Осколки Нашей Реальности

Занятия закончились. Селестия вышла из класса одной из последних и в задумчивости направилась к лестнице медленной походкой. Она не придала значения приближающимся сзади шагам и испугалась, когда рука Авроры легла на ее плечо.

– Не обижайся на Юнаса. Он избалованный дурачок.

Враждебность к Авроре в мгновение сошла на нет.

– Я и не обижаюсь. Я злюсь. В том числе и на себя. Не надо было мне отвечать. – Селестия прижалась спиной к стене и закончила почти шепотом: – Больше никогда не буду говорить о подобном.

– Да, хорошо бы помалкивать.

– И с мальчишками тоже не буду разговаривать. Невежи. Они все невежи.

– Не все.

Селестия закачала головой.

– Мама тоже так говорит частенько, да вот в ее жизни… В общем, – она оттолкнулась от стены, – спасибо, но мне пора домой.

– Слушай, Селестия…

Хьюз замерла. Как же редко одноклассники обращались к ней по имени! И никогда – Аврора Клюдер. Неприступная, словно волшебное создание, далекое от людских забот и простолюдинов вроде Селестии. Она была красива, как фарфоровая шарнирная куколка: волнистые волосы, собранные в низкий хвост, на свету отдавали золотом; белая рубашка едва ли не сливалась с ее белой, как глина, кожей, и так получалось, что вдалеке первое, что обычно бросалось в глаза, был ее черный сарафан чуть ниже колен. Ее строгость часто путали с высокомерием. Подружиться с ней было огромной честью, а заинтересовать своей персоной – редчайшей удачей.

– Чего? – в приливе уверенности Хьюз не упустила возможности притвориться, что они на равных.

– Ты не закончила свой ответ в классе.

– Да, и что?

– Мне интересно услышать его полностью.

Хьюз демонстративно вскинула бровь и состроила такое выражение лица, словно забыла о вопросе преподавателя.

– О душе, что ли?

Аврора кивнула, в этот момент походя на маленького любопытного, но осторожного ребенка.

– Если коротко…

– А можно развернуто? – Селестии показалось, или уголки маленького рта Авроры дрогнули в улыбке?

– Ну, если развернуто, – растягивала удовольствие Хьюз. – Я считаю, ты только не смейся, что душа – это огромный мир. Такой же большой, как тот, в котором мы находимся.

В стыдливом жаре она выдержала короткую паузу, ожидая, что Аврора хотя бы усмехнется, но вместо насмешки услышала лишь более заинтересованное:

– Мир?

– Да, только невидимый. И необъятный. Все, что нас окружает, – по-своему мир для кого-то. Даже капля воды – это мир для микроорганизмов. Только в нашем мире вряд ли кто-то обитает. Он пустой, но в то же время нет. Мы и есть этот мир.

Как и ожидалось, в глазах Авроры поселилось непонимание, намекающее на абсурдность услышанного.

– Знаю, это больше похоже на сказки.

– Я бы хотела верить в это, – вдруг, поникнув головой, заговорила Аврора. – Одно дело то, о чем пишут в книгах, но совсем другое – то, что у нас в голове.

– Ты о чем?

– Просто… – Аврора покачивалась на месте. – Неважно.

Наступило неловкое молчание. Прервать его никто не решался, пока в голову Селестии не пришла наивная, казавшаяся совсем не к месту идея:

– Может, по мороженому?

Аврора пожала плечами.

– Давай. Только мне нужно вернуться домой пораньше.

– Зачем? Времени ведь для домашки полно!

– Да, но родители дают мне для чтения книги вне школьной программы.

– Ох и строгие они у тебя, наверное.

– Да. Ученые. Поэтому очень дисциплинированные.

Селестия улыбнулась. От радости сближения с одной из самых загадочных девочек школы она и не заметила ее отсутствующего вида и сосредоточенности на своих размышлениях.

– Я часто думаю, что все мы однажды умрем. Вот как мой дядя. Он был полгода назад, а потом раз – и нет его. Просто не стало.

Мысли о вечном и временном, жизни и смерти приходили в голову Авроре обычно ближе к ночи, и сонная Селестия за четыре года дружбы успела к этому привыкнуть. Но нечасто удавалось услышать о семье лучшей подруги. Она укрылась одеялом до самого подбородка и повернулась в сторону окна. Аврора лежала на спине, задумчиво уткнувшись в потолок.

