Видеозапись

Какие-никакие актерские навыки все же пригодились. Я вошел в роль журналиста. И на первой практике в многотиражной газете окружной железной дороги, и на второй – в серпуховской городской газете– я действовал без присущей мне прежде робости. И ничего – сошло. В Серпухове я, кстати, и к спортивной журналистике едва не приобщился.

В город приехали вьетнамские футболисты. Их принимала местная команда – помню, что в ней играло несколько футболистов из дублей столичных команд (я по старой привычке держал в памяти фамилии игроков и не самых известных).

На игру из Москвы, не помню (да и не знал), в каком качестве, приехал Всеволод Бобров. В летной фуражке, в плащ-палатке: шел дождь.

Нам с другим практикантом, моим однокурсником Борей Кузахметовым, поручили написать отчет.

Увидев Боброва, я как бы забыл свою горестную жизнь двух последних лет– я вновь очутился в мире своих былых увлечений и фантазий. Я представил, что мы можем написать, раз находимся рядом с Бобровым. Вот я теперь понимаю, что впервые, без отчетливого замысла и сюжета, мне и захотелось написать нечто подобное сегодняшнему – и как, однако, удачно сложилось, что пишу это сегодня, столько лет спустя. Ну что тогда могли мы, мог я написать?

В перерыве Бобров прошел в раздевалку. Мы, как корреспонденты, тоже прошли за ним. Бобров попросил, чтобы ему налили чаю из большого чайника. Я попросил своего товарища обратиться к нему. Боря задал Боброву какой-то дежурный вопрос. Бобров вяло ответил…

Но мне в моем возбуждении встречей важен был сам ее состоявшийся факт. У меня и название уже вертелось, жгло нетерпением опубликования. «Дождь, Бобров и шесть мячей» (хозяева поля выиграли 6:0). Я знал, что у сценариста Евгения Габриловича (через четверть века я буду учиться у него на кинематографических курсах, Высших курсах сценаристов и режиссеров) есть и повесть «Ошибки, дожди, свадьбы» или «Дожди, ошибки, свадьбы» – точно я не помнил…

В редакции наутро нам отвели десять или пятнадцать строчек, и вопрос с названием и возможностью лирических отступлений решился сам собой…

После Волгоградской практики мне уже не оставалось времени для колебаний. Пора, пора было определяться. Отступать было некуда. Никуда и ниоткуда позвать меня, как я понимал, не могли. А куда стучаться самому, я, правда, не знал. В Москве я ни с какой редакцией связан не был. Знакомые имелись – не знакомства, а именно, что знакомые. Знакомые журналисты, которые еще неизвестно как посмотрят на мое участие в газетно-журнальной жизни. И все же полезный для меня и моей будущности знакомый нашелся…

…Толя Семичев приехал в Волгоград с бригадой «Советского спорта». Возглавлял бригаду Токарев. А кроме Толи, в нее входили, насколько помню, фотограф Моргулис и журналистка, пишущая про велосипед, Елена Семенова.

Толя познакомил меня с Токаревым. Нам еще раза два пришлось с ним знакомиться, что естественно было при громадной разнице в наших положениях: ведущего, известного журналиста, законодателя, в какой-то мере, моды и практиканта областной газеты.

Токарев, сам и не подозревая, вселил в меня – простим мне самонадеянность после крушения всех юношеских надежд – оптимизм относительно приоткрывающейся мне профессии.

Токарев очень напоминал мне внешне людей – удачливых, уверенных в себе и в своем праве на успех – из мира искусств, куда я безнадежно стучался.

Благодаря Токареву я представил себе вдруг мир журналистики родственным тому, утраченному для меня миру. Я предположил, поверил, что, если добьюсь в журналистике успехов, сопоставимых с успехами Токарева, для меня еще в жизни не все потеряно.

Благодаря Токареву и сама спортивная журналистика – ее прямая близость с тем, что с детства волновало, увлекало меня, – приобрела манящий блеск долгожданного реванша.

Но я еще не знал, как важно было возобновление знакомства с Анатолием Семичевым в Волгограде…

В Москве, привыкшего за лето к спортивным зрелищам, к своей некоторой к ним причастности, меня потянуло на Спартакиаду народов СССР в Лужники.

