призваны воспринять и внести в культуру новые души. – Что же это за импульс, какое задание ставилось перед следующим поколением русских людей? Дать исчерпывающий ответ на этот вопрос нелегко хотя бы потому, что импульс этот за годы Серебряного века раскрылся далеко не полностью: речь идет о большом времени, духовная эпоха, начатая русскими мыслителями во главе с Владимиром Соловьевым, продолжается и поныне. Но что-то определенное на этот счет, оглядываясь назад, сказать все же можно.
Импульс духа прорастает из глубины человеческих сердец, так что первым его плодом стало изменение внутренней жизни наиболее чутких к духовным веяниям людей. Прежде всего претерпели изменение сокровеннейшие движения души – жизнь религиозная, связывающая личность с Источником ее существования, укореняющая в бытии. И в самом деле, весь Серебряный век, – философия, поэзия, музыка, живопись, театр, – точно фантастический цветок, распустился из одного мистического семени – христианства в версии Соловьева. Оно, разумеется, было преемственно связано с традиционным православием, но имело иную духовно-смысловую окрашенность. Ключевой для трудов Соловьева стала несколько необычная для традиции идея Богочеловечества, сделавшаяся основой новой русской духовности.
Истоком мысли Соловьева был его мистический опыт – общение с неким духовным существом, которое сам философ идентифицировал как библейскую Софию Премудрость Божию: о встречах с Софией он рассказал в своих стихах (прежде всего в поэме «Три свидания»), метафизическому учению о ней посвятил ряд книг и трактатов. Насколько доброкачественным в духовном отношении был опыт Соловьева – вопрос этот, видимо, надолго останется открытым. Тем не менее тему Соловьева подхватили, миф о Софии врывался в судьбы людей (вспомним историю Анны Шмидт и вихрь событий вокруг Л. Д. Блок). Гипотезой Софии объясняли всё и вся – от экономических законов хозяйства до тайн языка; наконец, уже в эмиграции С. Булгаков (глава возникшего к тому времени – по благословению патриарха Тихона – Братства Святой Софии) создает богословскую софиологическую «сумму» и претерпевает за это удары со стороны церковных традиционалистов… Без преувеличения можно утверждать, что под знаком Софии стоял весь Серебряный век.
На перевале веков и культурных эпох в мир приходят также Евгения и Аделаида Герцык. Да, это были новые души, призванные, подобно их друзьям – Бердяеву, Булгакову, Иванову, воспринять и творчески проработать новое духовное содержание. Их искания, – более того, сама их жизнь оказались связанными с софийной идеей, с христианским обновлением. Было ли случайностью, что их мать носила имя Софии? Софией стала и Аделаида Герцык, перейдя в 1915 г. из лютеранства в православие: она пошла на это под влиянием бесед с Булгаковым и чтения «Столпа и утверждения Истины» Флоренского. София упоминается в текстах Евгении, которая пыталась проникнуть в тайну этого высочайшего ангела… Короче говоря, сестры Герцык были тоже вовлечены в процесс творчества по созданию новой культуры, и приметы этого призвания следует искать уже в особых обстоятельствах их детства.
А именно: всякий, кто размышлял о ситуации в семье Казимира Антоновича и Софии Максимилиановны Лубны-Герцык, почувствует, что атмосфера, в которой росли их дети, лучше всего может быть охарактеризована с помощью шестовского словечка «беспочвенность». Недаром, увлекшись в начале 1900-х гг. книгой Шестова о Толстом и Ницше, Евгения точно обозначит проблематизируемую автором «Апофеоза беспочвенности» экзистенциальную проблему с помощью образа «человека, повисшего над бездной». Отсутствие духовной опоры, предоставленность личности себе самой, необходимость находить смысл жизни в глубине собственного «я» – эти интуиции были знакомы Евгении с самого раннего возраста. Научиться творчески жить, не имея за собой никакой традиции, надежной освоенной почвы под ногами, – таким, в самом общем виде, было жизненное задание, предложенное Промыслом сестрам Герцык.
6
Герцык Е. Воспоминания. С. 17, 18.
7
См. нашу монографию об Аделаиде Герцык: Бонецкая Н. Русская Сивилла и ее современники. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2006.
8
Исходной датой можно считать 1853 г., когда родился Владимир Соловьев, родоначальник новой культурной эпохи.