Обитель Блаженных

Крыса внимательно глянула на Евпсихия Алексеевича и насмешливо фыркнула. О чём-то весёлом поразмыслила и девочка Улинька, легонько покачиваясь из стороны в сторону, и тоже фыркнула, умело подражая крысе.

– Евпсихий Алексеевич! – вздохнул Лев Моисеевич, пресекая неуместный героизм соседа.

– Ну что такое?.. Вот давайте не будем ворчать по пустякам!

– Давайте не будем. – согласился Лев Моисеевич. – У нас всё нормально, всё просто замечательно.

– Нет, не всё у нас замечательно; я понимаю, что случилась какая-то невероятная катастрофа, и мы лишились своего дома, и скорей всего лишились своих жизней. – быстро пробежался строгим взглядом по всем собравшимся Евпсихий Алексеевич. – Поскольку всё это случилось достаточно неожиданно, то у меня даже предположений нет о причинах катастрофы. Нет ни малейших догадок, а это очень нехорошо; поверьте, я нахожусь, словно в тумане. Но вот если только кто-нибудь из вас вздумает паниковать, то схлопочет от меня по шее. И будет совсем замечательно, если тот, кто стал вольным или невольным виновником катастрофы, поскорей признается в своей вине. Нам необходимо понять, что произошло, и к чему нужно готовиться в дальнейшем.

– Думаю, взорвали наш дом, и готовиться нам больше не к чему – от нас уже ничего не зависит. – сказал Лев Моисеевич, чуть поёрзав на месте, смекнув, что Евпсихий Алексеевич в первую очередь обращается к нему, как к возможному виновнику. – Про детали катастрофы мне тоже сообщить нечего: когда всё случилось, я спокойно спал, в кои-то веки не озадачившись бессонницей. А едва услышал гул с улицы, то сразу проснулся и сообразил, что злодеи добились-таки своего.

– Какие же злодеи? Это вы о ком говорите?..

– Да те, что в подвал мешки таскали. Тётки во дворе мне вчера все уши про них прожужжали. А я, признаться, до сих пор ничего такого и не замечал.

– Ну да, куда вам замечать подозрительных личностей у подвала, когда вы за соседями слежку устроили.

– Ну, знаешь, Евпсихий Алексеевич, у меня не сто глаз.

– Да и двух бы хватило, лишь бы по делу.

– Вот теперь-то зачем меня попрёками кормить?.. Кажется, мне теперь не лучше твоего.

– Я ничем вас не кормлю… – пошёл на попятную Евпсихий Алексеевич, сообразив, что действительно горячится понапрасну. – Так вы полагаете, что злодеи неспроста мешки в подвал таскали, и в тех мешках динамит был?..

– Полагаю, что во всём случившемся есть своя преднамеренность, хотя мы и оказались случайными жертвами. Так сказать, выбранными и используемыми наугад. Взрывали ведь дома в девяносто девятом году прошлого века: и в Москве взорвали дом, на Каширском шоссе, и затем в Волгодонске, и кажется ещё где-то…

– В Буйнакске. – напомнил Евпсихий Алексеевич.

– Ну вот, да, в Буйнакске. Тогда террористы использовали гексоген, как нам сообщили следственные органы, и целью террористов было запугать население страны, показать, что они здесь хозяева, а не кремлёвские ротозеи. Тогда у них не получилось добиться своего, но, возможно, что они не отчаялись и вновь принялись за старое. А вот уж каким способом они наш дом взорвали – об этом следственные органы нас вряд ли уведомят. Тебе-то, Евпсихий Алексеевич, точно станет легче, если ты про всё проведаешь раньше всех?..

– Вы, Лев Моисеевич, кажется сути произошедшего не понимаете.

– Да вот что ещё за суть?

– Одно дело, когда гадят террористы, идейные безумцы там какие-нибудь. Это ситуация, порождённая стихийным мышлением, её трудно предсказать и проанализировать. Совсем другое дело – когда кто-то из своих, из жильцов дома пакостит… Из чувства мести, скажем, или от недалёкости ума: когда всего-то хочется навредить своему соседу сверху, а в результате трещит по швам весь дом!.. Если мы разберёмся, кто виноват, то снимем груз ответственности с себя. Я к тому и клоню на всецелое и скорое разбирательство, чтоб за собой вины не знать. Как-то ведь надо с чистой совестью предстоять на Страшном Суде.

– Ты уж и до Страшного Суда добрался?

– Непременно должно быть что-то вроде Страшного Суда. Уж поверьте, что я всегда к атеизму относился со снисходительным пониманием, а сейчас деваться некуда: вижу, что заблуждался, был не прав!

– Ну, если только так. Тут я тебя понимаю, Евпсихий Алексеевич. Пожалуй, соглашусь.

