Страница 12 из 20
– Пьетросяна хочешь? – спрашивает Эллочка, прихлебывая кофе из маленькой изящной чашечки и листая очередной видавший виды толстый еженедельник, которых в ее необъятной сумке обычно водится штук пять за разные бородатые годы. Я отрываюсь от компа и задумчиво засовываю нос в огромное ведро с кофе. Сижу и думаю, кто вообще может захотеть Пьетросяна на обложке?!
– Нее…
– Яромольника? Верняка?
– Да, их можно, особенно Яромольника.
– Да, да! Яромольника! – Валя забегала по редакции.
– О, вот же Колин телефон, а я его в красной книге искала, Колю хочешь? Баскакова?
– Баскакова?! Круто, Баскакова надо брать.
– Нет, вы что?! Ни в коем случае! Он же попсовый, – Валя не хотела Баскакова.
И так до бесконечности, пока редакция не придет к согласию. А потом начинается магия. Эллочка берет трубку и, что-то промурлыкав про общих знакомых, начинает представлять наш никому, честно признаться, не известный психологический журнал. Она делает это с таким воодушевлением и восторгом, что каждому начинает казаться, будто весь мир только и говорит, что об этом удивительном, прекрасном, великолепнейшем журнале, по волшебству меняющем жизнь каждого, кто к нему прикоснется. Остается только краснеть и стыдиться своей дремучести.
К «своим» звездам Элла Георгиевна обычно не допускает абы каких журналистов, но в нашем своеобразном издании «право первой ночи» (честь интервьюирования звезды) всегда с гордостью преподносится самому издателю. Но что самое удивительное: тот запросто может не оценить и отказаться. То звезда не та, то настроение не то, то… Если отказывается босс, еду обычно я. Юрист. Директор. А теперь еще и интервьюер.
На хозяйстве
С тех пор как я покинула кабинет на Арбате и оказалась в комнате между кладбищем и железной дорогой, разделяя это Зазеркалье с растерянными редакторами и дизайнерами, на меня обрушилось столько дел, что какие-то там интервью уже ничего не меняли. Я даже не успела удивиться тому факту, что и года не прошло, а вместо лизинга – интервью. Я вообще не успела ничего почувствовать: ни обрадоваться, ни расстроиться, просто потому, что все происходит слишком быстро. Уже в самый первый раз все прошло на удивление буднично, будто всю жизнь этим занималась. Но процесс мне понравился. Оказывается, делать интервью – это так интересно! Сначала человек закрыт, но потом привыкает к тебе, расслабляется и начинает говорить то, что думает.
Только я обрадовалась, что теперь у журнала есть Эллочка и хотя бы обложки будут с узнаваемыми и любимыми публикой людьми, как вдруг – гром среди ясного неба. «А сколько часов у Эллы?». Вопрос от издателя, разумеется. Я уже знаю, что это очень плохой вопрос.
Наглость, с которой Эдуард подменяет понятия, документы, законы и вообще общепринятые правила впечатляет. Но мы находимся внутри системы и вынуждены подчиняться ее правилам. Эдуард Витальевич очень гордится своей системой трудового права. Каждого, кто устраивается на работу к Эдуарду Витальевичу, тот долго допрашивает о количестве времени, которое кандидат тратил на работу на предыдущем месте. Обычно, кандидат стремится подать себя в наилучшем виде, всячески распушает хвост и немного преувеличивает. Тут-то Эдуард Витальевич и подлавливает простачка. Пока я тут работаю, то повидала «счастливчиков», у которых зарплата рассчитывается из 220, 240 и даже 260 часов в месяц. Причем все эти люди, так и не могли объяснить, как это произошло, потому что никто в куске бумажки без подписей даже не заподозрил важный документ. Но многие не уходят: неудобно, отработав только месяц или два, менять компанию, да и хороших работ не так уж много вокруг.
Можно перевыполнять планы, не есть обеды, ставить трудовые рекорды, приносить в компанию миллионы, – ничто не уменьшит количество часов, их требуется непременно «отсидеть». Айтишники называют человеко-часы «жопо-часами». Как же они правы!
