Страница 4 из 5
Вот, с огромным белым бантом – отличница Дареджан, а вот и сёстры Никорашвили – Натела и красавица Нана, а вот и флегматичный Нуго Болатаев, вот здоровый и мощный, как трактор, Тадтаев Элгуджа…
…Похоронные процессии, с оркестром и покойником в гробу на грузовике с открытыми бортами…
…По вечерам обрывки разговоров родителей за ужином.
«… Парень совсем молодой, только школу закончил… Пришёл домой, перед сном решил освежиться: голову под кран с холодной водой подставил… Наутро – температура, головная боль… Менингит… Взяли пункцию… На пятый день умер…»
«…Такая жизнерадостная женщина была…Не болела никогда, по врачам не ходила… С диагнозом ошиблись, аппендицит поздно обнаружили… Перитонит…»
«… Сердце… Он, когда почувствовал, что теряет сознание, встал вышел к жене и лишь успел ей сказать: только не пугайся, если что-то со мной сейчас случится… И упал…»
…Так продолжалось до тех пор, пока мне не исполнилось семь и я, наконец, не пошёл в школу. Нет, приступы астмы случались, и довольно часто, но теперь было чем заняться помимо созерцания окружающего мира из окна.
…Помню, как вернулась из Ленинграда похудевшая бабушка: «Ну, врачи сказали, что поздно…» Вскоре слегла. И как-то сразу всё неуловимо изменилось в доме. Мама ухаживала за бабушкой днём, а вечером уходила на работу, в вечернюю школу. Бабушка сказала маме: «Спасибо твоим родителям, что вырастили такую дочь».
…Помню тот вечер. Навестить бабушку пришли родственники, тётя Ксения, тётя Зина… Хорошо помню, вижу в дверной проём бабушкиной комнаты, тётю Дзерассу, наливающую из кастрюльки в тарелку суп:
– Верочка, я тебе чихиртму принесла…
Помню, как тётя Ксения, кажется, сказала отцу:
– Алан, грелку принеси, пожалуйста. У неё ноги холодные…
…Отец, с грелкой в руках, быстро пересекающий комнату…
И чей-то голос, по нисходящей:
– Вера! Вера, Вера…
… – Нет, Аланчик, грелка уже не нужна…
…Потом были похороны, людей много дома, во дворе…
– ЗдорОво, Кот, – сказал высокий человек, похожий на актёра Олялина, игравшего в фильме «Освобождение». Только Олялин светлый, а высокий человек был тёмноволосый.
– Привет, дядя Сима, – сказал я.
– Пойдем со мной за лимонадом сходим?
– Пойдем.
Мы поднялись вверх по Хетагурова к ларьку «Пиво-воды», что под аптекой, напротив киноафиши.
– Выпьем по «Буратино» прямо здесь, из горлышка?, – предложил дядя Сима.
– Выпьем, ага…
Лимонад был ледяным, запершило в горле, и я сразу почувствовал, что ночью будет приступ астмы. Но я упрямо пил, потому что вдруг понял: в школу не пойду, хочу побыть дома. Просто постоять у окна.
Bagatelle
(эссе)
В подвале у нас пахло луковой шелухой, сушёной зеленью, грецким орехом, и корвалолом. То есть, пахло, конечно, яблоками – антоновкой, крымкой, бродскими, кехурой, "бананами", но я давно унюхал, что точно так же – яблоками – пахнет и корвалол дедушки Григола.