– А давно он умер? – робко поинтересовалась Селестия.

– Когда мне было девять. До сих пор не могу поверить в это. Что он взял и исчез, и никак его уже не увидеть. А все, что он делал и планировал сделать, потеряло смысл. – Она повернулась к подруге лицом. – Когда я думаю об этом, мне становится так страшно. И я… не хочу верить в то, что мы просто возьмем и исчезнем. Или переродимся. Это…

– Лишает нашу жизнь смысла?

– Потому что все, что мы делаем, тогда бессмысленно. Ведь если с перерождением мы нынешние исчезнем… Если наши дорогие воспоминания, достижения и чувства просто испарятся и все начнется сначала или, что еще хуже, вообще исчезнет без следа, то… какой во всем этом смысл? Я просто… Я очень хотела бы верить в то, что мы не бессмысленные случайности. Что мы имеем большее значение. Мы ведь такие уникальные. Я просто не хочу верить, что вид вроде нашего живет так мало, а потом бесследно исчезает. И если… если душа есть, если она действительно бессмертна, то это доказательство того, что мы больше, чем думаем о себе.

– Я тоже хочу верить в то, что мы в этом мире не зря. Но если верить науке, то мы все – случайности. Появились из ниоткуда и исчезнем в никуда.

– Странно слышать это от тебя.

– Это мой взгляд со стороны. Но в душе я так не считаю.

Селестия закрыла слипающиеся от усталости глаза и испустила облегченный вздох.

– Ты слышала об апрельской революции в Афганистане? – услышала она.

– И?

– Как думаешь, много человек погибло?

– Не знаю.

Наступила тишина. Если за четыре года Селестия в чем-то и убедилась, так это в том, что если Аврора после серии вопросов резко замолкает, то стоит побеспокоиться или хотя бы не остаться безучастной:

– А почему ты спрашиваешь?

Аврора взглянула на нее украдкой. После недолгого молчания ответила тихонько:

– Как думаешь, когда все это закончится? Войны, революции, перевороты и восстания.

– Никогда, судя по всему. Эти мужчины не знают мира. Ради денег глотки друг другу перегрызут. А нас, женщин, в политику не пускают, мол, не женское это дело. Что именно? Убивать?

Аврора протестующе поморщилась.

– Помню-помню, – ухмыльнулась Селестия, откидывая одеяло. – Не все такие. Только ты сама этих «не всех» хоть раз видела?

– Мой отец. Мой дедушка, – тише отвечала Аврора. – А еще Люк.

Селестия пристально вглядывалась в ее вечно отрешенное выражение лица. Притупив чувство зависти, она отвернулась и сдержанно ответила:

– Тогда тебе крупно повезло, потому что мой отец бил мою мать. И в пьяном угаре едва не задушил ее у меня на глазах.

Она услышала, как скрипнула соседняя кровать и зашуршало одеяло. Тихие босые шаги остановились у ее постели, на которую тихонько села Аврора. Селестия сглотнула ком в горле. Этого еще не хватало – вероятно, ее собрались жалеть из-за нелегкого прошлого, выпавшего ей как пуля в игре в рулетку. Почему-то, словно поранившийся ребенок в ожидании испуга взрослых, чтобы заплакать, она ощутила накатившую обиду в тот самый момент, когда услышала над ухом печальный вздох и почувствовала легкое теплое прикосновение на своем плече.

– Мне очень жаль, что он был таким… Зато у тебя очень хорошая мама.

– Спасибо. Здесь нет ничего такого. Мне только очень жаль маму. Она так и не нашла своего счастья. Не то чтобы мужчина обязательно должен быть воплощением этого самого счастья, но она заслуживает любви человека, который будет ее уважать и понимать.

– Конечно, – Аврора поглаживала ее по плечу, – но, хоть и медленно, мир меняется к лучшему.

Селестия села на кровати и подставила за спиной подушку.

– Не знаю, доживу ли до этого. Ты вот о войнах и массовых смертях, а люди даже уважать друг друга не могут из-за отсутствия у некоторых отростка между ног.

Аврора смущенно хихикнула в кулак.