Шкаф с кошмарами

– Ната-а-а-аша. – Сквозь желтые растущие вкривь и вкось зубы Морозова повалил дым. – И имя-то такое, простецкое. Не Виолетта, не Карина, не Наталья даже. Ната-а-а-аша. Вы знаете, что в Турции так называют проституток из бывшего Союза?

– Что вы несете, какая, на хрен, Карина? Наша Наташа с этим зверьем! Вы видели? Мертвец! Упал прямо возле двери! Они там стреляли!

Протяжный пытливый взгляд Морозова Виктор выдержал с трудом. Отчего-то хотелось ерзать и чесаться. Зато истерика отступила. Дрожь, грозившая охватить все тело, отползла к лопаткам, втянулась. Морозов пожал плечами, затушил окурок о занозистую стену и тщательно спрятал его под соломой.

– Да-да, все к этому шло… Однако! Заметьте, я с самого начала неладное почувствовал. Ну какая она, к дьяволу, Наташа? Венера! Иштар! Лакшми! А тут – Наташа. Несерьезно, скоморошество какое-то. Я долго об этом думал, пока ехали. Я не спал, а думал, как в полудреме. И знаете, что я понял?

Виктор устало помотал головой. Похоже, старшего оператора накрыл нервный срыв, и ему просто следовало выговориться.

– Что не помню ее. Вот совершенно.

Морозов замахал руками, упреждая Виктора.

– Нет, я про нее много чего знаю. И что развелась, и что фамилия от мужа, и что детей нет, и даже это ваше новогоднее приключение. – Морозов гнусно хихикнул. – Об этом весь новостной отдел судачил, да и у нас, в операторской, слухи ходили. Но вот беда, отдела-то я тоже не помню! Как будто прочел о них где-то, а их самих, девочек этих, мальчиков этих, ведущих, корреспондентов, осветителей, и кто там еще, на деле не существовало никогда.

– Борис Алексеевич, это бред какой-то! – не сдержался Виктор.

– Бред, говорите? – прищурился Морозов. – Тогда ответьте мне, Виктор, вы какой камерой снимаете?

От абсурда происходящего Виктору захотелось надавать Морозову пощечин.

– Последние лет пять на «Кэноне» работаю, вы же не хуже меня знаете. А начинал с «соньки» бетакамовской.

– Ого! Вы, может, и включать их умеете?

– И включать, и свет выставлять, и в композиции кадра разбираюсь! Я все умею! – огрызнулся Виктор во внезапном порыве профессиональной гордости.

– А я нет.

– Что нет?

– Не умею ничего. – Морозов развел руками. – Комично, не правда ли? Старший оператор ГТРК «Красноярск» не умеет работать с видеокамерой. Мы когда эти сумки здоровенные тащили, я все пытался представить, что в них, и не мог. Догадывался, что камеры, но как они выглядят, где у них кнопка включения… камеры же все еще включаются кнопками? Вы не поверите, возможно, но я в ужасе был! Думал, у меня деменция начинается или еще что. А теперь… уф-ф-ф, теперь все встало на свои места. И это страшно бодрит, согласитесь?!

Виктору хотелось сказать, что нет, это совсем не бодрит, и да, он сам в панике, хоть и по совершенно иным, куда более серьезным причинам, но лицо Морозова, вытянутое, чуть синеватое, неожиданно нагнало на него неконтролируемый ужас. Ледяным строем прошлись по телу мурашки. Кожа на затылке съежилась так, что стянутые резинкой волосы заныли у самых корней. Глаза Морозова, старые, выцветшие, смотрели не мигая долго, очень-очень долго, так долго, что Виктору стало неуютно. Казалось, он видит, как к зрачкам старшего оператора липнут порхающие в воздухе пылинки. В неподвижности морозовского тела проступила тяжелая каменная твердость.

«Сошел с ума. Он же рехнулся! – подумал Виктор. – И я заперт с ним в крохотной каморке».

Глумливая улыбочка растянула обветренные губы Морозова. Показались кривые, желтые от никотина зубы. Все лицо его излучало молчаливое торжество, некую тайну, обладание которой возвышает человека-Морозова над человеком-Ковалем. Виктор почему-то подумал о пищевой цепочке, и от этого ему сделалось настолько дурно, что захотелось срочно прервать затянувшееся молчание. Вот только сил не находилось. Точно загипнотизированный, смотрел он в глаза Морозову и не мог не то что рот открыть, а даже веками хлопнуть.

