Головорезы

– Вить? – подал голос Артем.

– А.

– Можно спросить?

– Спрашивай.

– Кто такая Наташа?

– Ты откуда про неё?

– Ты говорил во сне.

В темном подъезде снова повисла тишина. Порыв ветра распахнул приоткрытую входную дверь. Она со скрипом отошла в сторону, ударилась о кирпичную стену. Кувалда молчал, Артем уже не ждал ответа. Даже в мыслях отругал себя за любопытство.

– Жена моя, – сказал, наконец, Кувалда. – Только не знаю, где она сейчас.

– Значит, надежда есть.

То ли вопрос, то ли утверждение снова остался без ответа. Кувалда выкинул окурок. Светлячок пролетел по дуге и скрылся снаружи, подхваченный ветром.

– Пошли спать, – отрезал Кувалда, – Завтра вам в патруль идти, а мне в штаб. Узнаю, что да как.

На ходу он споткнулся о ступеньку и выругался. Снова зашумел спичками, чиркнул. Посветил себе и Артему.

– Ты идешь? – обернулся к выходу.

Чирик, затягиваясь папироской, облокотился на дверной косяк и молча смотрел в уличную мглу.

– Потом, – ответил он, – Докурю только. Вы идите, я за вами.

– Что ты там видишь? – спросил Артем.

– Души, – спокойно ответил Чирик.

Это слово осталось висеть в воздухе, как и все сказанное до этого.

9

Утром еще моросил дождь, превратившись в прозрачную влажную пелену. Двор залило водой. В лужах плавал мусор и сухие листья.

Все проснулись с похмельем и тяжелыми головами. Быстро позавтракали мясными консервами с холодной картошкой и разошлись по своим делам. Абрам, Тема, Чирик и Раз-Два с Тимохой заступали в патруль. Кувалда и Сергеич, как командиры рот, пошли в штаб на заседание.

Каждому патрулю вверяли свою территорию. Бойцы должны были в течение нескольких часов исследовать ее и в случае обнаружения ходоков или бандитов немедленно сообщать об этом по рации. Если ничего подозрительного или потенциально опасного не замечали, то возвращались за периметр, немного отдыхали и снова отправлялись на дежурство в уже другую зону. Сейчас каждый отряд получал в штабе предписания. Артем пошел в здание исполкома, остальные ждали его на улице. Курили, рассевшись на скамейках возле неработающих фонтанов, заполненных грязной дождевой водой. На площади царило какое-то оживление. Кроме бойцов самообороны здесь группами стояли незнакомые вооруженные люди. Раз-Два придержал за рукав проходящего мимо паренька.

– Слышь, братишка, а это кто такие вообще?

Парень, рыжий веснушчатый коротышка с темными кругами бессонницы и недоедания под глазами, не ответив, удивленно глянул на Раз-Два, который сегодня был без своего дурацкого головного убора из хоккейного шлема и зонта, а в обычной вязаной шапке.

– Закурить есть?

Раз-Два молча полез в карман пальто и достал пачку сигарет. Настоящих, еще заводских, протянул собеседнику.

– Ого, – удивился рыжий, – где взял?

– Где взял, там нету, – выдал Раз-Два очередную коронную фразу и снова кивнул на незнакомцев, – Кто такие, спрашиваю?

– Эти-то? – рыжий словно увидел их впервые и слабо понимал, чего от него вообще хотят, – Анархисты из красных. Хотят к нам на помощь прийти. Ладно, мужики, пора мне.

Он махнул рукой и, дымя сигаретой, побежал к блокпосту на выходе с площади.

– Ишь ты, – протянул Раз-Два, напяливая шлем, который до этого держал в руке, – Красные с нами.

«Красный отряд» не был обычной шайкой наемников. Они никогда не воевали за припасы, оружие или трофеи. Только за идею. Называя себя анархистами, они всегда появлялись там, где, по их мнению, существовало угнетение человека человеком. Бойцы не признавали над собой никакой власти, сражались умело, со злостью и ожесточением, но никогда не опускались до военных преступлений. Не пытали и не убивали пленных, лечили как могли раненых врагов, предлагали примкнуть к себе или отпускали с миром, получив отказ. Каждый член бригады называл другого товарищем, братом или сестрой. И все у них было общим – оружие, припасы, еда, медикаменты, женщины и мужчины. Другие отряды считали их немного сумасшедшими, но уважали за боевой дух и смелость. С началом деятельности ФНС «Красный отряд» стал одним из главных врагов новой власти на севере. За голову каждого анархиста правительство предлагало солидную награду. Главарей и вожаков у них не было, командиры выбирались на совете из числа лучших бойцов. Как знак отличия они носили на рукавах красно-черные повязки, с которыми красовались и сейчас, стоял на площади перед исполкомом. Разговаривали о чем-то друг с другом, перекрикивались с ополченцами, курили и смеялись. Среди вооруженных мужчин стояли и женщины, тоже с автоматами и в камуфляже.

