Страница 13 из 20
– И чем же я обязан столь доброму жесту?
Рейн села на простой пластиковый стул напротив, поставила локти на стол, сцепила пальцы в замок и опустила голову так, что Саша видел лишь ее подрагивающие ресницы.
– Ранее вы слышали мою фамилию? – спросила она тусклым голосом.
– Возможно, припоминаю. Если я не ошибаюсь, глава центра – Моника Хьюз…
– Была главой центра. – Рейн подняла голову и сложила руки на столе, смотря в сторону и покусывая нижнюю губу. – Она была моей тетей. Не самой хорошей, но все-таки.
– Что же с ней случилось?
– Она создала горгонов – эти адские машины для массовых убийств, – но в какой-то момент обеспокоилась тем, в каких именно целях их будут использовать. За лишние вопросы… ее убили.
Сочувствие Саши приглушили осторожность и подозрительность. Из формального уважения он выдержал паузу.
– И что же, Делинда не побоялась брать в солдаты ее родственницу?
– Официальная версия смерти – несчастный случай. Она, вероятно, решила, что я идиотка. Но мне это даже на руку.
– Так вы вступили в ряды армии ради мести?
– О нет. Ради сестры. Чтобы она не убила слишком много людей.
Вновь Саша не знал, как себя вести. Лишь с Александром ему приходилось говорить так просто, о человеческом, о боли, снедавшей его душу, и о прошлом, повинном в этом. И то недолго. Из всех людей, с которыми Саша не был связан родственными узами, Александр был ему ближе всех. Он и не задумывался об этом прежде.
– Из семейства Хьюз вы слышали только о Монике?
– Да.
Рейн грустно улыбнулась, словно ожидала такого ответа, и продолжила тише:
– Тогда, выходит, ваша бабушка уничтожила все записи. И связанные с созданием ЗНР, и связанные с созданием вируса мужской болезни.
Онемев от шока, Саша непроизвольно сжал руки на коленях, рот его приоткрылся.
– Что вы сейчас сказали? – перешел он на шепот.
– Наши бабушки, Селестия Хьюз и Аврора Клюдер, знали друг друга. И не просто знали. Они были лучшими подругами с самого детства и гениальными учеными. А одна из них – еще и причиной миллиардов смертей.
6
Хьюзы и Клюдеры
Школа-пансион Институт Шлосс Витгенштейн в Бад-Ласфе, Германии, считалась одной из престижнейших школ мирового класса, о чем говорил не только жирный ценник на обучение, но и индивидуальный подход к развитию каждого ученика. Заведение напоминало средневековый замок на современный для 1973 года лад. Правда, часть кампуса действительно располагалась в средневековом замке и ежемесячно собирала в своих стенах не более пятисот учеников от десяти до девятнадцати лет для проведения мероприятий.
– Что есть душа с точки зрения науки? – спросил биолог, стоя у доски.
Преподаватели любили задавать интересные вопросы, на первый взгляд имевшие отношение к предмету, ведь когда дело касалось точных наук, ученики черпали ответы из заученной информации, и их внутренний мир и индивидуальные взгляды оставались под замком.
Одна из учениц уверенно подняла руку.
– Да, Аврора, – улыбнулся мужчина ее мгновенному порыву.
Порой всем казалось, что главным для нее было изъявить желание выступить первой, а уж ответ она придумывала в те секунды, пока вставала.
– Душа – скопление эфира. Невидимого и неуловимого. Согласно другой научной версии, душа – религиозная составляющая и в действительности не имеет никакого отношения к науке. Иными словами, не существует.
Темнокожая девочка за соседней партой, Селестия, с заплетенными в две косички кудрявыми волосами вздрогнула. Украдкой, с понятным только учителю взглядом черных миндалевидных глаз, отражающими ее недоверие и задетые чувства, взглянула на Аврору.
– Хорошо. Научная точка зрения нам ясна. Что же скажешь об этом ты сама?
Аврора часто заморгала, осмысливая вопрос.
– Сама… Разве это имеет значение? – Уверенность в ее голоске поутихла, и на долю секунды учитель увидел в ее больших голубых глазах, обычно таких умных и холодных, уязвимость.
– Да. Наука, конечно же, важна, но мне интересно, что думаешь об этом ты.
Она осторожно оглянулась на одноклассников, всем своим видом стараясь дать понять, что не готова обсуждать религию в присутствии людей разных верований и тех, кто не разделял ни одну из вер.
– Боюсь, что какую бы точку зрения я ни высказала, любой мой ответ ранит чужие чувства.
– Вовсе не это тебя волнует, – тихо пробубнила Селестия, но из-за гнетущей тишины ее услышали все.
– А что скажешь ты, Хьюз?
Она вздрогнула, в душе ожидая, что заберет все внимание себе. Приняв мужественный вид, она встала и заговорила слегка подрагивающим голосом:
– Я начну издалека. Говоря языком логики, школа, в которой мы находимся, построена людьми…
Она услышала за спиной презрительное цоканье языком. Селестия на секунду замолчала. Когда же продолжила, голос ее стал тише и задрожал сильнее:
– Парты, за которыми мы сидим. Одежда, которую мы носим. Книги, которые читаем. Все, что нас окружает, имеет своих творцов. Невозможно и глупо представлять, что все материальное появилось само…
– Хочешь сказать, что если я не верю в бородатого деда на небесах, то я глупец? – усмехнулся один из мальчишек за ее спиной. – Это уже угнетение.
– Не перевирай, я не так ска…
– У меня тогда встречный вопрос: если у всего есть творец, то кто создал бога?
Селестия окончательно растерялась.
– Э-это… за гранью нашего понимания.
– Конечно! Вот только человек – вершина эволюции. Ее лучшее творение.
– Н-но мы не можем называть себя высшими существами, если даже не можем осознать…
– Довольно, ребята. Юнас, была очередь Селестии отвечать. Неприлично перебивать.
– Она бы вам сейчас Библию начала пересказывать. Папа правильно говорил, что девчонкам нечего делать в науке…
– Юнас! – повысил учитель голос и выступил вперед. Его обычно умиротворенное выражение лица исказило раздражение. – Мы разные люди. Взгляды каждого нужно уважать.
– Мистер Уолберг, вы и сами знаете, что это не более чем призыв, а под уважением вы подразумеваете, скорее, терпимость или равнодушие. И она не уважала нас, детей науки, называя нас глупцами за то, что мы не верим в воду, превращающуюся в вино, и в воскрешающих пророков, которые то ли сыны божьи, то ли…
– Юнас! – крикнула на него одна из учениц.
– Ты сейчас ведешь себя даже хуже, – подхватили в классе.
– Замолчи уже.
– Вы все прекрасно знаете, что это правда. – Он скрестил руки на груди с чувством собственного достоинства и без тени жалости уставился на подрагивающую от переполняющих чувств Селестию. Она успела пожалеть о своем ответе. Как же она сразу не поняла, почему на самом деле Аврора не стала отвечать при всех: мнение в науке, особенно когда касается божественного, неприемлемо, и отстоять его так же сложно, как и быть человеком науки и веры одновременно.
Наступила тишина. Селестия нервно мяла руки. Губы ее дрожали, на остром подбородке появились ямочки, а лохматые брови были нахмурены. Она злилась, и злость ее была так сильна, что она, не замечая просьб преподавателя сесть, продолжала стоять и вцепилась в Юнаса пугающе жестоким для ребенка взглядом.
Мистер Уолберг жалел о вопросе, в душе стыдясь себе признаться, что задал его не столько для раскрытия детей, сколько из личного любопытства.
В школе собрались ребята из обеспеченных семей: только им под силу было оплачивать обучение. Но в обществе детишек элиты методом многолетних накоплений на обучение втиснулась дочь чернокожей эмигрантки, когда-то нянчившей детей белокожих людей, – Селестия Хьюз. Уолберг давно заметил, что она не из смелых, но очень старается к ним примкнуть. Пока единственное, что ей в этом мешало, – самоуничижение из-за ощущения несовершенности перед другими учениками: всегда чистая и без единой морщинки, но заметно дешевая одежда; мать, работающая всего лишь домработницей. Селестия любила ее всем сердцем, но страшно стыдилась, ведь большая часть учеников – дети знаменитостей, бизнесменов и научных деятелей. Среди последних были родители Авроры Клюдер – двенадцатилетней девочки-вундеркинда, привлекшей внимание преподавателей уже после первых занятий. Она проглатывала каждое прочитанное в учебнике и услышанное от преподавателей слово, будто готовилась к соревнованиям с одноклассниками. Она не была похожа на типичную зубрилу, коих на ее глазах высмеивали в младших классах: на бирках ее одежды можно было найти логотипы дорогих фирм, говорила она редко, но слова ее всегда звучали как гром среди ясного неба, а ответы с интересом ждали. Ничто в ее безукоризненном поведении не позволяло усомниться ни в происхождении, ни в ее возможностях.