Мама отправила меня за банкой персикового компота, но в полумраке определить, где персик, где абрикос, где слива – не очень-то и просто. А, вот он, персиковый, кажется, на верхней полке…
Я приподнялся на цыпочках и почти дотянулся до банки, но как-то неловко сбил пробку у передней большой бутыли и тут же мне в нос ударил знакомый аромат бабушкиных конфет с ликёром. Точно, это была наливка из лепестков роз! Мне ли не знать, как пахнут эти невзрачные на вид розы, из которых получается вкуснейшее варенье в мире?! Ведь я помогал маме собирать эти колючие цветы, а потом долго вырезал маленькими ножницами белые основания лепестков: так надо, в них – вся горечь! Я аккуратно слегка погрузил палец в бутыль, поднёс его к носу, а потом облизал. Никогда в жизни – а мне было уже целых пять лет! – я не пробовал ничего вкуснее… Я слегка наклонил бутыль, припал к горлышку и сделал глоток. Горло немного обожгло, а через мгновение приятное тепло достигло и живота… Я отставил бутыль и прикрыл глаза. Голова слегка кружилась. Но совсем не так, как на лодках-качелях в городском парке за мостом, после которых меня почти всегда тошнило. Тут было другое…
Я решительно закрыл поплотнее пробкой бутыль с наливкой и на этот раз легко дотянулся до банки с компотом. Заметив, что после глотка наливки полумрак как-то рассеялся, я решил осмотреться: подвал был полон самых необычных вещей, чего я здесь раньше только не находил! Например, калейдоскоп дяди Мурата, папиного брата. Ну, калейдоскоп, понятно, принадлежал ему, когда Мурат был маленьким, а теперь-то он был мой! А музыкальная шкатулка! Заводишь её, открываешь, а там под музыку танцует балерина! Правда, к балерине я был равнодушен, уж лучше бы из шкатулки выскакивал кто-нибудь другой, клоун, например, или чёртик… Мне нравилась мелодия. А вот соседский Валерик Парастаев мог целый час пялиться на эту пляшущую балерину, без конца заводя пружину и шепча: «О, бакæс ма, Котик, какая у неё короткая юбка… Мæнæ ма, мæнæ, посмотри…» Ну, так он и сломал шкатулку, – я от досады чуть не треснул ею Валерика по его большой лохматой голове! Вся надежда теперь на Мурата: он сказал, что отнесёт её чинить знакомому часовщику в еврейский квартал.
В подвале посветлело, сквозь низенькие окошки вдруг пробились лучи солнца, освободившегося на время от плена облаков. И тут я увидел чемодан, точь-в-точь такой же, какой я видел в кино «Приключения жёлтого чемоданчика»! Он лежал в углу, на полу, под фонарём «летучая мышь», который был сплошь в паутине. Я осторожно опустил на пол банку с компотом и пробрался по рассыпанным по полу запасам лука к чемодану. Щёлкнув два раза, он открылся легко – там были девчачьи игрушки, ну, куклы, какие-то дудочки, бантики…А вот резная коробочка с какой-то надписью, которую я не смог прочесть, потому что некоторые буквы были мне незнакомы. К коробочке крепилась металлическая ручка. Я стал крутить её и подвал заполнила, как-то необычно потрескивая, красивая мелодия! Я ещё раз внимательно осмотрел находку и нашел на коробке цифры «1912» …
Едва я выбрался из подвала во двор, как тут же столкнулся с дядей.
– Мура-а-т!, – заорал я, – посмотри, что я нашёл!
– Да-да, Кот, славная шарманка, – рассеянно пробормотал он, теребя свой тонкий щегольский ус «под Кларка Гейбла», как он сам говорил. Когда я подрос достаточно для того, чтобы смотреть фильмы с Гейблом, я вынужден был признать, что и усиками, и четким пробором, и чертами лица, и благородной сухощавостью дядя весьма походил на «короля Голливуда».
Мурат присел передо мной на мгновение на корточки, принюхался вдруг, придвинувшись к моему лицу, сам себе буркнул под нос «да нет, показалось», поднялся и взбежал по лестнице в дом.
А в доме за время моего отсутствия что-то переменилось. Родители были в бабушкиной большой комнате, я увидел их в проём двери ещё с веранды: они как-то растерянно сидели молча рядом на стульях. Бабушка сидела на диване и тоже молчала, не мигая глядя прямо перед собой. Того же, кто говорил, я не видел, а зайти в комнату не решился.
– Ну, вот ведь, как бывает, а? – мужской голос звучал хрипло и отрывисто. – Всю войну прошёл и – ничего, а?.. Вся грудь в наградах, четыре ордена Красной Звезды, а?.. А тут, в мирное, как говорится, время…
– Где это произошло?, – медленно, спокойно и непривычно глухо – у неё был высокий звонкий голос – произнесла бабушка.
– В Мурманске. В Мурманске, уæдæ… Так трагически, а?.. И шестьдесят пять всего, он же пятого года, а?..
– Я поеду на похороны, – сказал отец дрогнувшим голосом.
– Конечно, – так же спокойно и глухо отозвалась бабушка. – Он твой отец. Ты видел его лишь раз в жизни, студентом… Это жизнь, так бывает. Теперь увидишь во второй и в последний. Он твой отец, – повторила она.
Мимо меня, успев на ходу потрепать меня по макушке, быстро прошёл в комнату Мурат и сел рядом с бабушкой. Я медленно повернулся и, бесшумно пройдя по длинной веранде, спустился во двор, устроился в гамаке под двумя сливовыми деревьями и принялся смотреть на ласточек, которые свили гнёзда над самой нашей верандой. В какой-то момент я, наверное, задремал, очнувшись от тихого голоса бабушки. Она стояла перед гамаком в своем строгом темно-сером костюме, с просто и строго уложенными волосами.