– Впрочем, и несчастный случай нельзя исключать. – немного призадумавшись, сказал Евпсихий Алексеевич. – Мало ли кто из жильцов хранил у себя дома про запас нечто взрывчатое. Тут ведь только случайно спичку поднеси – оно и бабахнет. Народ у нас безответственный.

– Народ безответственный – это точно. Иному деятелю и умереть – раз плюнуть!

Крыса опять иронично фыркнула, но уже прикрыв морду лапами, делая вид, что она тут не при чём.

– Но ведь могла и сверху бомба упасть на наш дом… Разве нет?.. – наконец-то нашла в себе силы заговорить Катенька, с достаточной серьёзностью выслушав рассуждения двух мужчин.

Лев Моисеевич невольно направил взгляд вверх, тяжело сглотнул и поскрёб пальцами себе шею, как будто чувствуя на ней крепкую удавку. На мгновение дёрнулись и посинели подагрические ступни ног Льва Моисеевича, что вынудило Евпсихия Алексеевича с опаской осмотреть свои ступни. Примечательно, что одна нога Евпсихия Алексеевича оказалась босой и неиспорченно розовой, тогда как другая красовалась в вызывающе-великоватом шлёпанце.

– Уж не думаете ли вы, сударыня, что у нас война с Америкой началась?.. – пришёл в себя Лев Моисеевич. – Нет, войну я категорически отрицаю, тут сверху может только метеорит упасть. На землю постоянно из космоса что-нибудь сыпется.

– И самолёт мог упасть… – задумчиво произнесла Катенька. – От нас аэропорт в двадцати километрах находится, вот он и не долетел.

Ступни ног Льва Моисеевича ещё разок дёрнулись, и он с незатейливой стариковской обидой пошлёпал себя по коленям.

– Когда самолёты падают, то неизвестно куда они упадут. А тут власти явно о чём-то догадывались, поэтому и во дворе дома стала собираться всяческая техника: я, например, отчётливо слышал сирены пожарных машин!.. И по громкоговорителю нас о чём-то хотели предупредить, да не успели.

– Ну да, ну да! – с трогательным возбуждением припомнила Катенька. – Евпсихий, ведь вспомни, что когда мы стояли у окна, то слышали голос из громкоговорителя, который нам о чём-то сообщал, о чём-то тревожном!.. Мы только не успели ему внять.

– Ну да, мы не успели. – согласился Евпсихий Алексеевич.

– Власти хотели нас о чём-то предупредить, и даже хотели спасти, но опоздали. Если, конечно, они сами не были замешаны в некоем коварном плане по уничтожению дома… Но это была бы невероятная подлость, я и верить не хочу в возможность такой подлости со стороны властей!!

– Катенька, как ты себя чувствуешь?.. – сложив ладони лодочкой у груди, устремился взглядом Евпсихий Алексеевич к подруге. – Ты ведь слишком взволнована, правда?

– Евпсихий, со мной всё хорошо. Ну, в том смысле хорошо, что со мной ничуть не хуже, чем со всеми вами.

– Главное, что мы наличествуем вместе и соображаем, что к чему. Конечно, в общих чертах соображаем, озадачиваемся каждую минуту по пустякам, но соображаем. Ты посмотри на дело с той стороны, что нам здесь пока ничто не угрожает, здесь довольно-таки тихо и красиво. Мне кажется, что когда я в детстве размышлял о послесмертном существовании, то оно мне мерещилось очень близким к тому, что мы чувствуем сейчас. Только не хватает райского сада. Почему-то райский сад непременно должен быть в мечтах ребёнка о загробной жизни, поскольку цветущие деревья и все эти сладкие фрукты очень любимы детьми, и хочется, чтоб их было много-много, и они были всегда.

Евпсихий Алексеевич восторженно воздел руки и как будто совершил ими магические пассы, отчего тут же и пришёл в счастливое изумление, поскольку все мраморные обелиски, вытянувшиеся за спинами световых тронов, принялись с медитативной медлительностью покрываться искристой древесной корой, обрастать мощными развесистыми ветвями, хвоей, запашистой густой листвой. Постепенно они преобразовались в шероховатые кряжистые дубы, в крепко сбитые высоченные кедры, в стройные клёны, чуть склонённые с утомлённой обаятельной наглостью, в пронзительно-томные яблони, увешанные тучными наливными плодами, в бархатно-нежные кроны таинственных сакур и скромных черёмух, в различные пёстро цветущие садовые деревья, которые и вспомнить было невозможно, которых, верно, никто и никогда до сих пор не видел. Новосозданный сад неспешно заполнялся уютным птичьим щебетом, опоённым безмятежной благодатью; тихие застенчивые букашки лениво перелетали с листика на листик, пребывая в терпеливом изумлении; шустрые белки выныривали на секунду-другую из пушистых еловых лап, чтоб удостовериться, что не они одни оказались пленёнными этаким чудом. Вроде наблюдались и робко порхающие эоны второстепенного небесного значения, от которых, впрочем, толку было немного – сплошной бессознательный восторг.