Возможно, что ролью зрителя я все-таки не соблазнился бы. Но мой товарищ Гена Галкин заведовал отделом информации в «Медицинской газете» и был аккредитован. Я прицепил его значок, а он предъявил аккредитационную карточку – и на бокс мы попали. Так я впервые увидел Агеева.

Точнее, сначала я увидел Лагутина. Прежде я, конечно, знал о нем. Помнил, как в театре «Современник» о нем восторженно отзывался знаток бокса художник Толя Елисеев из «Крокодила», вспоминавший, как Лагутин мальчишкой бил всех на первенстве Москвы, совсем мальчишкой, у которого и боксерок не было, боксировал в резиновых тапочках. Ну и по телевизору я тоже, конечно, чемпиона Европы Бориса Лагутина видел (я и Агеева видел, но он тогда проиграл Леониду Шейкману и на меня впечатления не произвел, правда, и видел-то я самый конец боя и не знал, что Агеев представляет интерес и котируется, как редкий талант).

На дневных соревнованиях мы сидели совсем близко от ринга – и я очень хорошо, подробно видел Лагутина в бою с Валерием Трегубовым, где победа далась чемпиону с колоссальным трудом.

На Агеева же я смотрел из переполненного зала, сидел среди зрителей, но в бою с Тамулисом, с таким для меня боксерским авторитетом (я знал его по газетным отчетам с восторженными о литовце – он, кстати, тренировался у Шоцикаса – эпитетами и по телевизору видел: и в бою, и обмахиваемого полотенцем секунданта Шоцикаса), как Тамулис, рассмотрел неплохо. Пригодилось. Для всей дальнейшей работы в спортивной журналистике пригодилось. Да и для жизни тоже, в общем, пригодилось…

Начался учебный год, последний год в университете. Я записался в семинар спортивной журналистики – непреднамеренно, как мне казалось. Меня тут вовлекли в одну театральную работу – драматургическую, режиссерскую. Студенческие дела на второй план отошли – я и за диплом не думал приниматься. И к занятиям в семинаре относился не более как к забаве, не раздражающей учебную часть.

Семинар вел редактор «Советского спорта» Новоскольцов. Владимир Андреевич был снисходителен и либерален. Не загружал нас никакими заданиями и вряд ли рассчитывал коголибо из нас видеть в штате своего издания.

Он любил рассказать о классе и квалификации журналистов «Спорта». И как пример стремительного профессионального роста привел как-то Станислава Токарева. Но так как нас особо интересовал футбол, он рассыпал комплименты по адресу, в основном, футбольных специалистов – обозревателей Филатова и Мержанова.

Одно из занятий, между прочим, в помещении самой редакции и проводил Лев Иванович Филатов.

Со времен моего детского товарищества с Пашкой Павловым я никогда с таким, не побоюсь слова, упоением не слушал рассказываемого о футболе. Но если тогда я мог быть самым благодарным слушателем из-за того, что совсем ничего не знал, никакой исходной информацией не располагал, то теперь, в свои двадцать три, чувствовал себя, в общем, присыщенным футболом, уставшим от футбола и не сильно уже верящим, что в футболе, пережившем, как я считал, свои лучшие времена, может еще быть что-либо замечательное, занимательное. И вот нате вам: заслушался. И потом, как когда-то, пересказывал филатовские истории своим знакомым. И на телевизионный экран теперь смотрел с новым интересом – современные действующие лица футбола открылись мне с неожиданной стороны…

Семичев позвонил мне вскоре после того, как лопнула затея с театром и я был не столько на распутье, сколько в растерянности. И пока суд да дело занимался сочинением диплома, открыв для себя, наконец, интерес к литературной работе.

Когда моему племяннику было три года, дедушка спросил: знает ли он, что такое – фантастика? «Конечно, – сказал Кеша. – Фантастика, значит, красивая…»

Бот в фантастике семичевского предложения и заключен был для меня красивейший выход из создавшегося положения.

Семичев сказал, что из их отдела массовых видов спорта переходит в секретариат сотрудник, реферирующий бокс. «А ты ведь знаешь бокс», – припомнил мои разговоры в Москве и Волгограде Толя.