– Их там человек шестьдесят, не меньше, – восторженно сказал Раз-Два, во все глаза рассматривая новых союзников, – Ну все, теперь на раз-два расколошматим ФНСовцев.

– Их все равно больше, – возразил Чирик.

Тимоха что-то утвердительно промямлил, на что Раз-Два ответил коротким «я знаю». Появился Артем с потрепанной картой города в руках. Поморщился от чего-то, как от сильной боли. Похмелье, не иначе.

– Значит так, – начал он, водя пальцем по карте, – сегодня гуляем рядом. Далеко нас не посылают. Ходим по Калинина, смотрим окрестные дворы. Потом вдоль трамвайных путей. Пошли.

Отряд из пятерых человек двинул, закинув за спину автоматы. Патрулирование улиц было нетяжёлой службой. Ходи по городу, проверяй пустые квартиры, задерживай встреченных незнакомцев, да отстреливай случайных ходоков. Даже при появлении явной опасности можно всегда вызвать по рации подкрепление. Куда сложнее дела обстояли с долгими вылазками за припасами, которые совершались в среднем раз в месяц. Продолжительность их могла быть разной, от недели до полугода. В зависимости от расстояний, найденных богатств и встреченных на пути опасностей. Часто в экспедициях гибли люди, а несколько раз случалось такое, что обратно не возвращался никто. Два месяца назад двадцать бойцов на трех грузовиках ушли на север, в сторону Себежа. Сейчас их уже перестали ждать и считали погибшими. В ближайшее время с учетом будущего осадного положения никаких новых экспедиций не предвиделось. Рыков и командиры уверяли, что собранных уже припасов хватит городу чуть ли не на год вперед.

На блокпосте, который перегораживал дорогу на Молодежной, их пропустили без слов. Часовой только лениво кивнул им, улыбнулся. Он сидел прямо на асфальте, подложив под себя грязную подушку. Закутался в дырявую плащ-палатку от дождя и дремал, прислонившись спиной к мешкам с песком. Дуло пулемета, установленного сверху на бруствере, смотрело вдоль по улице.

– Не спи, – в шутку толкнул его ботинком Артем, – Замерзнешь.

Часовой с улыбкой отмахнулся, промямлил что-то.

Перед блокпостом стоял лабиринт из заграждений. Длинные бревна и деревянные шпалы скручивались вместе наподобие противотанковых ежей и расставлялись в шахматном порядке. Между ними наматывалась колючая проволока, оставляя зигзагообразные проходы для людей. При нападении ходоков такие ловушки должны были останавливать мертвецов, пока люди расстреливали их с безопасного расстояния. При проезде техники «колючки» быстро убирались и снова ставились на место. Такие заграждения стояли перед стеной вдоль всего периметра жилой зоны. Они щетинились кольями, на некоторые из которых были нанизаны черепа людей и животных. Кто-то говорил, что просто для красоты, но почитатели Мертвого Пророка уверяли, что останки отводят беду. Суеверие или и впрямь смерть помогала, но факты говорили о том, что ходоки ни разу не проникали за периметр жилой зоны.

Патруль неспешно шел вперед. Пятеро человек растянулись на всю ширину четырехполосной дороги. Миновали пустующее здание налоговой инспекции, на нем висела уцелевшая красная табличка, облупившиеся золотые буквы на которой сообщали прохожим высказывание некоего О. Холмса, американского юриста и правоведа: «Налоги – это цена, которую мы платим за возможность жить в цивилизованном обществе». Над налоговой возвышалось бывшее студенческое общежитие местного университета, прозванное в народе «Бастилией», самое высокое здание в городе. В ходе будущих боев его собирались сделать наблюдательным пунктом. Справа от дороги, чуть в отделении стоял Дом культуры нефтяников. Перед входом уцелела доска объявлений с остатками афиши концерта какого-то забытого уже артиста. На перекрестке Молодежной и Юбилейной сидел трубач. Скульптура толстого лысеющего музыканта, который беззвучно и неподвижно, но с видимым энтузиазмом играл на тубе. У ног бронзового трубача лежала такая же бронзовая шляпа, куда в лучшие времена горожане бросали мелочь – «на счастье».