Я сначала думала, что весь этот бред случился оттого, что Эдуард никогда не работал ни в одной мало-мальски приличной компании. В молодости он немного побыл военнослужащим, мечтая о богатстве и только. Поэтому он ничего не знает об обычной организации дел в других компаниях или учреждениях. А тот факт, что из лихих девяностых Эдуард выплыл со своим довольно устойчивым бизнесом, внушил ему уверенность в собственном гении. Так что Эдуард с ощущением полной вседозволенности погружается в нормотворчество, предусмотрительно не отражая это ни в каких документах, поэтому мы все немного в Нарнии.
Да, я заметила тут еще одну диковину. Помимо жопо-, то есть, простите, человеко-часов босс желает присвоить практически все, что только можно получить с сотрудника. Творческие способности, связи, знакомства, как в случае с Эллочкиными контактами. А в целом босс вполне милый человек, он даже опасается за свою карму, мол, не испортить бы ее нехорошими делами. Этот факт вселяет в меня надежды на лучшее.
Ничего чужого не забыл?
Так вот, про «жопо-часы». Я-то приучена к трудовой дисциплине чуть ли не с детства, а вот Эллочка оказалась совершенно не приспособлена к такому графику. Более того: гордая грузинская женщина дерзко считает его вредным для своей квалификации. Об Эллочке я, конечно, позаботилась. У нее даже во вшивой бумажке никогда не было прописано двухсот часов, что само по себе уже расстраивает издателя. Ни у кого в редакции, кстати, нет обязательных двухсот часов. #Яжюрист. Я чту гарантии, предоставляемые трудящимся законом. Но Эллочка с трудом высиживает в офисе и сто шестьдесят восемь часов. И это позволяет боссу полностью обесценить Эллочкины результаты в виде именитых людей на обложках и кучу PR-проектов для основного бизнеса Эдуарда. Зачем?! Я не понимаю его. Вместо того, чтобы решать реально существующие проблемы или хотя бы не мешать, он вцепился в единственное, что нормально работает.
Это, кстати, лишь одна сторона медали. Есть и вторая: контакты. Контакты Эллочки хранятся в ее голове и в ее священных еженедельниках. Распухшие от возраста и весьма потрепанные, они обитают в обширных Эллочкиных сумках. Эдакие видавшие виды гроссбухи. Эллочка ими очень дорожит. Эдуард быстро понял ценность Эллочкиных контактов и потребовал занести их (бесценные, нажитые непосильным трудом!) во внутрикорпоративную базу. Любой пиарщик вам скажет, насколько это низкое непотребство и непотребная низость. Ведь пиарщик – это и есть огромный набор работающих контактов. Эллочка собирала свой багаж почти двадцать лет, и тут – «отдай». Этим своим шагом Эдуард окончательно добил PR-директора. А в качестве обоснования этого требования был приведен такой аргумент: «Ну, она же представляется нашим PR-директором».
Эллочка намылилась на выход, что и понятно. Но я-то этого никак не могу допустить. Если у нашего журнала не будет хотя бы нормальных обложек, то я ничего не смогу с ним сделать. И тогда зачем я тут? Обратно на Арбат путь заказан, мой босс взял другого юриста. Короче, отступать некуда. В этом деле нам с Эллочкой требуется помощь, и я знаю, куда за ней идти.
Тот самый кабинет!
Мы с Эллочкой приехали и сразу почесали в кабинет к Зине и Ниночке.
– Доброе утро, родная, – горестно молвила Элла Георгиевна, целуя разодетую в Chanel и Celin, идеально накрашенную и идеально причесанную Зину.
– Я не могу так работать, я ухожу, – Эллочка готова была зарыдать, но кое-как держалась.
Только она открыла рот, чтоб продолжить, как вдруг дверь с грохотом распахнулась. Скорбная сцена была разрушена ворвавшимся в кабинет вихрем. В вихре наблюдались ранняя лысина, небольшое брюшко, смешные мимика и жесты и слышались много-много слов и заливистый смех. Это к нам влетел сияющий начальник отдела оптовых продаж (он же «начальник опта»), он же Славик. Полноватый невысокий молодой человек лет тридцати с глазами навыкате, крупными губами и армянским носом. Что было совершенно оправданно в его случае, так как армянином он и был.