Страница 13 из 16
– Выходит, стрелы не только в крепости, но и в других местах носили? – уточнил он.
– Верно, – шагая по старой тропе, кивнул Радмир. – Да только капище одно сохранилось. Потому и сказал, молчи про него.
– За то будь покоен, – отмахнулся Елисей. – Я вот только думаю, как потом с воспитанниками моими быть?
– А ты думаешь, с чего казачий круг тебе помогать взялся? – иронично хмыкнул казак.
– Ну, хотя бы с того, что я сирот казацких к делу пристроить решил, – нашелся парень.
– Так-то оно верно. Да не совсем. Так скажу, это главная причина для всех, кто главного не знает. А главное, хочет Святослав орден наш возродить. Веру старую.
– Возродить? – удивился Елисей.
– А что?
– Сам же говорил, что святоши за такое всех под нож пустят.
– Потому и таимся, – вздохнул казак. – А хоть и таимся, а веру пращуров помним. Нельзя ее забывать. Никак нельзя. Может, потому и беды всякие на землю нашу рушатся, что старых богов забыли.
«О, философия пошла, – усмехнулся про себя Елисей. – Похоже, чем-то это капище местных казаков крепко зацепило. Точнее, не капище, а вера. Впрочем, если вспомнить, что предки местных воинов жили в этих местах от создания времен, то многое становится понятно».
Шагая сумеречным лесом, парень старательно запоминал дорогу к капищу. Кто знает, как оно все повернется. Вполне возможно, что ему придется срочно уходить из крепости и место, где можно будет пересидеть, всегда может понадобиться. Спустя час они подошли к знакомым уже воротам, и Елисей, шагнув на территорию капища, удивленно замер. Центральная фигура была освещена факелами, горевшими по огороженному периметру.
Перед идолом, в плаще из медвежьей шкуры, стоял дед Святослав, рядом с ним, скрестив руки на груди, статуей замер подъесаул Стремя. Сняв папаху, парень почтительно поклонился и, подойдя к самому краю огороженной площадки, вопросительно посмотрел на казаков.
– Сними с себя все оружие и обнажи торс. Крест тоже сними. Оставь только стрелу, – скомандовал старик.
Быстро оглядевшись, Елисей отошел в сторонку и, быстро скинув с себя все указанное, вернулся обратно.
– Пей, – приказал старик, подавая ему деревянную чашу с каким-то напитком.
Не споря, Елисей сделал пару глотков, но Святослав жестко добавил:
– До дна. Так надо, сынок, – еле слышно произнес он.
Чуть кивнув, парень допил прохладный, терпкий напиток до конца и отдал чашу старику. Кивнув, тот достал из складок одежды обсидиановый нож и, протянув его парню, велел:
– Принеси жертву.
Подчиняясь какому-то наитию, Елисей взял нож и, недолго думая, порезал себе левую ладонь. Потом, шагнув к идолу, он плеснул набежавшую в ладонь кровь к его подножию, прямо в горевший там костер. Но вместо запаха сгоревшей плоти костер вдруг ярко вспыхнул, словно парень плеснул в него керосина.
– Он принял, – радостно выдохнули казаки. – Он принял жертву!
Не ожидавший ничего подобного парень растерянно замер.
– Теперь сядь перед ним и послушай, что он тебе скажет, – тихо выдохнул Святослав, указывая на землю перед костром.
Послушно опустившись на землю, Елисей привычно сложил ноги по-турецки и, сложив руки на коленях, всмотрелся в каменного идола. Что стало истинной причиной его быстрого впадения в транс, парень так и не понял, но буквально через несколько минут он вдруг какой-то частью своего сознания понял, что ничего не замечает вокруг, а все звуки стали доноситься до него словно сквозь вату. Перед глазами все поплыло, а черты идола, раньше едва заметные, начали становиться все более реальными.
«Похоже, медитации были в ходу не только на Востоке», – мелькнула мысль, и Елисей тихо рассмеялся.
– А ведь ты зря смеешься, – вдруг услышал он и невольно вздрогнул, столько властной силы прозвучало в этом голосе. – Умение видеть невидимое всегда было частью умения воинского. Так зачем ты пришел, воин?
– Позвали, я и пришел, – ответил Елисей, мысленно пожав плечами. Тело свое он давно уже не чувствовал.
– И ты всегда идешь туда, куда зовут?
– Нет. Только к тем, кому доверяю.
– Мудро. Но иной раз приходится и рискнуть. Разве нет?
В голосе говорившего прозвучал интерес и легкая хитринка.
– Я умею рисковать. Но не люблю глупого риска, – осмелился возразить парень.
– И снова мудро. Так чего ты хочешь?
– А разве я пришел сюда чего-то просить? В моем мире многие говорят: не верь, не бойся, не проси. Так что мне нечего просить у тебя.
– Торопишься. Все вы торопитесь, люди. А как жить станешь, без веры?
– Так это сказано не про богов. Про людей, – нашелся Елисей.
– Так ежели никому не верить, как тогда среди людей жить? Ты не зверь и один не выживешь. Хочешь не хочешь, а кому-то верить надо. Точнее, придется. Ведь сюда ты пришел, – поддел его голос. – Так чего ты хочешь, человек из других лет?
– Удачи в делах, – помолчав, тихо ответил Елисей.
– Да будет так, – спустя мгновение прозвучало у него в мозгу, и все погрузилось во мрак.
Войдя в дом, Елисей устало присел на лавку у двери и, откинувшись на стену, прикрыл глаза. Всю дорогу от капища он пытался понять, что там произошло, но ничего толкового на ум не приходило. Мысли текли медленно, словно нехотя. Уставившись бездумным взглядом в противоположную стену, парень пытался осмыслить прошедшую ночь. Тихие шаги и постукивание клюки вывели его из задумчивости. Бабка Радмила, подойдя к нему, протянула глиняную кружку, негромко велев:
– Выпей, Елисей. Полегчает.
– Что это? – охрипшим голосом уточнил парень, заглядывая в тару.
– Молоко теплое, с медом и травами. Пей, легче станет. Поверь, я знаю, – с грустной улыбкой добавила женщина.
Чуть кивнув, Елисей отпил несколько глотков и протянул кружку обратно.
– До дна. Специально для тебя готовила, – приказала бабка.
Парень послушно допил варево и, отдав ей кружку, неожиданно для самого себя спросил:
– А ты кому служишь, бабушка? Мокоши?
– Ладе посвящена была, – еле слышно ответила бабка, удивленно посмотрев на него. – А ну, сними рубашку, – вдруг потребовала она.
Удивленно хмыкнув, парень покорно скинул с себя амуницию, черкеску и, стянув через голову рубашку с нательным бельем, опустил голову, пытаясь понять, что с ним не так.
– Встань, – приказала Радмила и, подслеповато щурясь, принялась осматривать каждый сантиметр его кожи на груди, почти уткнувшись в парня носом. – Ага, – прозвучало через пару минут. – Этого ведь давеча не было.
Ее заскорузлый палец уткнулся Елисею в грудь прямо напротив сердца. Машинально огладив указанное место, он ничего не почувствовал и, гонимый проснувшимся любопытством, отправился в свою комнату, прихватив амуницию. Бросив все принесенное на стол, Елисей затеплил керосиновую лампу и, подвесив ее на специально вбитый в стену возле зеркала гвоздь, принялся осматривать себя.
Буквально через несколько секунд его взгляд уткнулся в странную тень на собственной коже. Еще раз ощупав замеченное место пальцами, парень сообразил, что кожа на груди гладкая, как и раньше, но прямо напротив сердца еле заметными тоненькими линиями был нанесен силуэт летящей птицы. Елисей, всмотревшись, понял, что это рисунок парящего кречета.
– Сокол, – тихо улыбнулась наблюдавшая за ним Радмила. – Родовой знак. Давно такого не было, чтобы Перун так сразу знак оставил. Порадовал ты его чем-то.
– Знать бы еще, чем, – удивленно проворчал Елисей, продолжая разглядывать себя в зеркале.
В стекле отражался парень шестнадцати лет, с волосами темно-русого цвета, прямым носом, высокими скулами и большими, миндалевидными глазами, синими, словно разведенные чернила. Узкие, плотно сжатые губы и твердый, упрямый подбородок довершали картину.
«Похоже, у этого тела в предках степняки были, судя по разрезу глаз», – машинально проворчал про себя Елисей, и в памяти тут же всплыл образ юной, удивительно красивой девушки восточной внешности.