Свет мой

— Я за тебя, Чередниченко, вынужден был извиняться перед Сергеем Сергеевичем. А что здесь происходит? Ты его соблазняешь что ли?! Теперь я понимаю, почему дети на базе напились.

Сил оправдываться не было. И вдруг я услышала от Огонька:

— Как вы смеете так разговаривать с учителем? Во-первых, никого она не соблазняет: мне в январе исполнилось восемнадцать лет, во-вторых, о прошедшем инциденте в лесу всё давно выяснили. Вы прекрасно знаете, что Светлана Владимировна в тех событиях не виновата.

— Достаточно, товарищ адвокат, завтра мать в школу. Я ясно выразился?

— Так точно, — ответил мой защитник.

После того, как нас оставил директор, я попросила Шурика уйти, дабы собраться с мыслями.

— Не волнуйтесь, Светлана Владимировна, всё будет хорошо, — обнадёжил парень. Эту же фразу он повторит утром следующего дня перед началом уроков.

Я прекрасно понимала, что хорошо уже никогда не будет. Мне нравилась моя профессия, я любила детей, кажется, они мне отвечали тем же, вполне устраивал педагогический коллектив. Но было одно но. Здесь, вероятно, мне больше не работать. Не дадут. Постоянно бороться с ветряными мельницами в лице вышестоящих органов, доказывать, что стараюсь качественно работать и выполнять все требования, инструкции руководства, доказывать, что вправе иметь свое мнение — не для меня, это, похоже, бессмысленно.

Знала бы я, что пройдет немного времени, и тот же комсомол накроется медным тазом. А компартия будет долгое время ассоциироваться с демагогией, двурушничеством, коррупцией. Особенно её будут клеймить позором вчерашние партийные руководители, переквалифицировавшиеся вдруг в крутых бизнесменов. Это они, пользуясь ослаблением контроля над экономикой, превратят государственную собственность в акционерную. Прихватят, отожмут, что смогут. Но это будет позже.

Сегодня же я находилась, как мне казалось, в безнадёжном положении. Что делать? Писать заявление об уходе? Когда я посмеивалась над своими возможными выговорами, вероятностью оказаться за дверями школы, понимала, все равно не выгонят и не отпустят. Три года я обязана отработать, за это время из меня должны сделать настоящего учителя, если понадобится, будут воспитывать, учить и направлять. Оставался один крайний выход, чтобы уйти из этой школы и уехать из города — замужество. Фиктивное. Но с кем заключить договор? Из друзей у меня только Славка, Витька и Сашка. Первый скоро женится, Виктор не вариант — законопослушный гражданин, всегда правильный до занудства, несомненно, потребует: если брак, значит настоящий, без сносок. А я этого не хочу. Всегда Витьку видела только другом: и в одной песочнице, и за одной партой, и рядом на просмотре очередного фильма в кинотеатре «Спутник». Саня Широков — тоже одноклассник, когда-то в детстве я была в него влюблена, думаю, без ответа. Со временем чувства, которые остались без взаимности, прошли, и воспринимала я Широкова только как друга.

В отличие от Виктора Саня в школьные годы славился авантюрным характером, однако его очень изменило военное училище. При встречах со мной он был таким скромным, спокойным и романтичным.

Хорошо, как он сможет своим однополчанам объяснить мое отсутствие в гарнизоне, если, конечно, согласится на такой шаг? Я же в его Красноярск не поеду? «Ладно, об этом я подумаю завтра», — решила я, как Скарлетт О'Хара.

Так и не выстроив почти за сутки линию защиты, я пришла на работу. И снова дежавю: Аллочка на первом уроке, приглашение к Коневу. Как и ожидалось, в директорской светелке сидели Василий Иванович и мать Шурика Светлана Михайловна. Поздоровавшись, я стояла, как провинившаяся двоечница. Или, может, как стойкий оловянный солдатик?

— Мы решили вначале поговорить без Саши Огонька, — произнес директор.

— Что вы хотите от меня услышать? — спросила я.

— Какие у вас отношения с Александром? — продолжил Конев.

— Я занимаюсь с ним дополнительно русским языком и литературой.

— Только то? — с сомнением спросил самый главный учитель школы.

— Только. Это всё? — в тон ему ответила я.

— Что вы себе позволяете, Светлана Владимировна? — директор был не на шутку разозлён.

— Вы же знаете, что я не обманываю.

— Хорошо, как вы к нему относитесь? — конкретизировал вопрос Василий Иванович.