По счастью, вдалеке послышался приближающийся шум голосов. Виктор вздрогнул, отвлекся, прислушиваясь. А когда вновь посмотрел на Морозова, тот лежал, разбросав кривые ноги, уронив голову на плечо. Совсем некстати Виктор вдруг вспомнил, что раньше Морозов никогда не обращался к нему на вы. Он вообще ни к кому не обращался на «вы», даже Председателю ГТРК тыкал запанибрата. По лицу старшего оператора деловито бегала муха, а под лежащей на животе ладонью расплывалось громадное кровавое пятно.

Волна озлобленных криков докатилась до двери и разбилась, распалась на отдельные голоса. «Человек двадцать, не меньше, – отрешенно подумал Виктор. – Сейчас они ввалятся со своими ружьями, как пьяная матросня в Зимний дворец в тысяча девятьсот семнадцатом, и я сползу на пол, рядом с этим старым дураком Морозовым, тоже с пулей в животе». Подумалось, что надо бы встать, взглянуть смерти в лицо, твердо стоя на ногах, но сил на подобную браваду не нашлось. Видно, все они ушли на выспренние мысли. Виктор стукнул затылком по стене и остался сидеть, изучая высокий потолок с недостижимым прямоугольником грязного стекла.

В открывшуюся дверь просунулись два оружейных ствола, и только потом, когда сектанты убедились в безопасности, хмурая физиономия Козыря. Звякнув, под ноги Виктору упали массивные, покрытые рыжим налетом цепи. Зычно прочистив горло, Козырь харкнул на пол.

– Вот что, голуби мои… короче, надевайтесь, значит, в кандалы эти, и айда прогуляемся. Ты, лохматый! Давай-ка, помоги старшему другу…

– Нечему там уже помогать, – буркнул Виктор.

Присмотревшись, Козырь жестом велел убрать руку Морозова. Спорить Виктор не стал, послушно подполз, отбросил ставшую вдруг тяжелой ладонь. Живот Морозова представлял собой неприятное зрелище – рубашка клочьями, темная, набухшая от крови, а под ней рваное мясо. Как?! Как он вообще разговаривал с такой раной? Да еще и сигарету выкурил. В том, что болтливый Морозов ему не привиделся, Виктора убеждала размашистая черная запятая, оставленная на стене окурком. Странно, но пахло от Морозова лишь дезодорантом, потом и, чуть меньше, табаком, а вовсе не смертью, кровью и дерьмом. И этот запах куда сильнее прочего убеждал Виктора, что он не сошел с ума.

В дверь просовывались седобородые лица, смотрели на мертвеца, на Виктора, и так же молчаливо исчезали. В коридоре вполголоса шло оживленное обсуждение. Убедившись, что Морозов мертв, Козырь покачал головой, цокая языком от досады.

– Ох, человече, вот прилетело так прилетело… дурной случай, нехорошо вышло. Ну да Господь с тобой, отмучился, бедолага. Это нам еще жить да страхи терпеть…

И прозвучало что-то такое в его голосе… Зависть, не зависть? Виктору почудилось, что этот грубый деревенщина действительно рад за Морозова, хотя и сожалеет о его смерти. И от этого на мгновение сам проникся завистью. Если смерть от пули в живот – благо, думать не хотелось, что приберегли сектанты для выжившего.

– Что ж, значит, лохматый, тебе за всех ответ держать! Шустрей впрягайся. Раньше сядем – раньше выйдем.

Понукаемый Козырем, Виктор просунул кисти рук в браслеты грубых самодельных наручников. Сам защелкнул, а после окрика и затянул так, что защемил кожу на запястьях. Только после этого Козырь разрешил ему выйти в коридор, где ловко приладил к цепям еще одну, обвитую вокруг гири – настоящей чугунной гири, с подстертой надписью «32 кг».

– Порядок! – отряхнув ладони, объявил он. – С таким грузилом много не побегает небось.

Стоявшие полукругом сектанты – далеко не двадцать, человек семь-восемь, – одобрительно загудели, но оружие опускать не спешили. Практически каждый был вооружен карабином и широким ножом в чехле, висящем на бедре, но у двоих Виктор заметил пистолетные кобуры, а один веснушчатый, рыжебородый, стоящий чуть поодаль, сжимал в руках автомат Калашникова. Вот тебе и новоявленные праведники! Вот тебе и отринули старый уклад!

С новым обмундированием Виктор попробовал сделать пару шагов. Неудобно, приходилось все время держать гирю перед собой, прижимая к животу, словно гигантское яйцо. Однако терпимо, и уж всяко полегче, чем кофры с оборудованием. Подумалось даже, что при желании и определенной сноровке бежать с этой штукой он все же сможет.