Невеста полоза

Кэ Цин не знала, что кто-то свыше помог ей сбежать, но внутри себя знала: кое-кто следит за ней и очень хочет, чтобы девушка наконец обрела счастье.

Пока монахиня отдалялась от монастыря на своих двоих, настоятельницы любезно — насколько позволяли их раздосадованные побегом души — предоставили гостьям скромную комнату на несколько ночей. Незнакомка представилась Гань Юй и объявила, что со своей фрейлиной (аббатисы впервые услышали этот чин и восприняли его весьма уважительно) останется до прекращения беспорядков. Так дворянка назвала метель, заставшую врасплох всех жительниц холодного монастыря. Девушка невольно начала скучать по тёплой постели, слугам и комфорту, но ничего не поделаешь — приходилось подчиняться прихотям своей «фрейлины», являющейся госпожой всей её последующей жизни.

Ху Тао и не догадывалась, что Фреки чуть не узнала её; по прибытию в мир, Гань Юй уверила: «Никто тебя не узнает, твоя внешность — всего лишь новая оболочка, но глаза твои, зеркало души, не смогут обрести оболочку». Много ли в мире было тех, кто обладал столь сладкими красными глазами, украшенные нередко золотом, как королевский фрукт?

— Мне хочется верить, что ты, сестра, за недолгое пребывание в поместье господина полоза отвыкла от столь приземлённой жизни, — пробубнила Гань Юй, усаживаясь на матрас, забитый сеном; оно больно впивалось в тело, а мороз, проходивший сквозь щели плохо скреплённых кирпичей, не позволял снять одежду и высушить её.

— Госпожа, вам просто не суждено понять: это место пробуждает мои приятные воспоминания, — Гань Юй вздёрнула брови на слове «приятные» и уставилась на молодую невесту, вглядывающуюся в окно, засыпанное снегом. — Когда я только-только прибыла в этот монастырь, меня поселили здесь с другими девочками. Нам было ужасно холодно, мы спали в оборванных мешках и, чтобы согреться, обнимали друг друга, делились едой. Это счастливое время.

— Можете оскорбить меня, но я считаю, что господин Моракс спас вас, госпожа.

— Мне бы не хотелось начинать этот разговор. Скажите главное: Кэ Цин смогла уйти?

— Вы видели, как Нин Гуан выбежала на улицу без клобука? Она явно была чем-то поражена, но наше появление вернуло её… Её хладнокровие… Ах, да что уж греха таить, она просто прирождённый мизантроп. Однако, госпожа, это был первый и последний раз! Мы пришли сюда просто повидать вашу семью, а не менять их жизни!

— Мне следует посмотреть на их мучения и вновь исчезнуть на неопределённый срок?

— Иногда бездействие — лучшее, что вы можете сделать, госпожа.

— В данном случае — это худшее, что я могу сделать.

— Неужто поняли наконец собственную власть, освободившись от прежней жизни? Согласитесь, она была мила, но никчёмна, о ней можно вспоминать с улыбкой, но желать вернуться в неё — ни за что..

Кто-то — пускай и не специально — нарушил столь занимательную беседу, и дверь в коморку тихо отворилась. На пороге появилась монахиня в ненавистной для Гань Юй форме. Девушки действительно облачались во всё одинаковое, показывая лишь лицо, нередко могли стесняться обнажить кисти и щиколотки, до чего же занимательная религия — думалось дворянке из другого мира. Ху Тао, не представившаяся никаким другим именем, была вынуждена с ноющим сердцем слушать от родных сестёр отстранённые и величественные обращения: госпожа, путешественница, гостья. Аббатиса, не изменив своим привычкам, почтительно поклонилась и улыбнулась вошедшей монахине, в которой русоволосая радостно узнала пухлощёкую Сян Лин. Кухарка неловко вошла в промёрзлую комнату и протянула несколько одеял и полотенец.

— Мы с сёстрами узнали, что вас поселили здесь… Тут ночью бывает прохладно, поэтому мы собрали немного одеял, чтобы вы не замёрзли.

«Прохладно» — сказано мягко, Гань Юй почти тряслась, но с восхищением наблюдала, как обычные девушки показывают всю полноту стойкости и благородности, коими не каждый лесной дух мог обладать. Мальвина с интересом слушала, как Ху Тао пыталась занять Сян Лин, уговорить остаться подольше, на что та неловко улыбалась, и на щеках её начинали виднеться ямочки. Если не это очаровательно, Гань Юй не смогла бы вновь назвать этот мир красивым, без таких прекрасных женщин.

