Страница 16 из 22
Поэтому в данный сложный момент председатель колхоза (он же общинный староста) решил взять весь удар на себя, не унижаться, не заискивать, а говорить смело и открыто, хотя понимал, что его независимость и прямоту местные руководители не простят. Но он выполнял свой долг, решив идти до конца, защищая своих односельчан. Поэтому, он, буквально, вспылил, осмелившись повысить голос на разъярённого секретаря райкома партии:
«Нет, абсолютно, непонятно, что же вы такое хотите найти в избах наших жителей?»
Секретарь райкома, потрясённый злобным голосом председателя, буквально застыл на месте. Затем, взяв себя в руки и немного отдышавшись, слащаво улыбнулся и зло пробормотал:
«Да всё что угодно. Вот, например, вы говорят все тут верующие, так называемые старообрядцы, поэтому, видимо, икон полно в избах понавесили? А наше советское атеистическое государство беспощадно с религией борется, потому что любая религия – это самый настоящий опиум для нашего сплочённого народа».
Затем он язвительно добавил:
«Поэтому, конечно, никто из вас не собирается ни в партию, ни в комсомол вступать, ни с кулаками беспощадно бороться, ни пролетариатом становиться. В трудах и заботах, говоришь, всё своё время проводит так называемое старшее поколение? А чем же они раньше занимались, лет этак восемнадцать-двадцать назад? Ответь мне, как на своей исповеди, которую вы так любите, сколько ваших трудолюбивых односельчан во время Гражданской войны в Красной Армии воевало?»
В этот момент секретарь райкома снова потянулся к кобуре, но в этот раз он уже шутить не собирался, а очень ловко и быстро извлёк из неё боевой наган и, нацелив его на председателя колхоза, так громко заорал, что в старинной избе затрещали и зазвенели рамы и стёкла:
«Быстро отвечай, контра, иначе пристрелю тебя сейчас!»
Но теперь председатель, казалось, совсем не испугался разъярённого секретаря. Он довольно медленно почесал в затылке и скорбно, даже чуточку нагловато, произнёс:
«К глубокому сожалению, только двое у нас красноармейцами были».
Секретарь райкома моментально уловил в голосе председателя эти нагловатые нотки. Поэтому в его крике уже звучало настоящее звериное бешенство.
«Только двое, говоришь! А остальные, выходит, были в белой армии или у зелёных, в повстанческой армии батьки Махно, так? Что глаза заёрзали, не отворачивайся, прямо мне в глаза смотри!»
Здесь секретарь завертел наганом перед самым носом колхозного председателя. Но тот опять совершенно спокойно (чего только такое показное спокойствие ему стоило?) ответил:
«Кто у нас воевал в Белой армии или у батьки Махно, таких сведений у меня нет».
Партийный секретарь, казалось, сильно обрадовался такому неопределённому ответу председателя и, приставив дуло нагана к его груди, продолжал орать:
«Нет, говоришь сведений?! Вот здесь ты и прокололся, контра! Понятно, что нет сведений! Но по логике, если их не было в Красной Армии, выходит, они могли быть либо у белых, либо у зелёных. Больше нигде они быть не могли. Кстати, гражданин председатель, а ты сам, где в то время околачивался, ну-ка, живо отвечай! Иначе быстро мои люди язык твой, да и твоих заместителей развяжут! Покрывать ты своих людей умеешь, это мы знаем».
В этот раз, как и пригрозил начальник, односельчане не отделались семи арестованными. Чекисты обыскивали, буквально, каждую избу, в некоторых от злости срывали иконы, понимая, что всех жителей они всё равно арестовать не могут. Поэтому они упорно пытались найти что-нибудь компрометирующее общинников. Но обыск, проведённый самым тщательнейшим образом, особенно в домах колхозных руководителей, не дал, практически, ничего. У общинников в домах никаких враждебных книг, никаких контрреволюционных листовок, прокламаций или белогвардейских вещей и близко не было. Правда, в нескольких избах, видимо, в тех, в которых жили грамотные, чекисты обнаружили вместе с иконами религиозные книги.
