Страница 7 из 11
Наступила жуткая, ледяная тишина – должно быть, на одну или две секунды. С тех пор я столкнулся с такой тишиной еще один лишь раз, перед ужасной бурей и страшной грозой в лесу. Да, за секунду или две до того, как ветер начал вырывать с корнем старые деревья, ливень – хлестать и молнии – серебряными пластинами прорезать небо, была такая же ледяная тишина.
Бабушка перевела взгляд на Васеньку. Он собрался с духом и, дабы оправдаться, пропищал:
– Я случайно брызнул! – В ледяной тишине этот писк звучал как писк мышки, которую сейчас задавят.
– Куда ты брызнул? – медленно, почти по складам, произнесла бабушка.
– На платье… – Опять жалкий писк.
Бабушка посмотрела на свое платье. Нашла взглядом пятно. Так же медленно перевела взгляд на скатерть. А потом опять на Васеньку.
И начала орать. Ни до, ни после того лета я не слышал, чтобы человек так орал. Это был монотонный поток злобы, от которого закладывало уши. В нем были слова, но не было никакого смысла. Слова не сплетались в предложения. Она выхаркивала их, как мокроту из легких, стремясь попасть ими в Васеньку.
– Тыыы! – орала она. – Тыыы! Нет понятия! Всееее! Я тебяяя! Ответ! Тыыы! Мояяя скартерть! Поганец! Платье!
Она кричала и кричала. Васенька размазывал слезы, стекающие из-под очков. А мне вдруг очень захотелось писать. Еще чуть-чуть, думал я, – и у меня из-под шортов потечет прямо на бабушкин ковер. Это будет похуже, чем помидорные брызги, и именно потому нужно удержаться, хоть еще немного. Она орала. Васенька плакал. Я стоял, скрестив и сжав до боли ноги. Смотрел на миску на столе. Там лежали помидорки. Которые умеют есть только бабушка и Васенька. А мне, хоть я сейчас и обмочу бабушкин ковер, никогда не научиться есть их без соли. Так ловко, как это делают Васенька и бабушка.
Бабушку звали Аглая. Она умирала часто и всегда неожиданно. Мы с Васенькой никак не могли привыкнуть к тому, что она опять умрет. Когда это произойдет в следующий раз? По какой причине? Как избежать этого? Но не было никаких закономерностей.
Умирала бабушка активно. Перед смертью она считала своим долгом привести в порядок дела.
В маленькой однокомнатной квартирке, хаотично заставленной ветхой мебелью, где мы жили втроем, самым важным местом на время становился массивный двуспальный бабушкин диван. Лежа на нем, она раздавала последние распоряжения, которые состояли в дележе ее имущества. Несмотря на тяжелое предсмертное состояние, имущество свое и его назначение она знала отлично.
Стол письменный – Васеньке. По замыслу бабушки, внук должен был стать писателем.
– Этот стол создал твой прадедушка, – с трудом выговаривала бабушка, указывая на захламленный всякой канцелярской мелочью и другой дребеденью письменный столик с изящными точеными ножками, одна из которых, правда, подломилась, и теперь ее подпирало несколько старых школьных учебников. – Этот стол, – продолжала она, – создал ваш прадед. Он был святой.
Когда я в первый раз присутствовал при бабушкиной смерти, то от испуга и трепета решил, что это не наш прадедушка был святым, а святой стол с надломленной ножкой сейчас сдвинется с места, как старый пес подойдет к Васеньке и потрется своим обшарпанным краем.
Вещи были очень важны для бабушки Аглаи, они все были связаны с каким-нибудь священным прошлым и все должны были попасть в ответственные руки. То есть к Васеньке. Святой стол, святые гравюры, святые книги…
Через десяток минут бабушка заканчивала распоряжения, и весь сонм святых вещей, казалось, следовал печальной вереницей к моему брату. Я с облегчением вздыхал, ведь было очень страшно: вдруг бабушка решит отдать свой святой диван мне. Как я повезу его домой? Как потом не оскверню его святость?
Но было и обидно. Давая распоряжения на случай кончины, бабушка всегда забывала наградить меня хоть чем-нибудь. И я всегда, о горе мне, всегда не выдерживал и задавал вопрос обиженного раба:
– А мне? А мне, бабушка, ничего?
Бабушка мученически улыбалась. Своей улыбкой она как бы говорила: «Жестокосердный стяжатель! Что ты требуешь от женщины на смертном одре?»
Но вслух произносила другое:
– У тебя есть другие бабушка и дедушка. А у Васеньки нет никого.
Вдруг оказывалось, что святой человек бабушка отдает свои святые вещи тому, кому они действительно нужнее. И Васенька всхлипывал, потому что никакие вещи, даже самые что ни на есть важные, не могли избыть его скорого одиночества.
– Хотя постой! – говорила она. Потому что ввиду скорой своей кончины ей не хотелось обделить и меня, своего второго внука. – Подай мне вон ту оранжевую книгу.
В первый раз я долго копался, разыскивая среди множества пыльных томов эту брошюру. Потом, когда бабушка умирала в следующие разы, я уже легко находил и приносил ее к смертному одру.
– Вот, – говорила бабушка, – держи! Это тебе.
Я был очень рад. Это оказалась замечательно интересная книга. «Правила поведения ребенка в обществе». С иллюстрациями. Мне особенно приглянулись иллюстрации. И я частенько брал и читал эту книгу, учась множеству разных ритуалов. Особенно мне понравилась традиция вставать, когда входит женщина. Так как других женщин в нашем с Васенькой мире не было, я вскакивал всякий раз, когда бабушка входила в комнату, до тех пор, пока она не запретила это делать. Она спросила меня:
– У тебя что, шило в заду? Чего скачешь?
Злость бабушки всегда была неожиданна. У нее не было зримых причин. Для нее не нужно было весомых поводов. Не было закономерностей.
– Так было сказано в моей книжке, ба. Если в комнате, где вы находитесь, появляется женщина, необходимо подняться, – процитировал я. – Это нормы вежливости, которые несомненно покажут мое воспитание.
– Что это за твоя книжка? – спросила бабушка.
– Та, которую ты мне отдала на случай смерти, – напомнил я.
И тут бабушка опять начала орать.
– Что! Ты?! Я! – Она выкашливала отдельные, не связанные друг с другом слова, которые, впрочем, я уже научился сам связывать и понимать. – Смерть! Я! Ждешь? Из-за книги! Я еще не умерла! Она могла кричать долго. И после множества подобных сцен ее «смерти» стали для меня привычными, потоки брани – обыденными, а злоба – естественной.
По первости мы с братом не оставляли надежды задобрить бабушку Аглаю. Нам казалось, что мы уже выучили некоторые закономерности в ее поведении. По каким-то приметам мы определяли, каково внутреннее состояние бабушки Аглаи. Но – бедные суеверные дети – мы не знали, что в случае с бабушкой не действуют ни приметы, ни наблюдения, ни логика.
Да-да, не было никаких закономерностей. Хотя, отталкиваясь именно от мнимого, мы с Васенькой решили выбрать правильный день, правильное время и правильный момент, чтобы выразить бабушке нашу преданность.
Мы задумали приготовить ей завтрак. Договорились, что я, как самый маленький, сделаю простое. Заварю чай. А Васенька пожарит яичницу.
– Я знаю как, – сказал он. – Отец научил меня. Слово «отец» Васенька произнес с таким значением, что у меня не осталось сомнений: завтра утром у бабушки будет лучшая яичница. Главное мне не подвести с чаем.
Я очень старался. Вскипятил воду. Обдал вымытый заранее заварочный чайник кипятком. Положил в него ровно три ложки индийского чая. Для верности еще раз вскипятил воду и, залив чайничек до половины, поставил завариваться.
Васенька сделал прекрасную глазунью. Возможно, от волнения и некоторой даже экзальтации, я решил тогда, что лучше яичницы и приготовить невозможно. Два прекрасных желтых глаза глядели на меня с блестящего белого лица…
В комнате зашевелилась, заскрипела пружинами дивана бабушка.
– Идет, идет! – прошептал Васенька.
Я взглянул последний раз на стол, просто для уверенности, что мы все сделали правильно. И вдруг понял, что случилась катастрофа.
– Мы забыли про бутерброд… – сказал я.
– Да… – ответил Васенька.