— Ох, мне не верится, неужто это синяк? — Ху Тао прикоснулась ледяной рукой к горячей коже Сян Лин, на что та болезненно ойкнула. — Кто тебя ударил, сестра?

— Это я, я, — залепетала монахиня. — Я очень неуклюжая, во время уборки на чердаке свалилась и случайно стукнула себя. Никто меня не бил!

Гань Юй нахмурилась; она не была дурочкой, а Ху Тао, видимо, поверила. Дворянка с удивлённо распахнутыми глазами наблюдала, как её «фрейлина» отпускает монахиню, желает приятных сновидений и благодарит за одолженные одеяла. Но, когда дверь захлопнулась, и в коморке остались две особы, более не причастные к этому миру, Гань Юй увидела яркое изменение в лице молодой госпожи: оно светилось злостью, негодованием. Руки неистово сжимали тёплые ткани, в которые дворянке не терпелось укутаться, и Ху Тао оскорблённо выбросила всё из рук на матрас.

— Они в смертельной опасности.

— Мы не сможем спасти всех, сестра. Вмешиваться в дела людей недостойно для низших существ, вроде нас.

— Что значит «низших существ?» — Ху Тао схватилась за ручку двери, готовясь вот-вот вырваться из коморки.

— Не считайте это оскорблением, но, согласитесь, что высшими существами могут быть только Боги. А мы с вами, увы, не Боги.

— То есть, только Боги могут менять судьбу людей? Прямо как Моракс поменял мою?

— Господин не менял вашу судьбу, отбросьте этот предрассудок и послушайте меня! — девушка схватила руку, готовящуюся открыть дверь и дать своей хозяйке сбежать. Гань Юй видела молодую госпожу насквозь, и ей совершенно не нравилась её излишняя наглость по отношению к мужчине, который был с ней так добр. — Вы умирали! Недоедания, постоянные морозы, стресс, сердечная недостаточность, сколько весомых причин вам ещё назвать, чтобы вы поняли?.. — Гань Юй набралась смелости и произнесла ужасную правду: — Можете ударить меня, но Моракс спас вас, освободив душу от тела. Вы бы всё равно умерли, но позже, а так вы обрели истинную свободу и счастье!

— Счастье, — повторила Ху Тао почти неслышно, потому что задыхалась слезами. — Никому бы не пожелала такого «счастья».

Русоволосая удалилась из комнаты, а Гань Юй не осмелилась её остановить, понимая, что словами беглянку не вразумишь, а действиями предашь её доверие окончательно. Ху Тао знала монастырь и храм, как свои собственные пальцы, она легко могла найти путь наверх, выйти в клуатр, но что-то застопорило у развилки: девушка знала, куда идти, но пойти не могла. Тогда монахиня, поддавшись внутреннему ощущению, решила выйти через другую лестницу, ведущую через темницу монастыря. Она была создана для буйных недоброжелателей, строптивых монахинь, не желающих выполнять свою работу, однако большую часть времени коробка из холодных стен и решёток пустовала. Ху Тао прошла мимо, вглядываясь в то, что позволяли увидеть зажжённые факела, но яркий отблеск розовых волос затмил пламя и лунный свет, пробивающийся сквозь крохотное окошко, через которое валил снег.

Птичка была наконец в клетке.

Розовые пряди были обриты, в некоторых местах так неумело и с яростью, что длина сменялась, будто волна в неспокойном море. Не растеряв жизненных сил, очи глядели на незваную гостью, с ужасом уставившуюся на бедняжку, скрытую от мира в этой камере пыток. Внутри темницы ничего не было: лишь стог сена, покрывало, от которого невыносимо пахло, таз с мочой и оплёванный поднос, на котором лежала корка хлеба. Всё, во что была одета заключённая, представляло собой оборванную ночнушку и наволочку в пятнах неизвестного происхождения.

Вид бедолаги был лучше условий, в которых она оказалась, если синяки, обрезанные волосы, порезы на ногах и руках можно было назвать неплохой картиной. Монахиня не умирала от голода, но была одержима желанием что-нибудь съесть, её морили голодом, а корку хлеба она экономила до завтрашнего утра, понимая, что не получит еды, пока кое-кто сверху не захочет этого. Ху Тао ощутила приступ тошноты, но он встал в горле, задержался там, пока пленница доверчиво протягивала тонкую руку.