Тогда, по указанию секретаря райкома, приехавшие с чекистами вооружённые солдаты из воинской команды стали хватать тех, кто, по их мнению, был побогаче. Это были те хозяева у кого, например, во дворе они видели корову с телёнком, или корову и лошадь, а также те, у кого, по мнению чекистов, в избе было слишком много икон. Очередного арестованного выталкивали из хаты и под конвоем вели на центральную площадь. В результате через четыре часа на площади оказалось двадцать три арестованных человека, все мужчины. Это были, в основном, уже не молодые трудолюбивые хозяева. Руки у них от постоянного кропотливого труда были сильные, жилистые, все в мозолях. Среди них, естественно, были председатель колхоза и двое его заместителей. Плачущие жёны и дети арестованных стремились пробиться к ним, но воинская команда, выстроившись плотным кольцом, не позволяла даже близко подойти к своим мужьям, сыновьям и отцам.
Тех жителей, которые упорно продолжали пробиваться к арестованным, красноармейцы грубо отталкивали, грозя ударить прикладами винтовок. Затем арестованным связали крепкими верёвками руки и грубо втолкнули в кузова двух грузовиков. В каждый грузовик уселось по несколько вооружённых красноармейцев. Грузовики поехали, и за ними сразу же ринулись родственники с плачем и пронзительными криками. Они прекрасно понимали, что вряд ли когда-нибудь увидят своих близких. Грузовики уехали. Опустошённые, потрясённые родственники ещё долго стояли на площади, надеясь на какое-то чудо. Только, когда совсем стемнело, они со слезами на глазах медленно поплелись в свои добротные избы, которые теперь, после ареста хозяев, казались им холодными и неуютными.
Но на этом расплата не закончилась. Дней через пять снова явились в деревню начальники с красноармейцами. В этот раз понаехало людей гораздо больше. Жители опять страшно перепугались, считая, что сейчас опять начнутся повальные аресты, но они ошиблись. Чекисты вместе с красноармейцами конфисковали, или, иначе говоря, попросту забрали у зажиточных жителей деревни почти весь скот. Кроме того, врываясь в дома, у общинников забирали наиболее ценное имущество. Это могли быть скатерти, мелкие украшения, добротная посуда, постельные принадлежности. Наиболее смелые жители умоляли начальников о какой-нибудь, хоть маленькой компенсации за такие потери, но те только зло посмеивались. Отобранный у крестьян скот приехавшие красноармейцы угнали навсегда из деревни, а остальное имущество погрузили на грузовики и быстро увезли.
Таким образом, довольно зажиточная деревня за несколько дней стала, фактически, бедной. Многих трудолюбивых и сметливых хозяев арестовали, остальных жителей лишили значительной части их имущества. Так жестоко местные руководители отомстили старообрядцам за их независимость и самостоятельность, а также за неповиновение властям.
Глава 4
Председатель и его заместители немного слукавили, сказав секретарю о том, что два человека из их скита были когда-то красноармейцами. Дело в том, что никто из коренных односельчан, вообще ни в какой армии – ни Красной, ни Белой, ни у зелёных и ни у кого другого не воевал. Это произошло по вполне понятным для них причинам. Пользуясь скрытым расположением деревни, находящейся вдали от проезжих, оживлённых дорог, старообрядцы, привыкшие со стародавних времён не повиноваться властям, просто решили отсидеться.
Общинники совершенно не разбирались в тех политических бурях, которые бушевали в России в годы Революции и Гражданской войны. Они, даже, долгое время не знали, кому, собственно, принадлежит власть в стране, и чья армия находится на их территории. Им, по существу, было абсолютно всё равно, кто победит в этой круговерти. Двое жителей скита (а, первоначально, их было трое) оказались бойцами Красной Армии чисто случайно. Эти люди не были коренными жителями общины. Правда, в 1933 году один из них был уже арестован. Так что, ко времени допроса колхозных руководителей местными партийными начальниками, в скиту проживал единственный бывший боец Красной Армии.