Какой глупый вопрос. Конев, наверное, хочет услышать от меня признание в любви к Шурику?

— Положительно. Я глубоко уважаю Огонька как ученика и как человека. — Моя свободолюбивая натура уже не выдерживала этот унизительный допрос. — Если это всё, я могу идти не урок?

Тут вступила в разговор Светлана Михайловна:

— Василий Иванович, дорогой, я же уже сказала, что у меня нет претензий к учительнице. Она много занимается с Шуриком. Сын лучше успевает по гуманитарным дисциплинам, если сравнивать с прошлым годом, чаще сидит за учебниками, это здорово. Я думаю, причин для беспокойства нет. Остальные вопросы мы решим с сыном самостоятельно. Наверное, Светлану Владимировну следует отпустить, тем более у нее урок.

С разрешения директора я покинула кабинет. Через десять минут закончился урок, и я очень удивилась, увидев на пороге своего кабинета мать Огонька. На этот раз она вела себя не столь миролюбиво, как у директора.

— Светлана Владимировна, я вам очень благодарна за ваши занятия с Шуриком, тем более бесплатные, однако меня тревожит его отношение к вам. Вчера мы с ним долго разговаривали. Сын признался, что любит вас, но поверьте, это только увлечение, не более. Шурик весь прошлый год встречался с Наташей, одноклассницей, очень хорошей девочкой из прекрасной семьи, и тоже, кажется, любил ее. Пока не появились вы. Светлана Владимировна, у сына планов громадьё. Пожалуйста, не отвлекайте его, все равно ничего не получится, все это пустое. У каждого из вас своя дорога, вот и идите каждый по своей.

— Светлана Михайловна, уверяю вас, я думаю так же. Не стоит беспокоиться о том, чего нет и никогда не будет.

— Рада, дорогая, что мы поняли друг друга, — сказала Огонёк и немедленно ретировалась.

После этого разговора я тяжело приходила в себя. «Всё, — решила я, — на этом закончим. Придет на занятие, я объясню, что больше уроков у него проводить не буду». Обидно все же: ничего не было, а страсти уже нешуточные горят. Как все это унизительно и стыдно.

Вечером того же дня на урок пришёл сам герой скандала. С порога я заявила Огоньку, что занятий больше не будет.

— Что произошло? Это из-за вчерашнего? Вам директор запретил? Нет? Мама чего-то наговорила? Тоже нет? Что же тогда?

— Я просто ничего не успеваю. Скоро окончание четверти, подготовка к контрольным, конец года, итоговый пионерский сбор, соревнования, праздники и всё такое. — Я не знала, что ещё придумать.

— Скажите ещё, выпускной вечер. Значит, всё-таки испугали вас. Хорошо, заниматься не будем, однако это не отменит моего отношения к вам. Подожду окончания учебного года.

— Шурик, это ничего не даст. Я же тебе всё сказала еще восьмого марта.

— О да, аргумент — разное социальное положение весом, а еще весомее, что ты старше меня.

— На пять лет. Это не мало. Пойми, я для тебя — всего лишь увлечение, виной всему твои бушующие гормоны и так далее. Очень хорошо это понимаю. И тебе нужно понять.

— С чего ты взяла? А, ну да, маменька постаралась, внушать она умеет. Прямо слышу ее интонацию. Наверное, Наташку Горохову припомнила. Только мы расстались с ней до твоего приезда, вообще были только друзьями, ничего серьёзного. И да, ещё: я понял, ты ко мне не равнодушна.

— Говори уважительно о маме. И хватит, что за детский сад? Я сказала тебе уже, у нас ничего не может быть.

Он громко вздохнул и, помолчав минуту, продолжил:

— Как же это больно — любить. Послушай, у нас все ещё впереди. Я умею ждать. Главное, чтобы ты не сделала того, что трудно будет исправить. До свидания, Светлана Владимировна. Поговорим после выпускного вечера.

Глава 6

Я, как и все, не мечтала о новых проблемах, но каким-то чудесным образом они меня сами находили в любое время года и в любое время суток. И вот она — новая нарисовалась. Несравненный Василий Иванович собственной персоной оказался перед моими глазами на следующий день после им же устроенного скандала. Я подумала: «Ну, вот и всё. Начинаем все сначала. Как же я устала от этих участившихся в последнее время неприятностей». Но ошиблась. Разговаривал он в этот раз весьма любезно и даже заискивающе: