Рамсес Великий

— Значит, они пьют вино, а царица Египта должна смиренно ждать в спальне своего муженька, как простая наложница, — громко проговорила Арианна, входя в залу. Она была одета в полупрозрачный хитон, только на плечи накинула шаль, вышитую золотой нитью.

Фараон и его визирь невольно залюбовались. Арианна была хороша, несмотря на то, что ей уже шёл четвёртый десяток.

— А ты, Рибби, опять тут как тут! — проговорила весело новоиспечённая жена фараона и, взяв из рук своего царственного супруга золотой кубок, отпила глоток вина. — Видно, на роду мне написано, чтобы ты всегда вертелся рядом. Почему ты ещё в азиатских лохмотьях и не сбрил своей бородёнки?

— Завтра ты увидишь моего нового визиря во всей египетской красе, — рассмеялся Рамсес, обнимая за талию жену.

— Визиря тайных дел? — спросила лукаво царица. — Он будет продолжать докладывать тебе, Сеси, о каждом моём шаге?

— Ну, что ты, дорогая, как ты могла такое подумать! — возмущённо воскликнул фараон. — Рибби будет заниматься иностранными делами.

— Знаю я ваши иностранные дела, — проворковала Арианна. Она довольно бегло говорила на разговорном египетском языке. Недаром Риб-адди столько лет был её учителем. — Но мне скрывать, Сеси, от тебя нечего, так что пусть шпионит. Я к Рибби так привыкла за все эти годы, что мне будет чего-то не хватать, если рядом не будет его смышлёной физиономии. Пойдём-ка лучше в спальню, ведь наш медовый месяц только начинается. Кстати, Рибби, Нинатта сегодня плакала и спрашивала о тебе. Ты, надеюсь, не бросишь бедную девушку? Тем более через неё тебе многое можно будет продолжать узнавать и обо мне, — подмигнула ехидно Арианна, уводя своего мужа из залы. По тому, как на неё смотрел Рамсес, Риб-адди понял, что его повелитель влюблён в хеттскую пантеру так же, как двадцать лет назад.

— Вот змея, — бормотал себе под нос новый визирь, покидая дворец. — Не может не укусить. С ней ухо надо держать востро, даром что мы уже на египетской земле. От неё и здесь жди сюрпризов. Нинатту мне бросать нельзя, да и привязался я к ней за долгие годы. Но как всё-таки хороша эта Арианна. В ней есть что-то такое привлекательное, что и столетнего с— Да, фараону теперь трудненько придётся.

Риб-адди в сопровождении слуг медленно шёл по просторным тёмным улицам новой столицы к своему дому, где его ждала жена и её азиатская родня, прочно укрепившаяся на египетской земле. Первая, кто увидел Риб-адди побритым и умащённым благовониями, была его верная Бинт-Анат. Ей было уже за тридцать, но для мужа она продолжала быть той испуганной молоденькой красавицей, которую он встретил на сидонской улице шестнадцать лет назад.

6

На следующий день двору был представлен новый визирь Риб-адди. И с первых же дней все поняли, что на политическом небосклоне империи взошла яркая звезда. Новый визирь хоть вёл себя скромно, даже вкрадчиво, но обладал такой тяжёлой рукой и таким безграничным доверием фараона, что многие самые знатные сановники начали его бояться и заискивать перед ним. Однако Риб-адди не задирал носа. Он хорошо знал, что здесь у себя на родине, в столице родной страны, его поджидает не меньше опасностей, чем в тылу противника, где он провёл столько долгих лет. Старые навыки разведчика очень помогали ему в беспощадной, не прекращающейся ни на миг борьбе за благосклонность верховного владыки Египта, которая шла вокруг трона. Работы у нового визиря было много, но первое, что он сделал, как только вошёл в курс дела и взял бразды правления в своей сфере деятельности в цепкие руки, это отпросился у фараона съездить к себе домой. Риб-адди ещё не видел сына. Старый Рахотеп не отпускал обожаемого внука от себя, оправдываясь в письмах состоянием своего здоровья.

— Вот похоронит меня Имхотепик, зажжёт свечу в моём поминальном храме, ну, тогда уж пусть едет в столицу, — писал он своему высокопоставленному сыну. — А то приезжай-ка, Рибби, сам к нам, мать порадуешь. Она так и рвётся к тебе, да вот меня больного и беспомощного оставить не может.

— Старый лентяй не хочет покидать своего уютного, нагретого местечка, вот и выманивает меня к себе, — смеялся Риб-адди, перечитывая последнее письмо отца, сидя под зонтиком на барке, которая под парусом и с помощью вёсел не спеша поднималась вверх по течению могучей реки.

Много лет назад скромным юношей он плыл на судне к берегам неведомой Финикии. Теперь уже почти сорокалетним мужчиной, пережив столько, сколько обычный египетский чиновник не переживёт никогда, возвращался домой. Он плыл по любимой стране, всё пристальней всматриваясь в берега, чем ближе судно подплывало к его родному городу. Стояло время сбора урожая. Африканское солнце палило неистово. Риб-адди, наблюдая за крохотными фигурками крестьян и писцов по берегам, неторопливо попивал прохладное пиво. Ему вспоминались заснеженные перевалы и обледенелые горные тропы страны Хатти, и то как он тогда мечтал вот об этом жгучем солнце и египетском напитке.

«Нет, жизнь прожита хорошо, достойно, — подумалось вдруг, — даже если бы я сейчас умер, подвести итог есть чему!»

Но ещё больше Риб-адди почувствовал неостановимый бег времени, когда рано утром вбежал по ступенькам в свой родной дом. В центральной комнате он увидел знакомую картину. Отец, благообразный Рахотеп, сидел в кресле, подставляя голову цирюльнику Нахту, и слушал сплетни о соседях.

— Ну, и как она в конце-то концов узнала, что муженёк изменяет ей со служанкой? — весело спрашивал отец.

— Да притворилась, что ушла на базар, а сама с чёрного хода пробралась в дом и видит: её муженёк там с этой девицей... Да не вертите вы головой, уважаемый, а то так и без ушей можно остаться, — ворчал постаревший, но всё такой же мрачный Нахт.

Во время отцовского хохота Риб-адди и вошёл в комнату. Все притихли и удивлённо уставились на солидного незнакомого господина с серьёзным лицом, так бесцеремонно ввалившегося в чужую гостиную. В его руках был посох, усыпанный драгоценными камнями, символ большой власти владельца. Рахотеп пристально всмотрелся в чужака, и вдруг его широкое добродушное лицо исказилось судорогой.

— Рибби, сыночек! — вскочил он и, рыдая, кинулся ему на шею. — Зови мать! — крикнул Рахотеп слуге.

Но Риб-адди сам, опережая слугу, кинулся по знакомым коридорам на задний двор, где также, как много лет назад, каждое утро слуги пекли хлеб и готовили завтрак своему господину. Выбежав на горячие каменные плиты двора, Риб-адди замер. Теперь уже у него покатились из глаз крупные слёзы. Под сикиморой на том месте, где он всегда завтракал перед тем как уйти в школу, сидел худенький, изящный мальчик, почти юноша. Локон юности висел у него над ухом. Он с аппетитом уминал горячие с пылу, с жару пирожки. Рядом стояла приземистая женщина в пёстром платье. Бретельки глубоко впились в её дородные плечи. Она взмахнула головой, встряхивая уже изрядно поседевшую чёлку, и вдруг почувствовала присутствие чужих. Женщина обернулась и замерла, протянув руки вперёд. Мальчик тоже перестал есть и с любопытством уставился на незнакомца.

— Рибби, — прошептала побелевшими губами Зимрида. Она не могла сдвинуться с места.

Сын порывисто обнял мать и посмотрел на мальчика.

— Приехал, Имхотепик, твой папа, — проговорила бабушка.

Вскоре все слуги столпились вокруг Риб-адди. На какое-то время они забыли, что перед ними важный господин, и запросто хлопали по спине своего товарища детства и юности. А первое, что сделал могущественный визирь фараона, это сел за свой старый маленький столик и вместе с сыном стал жевать горячие пирожки, запивая пивом из фиников. Располневшая светлокожая женщина подошла к нему, ведя за руки двух подростков. Риб-адди всмотрелся.

— Боже мой, да ведь это Мая! — воскликнул он, затем вскочил и обнял её. — А это твои дети?

— Да, дорогой Рибби, — ответила ливийка, всё также кокетливо улыбаясь.

Она выразительно показала глазами на черноволосую девочку.

— Твоя дочка, — прошептала Мая, склонившись к уху своего бывшего любовника. — А я теперь не рабыня и дети мои тоже, — уже громко проговорила она.