Страница 41 из 60
Ход был рисковый. У Столыпина была своя партия из октябристов. Да и кадеты в рот ему смотрели. Зачем ему небесники? Собственно, этот вопрос он и задал.
— Левые сильно жмут, Финляндию на довыборах забрали не глядя. Теперь к трудовикам кое-кто из депутатов Думы хочет перебежать, почуяли, куда ветер дует.
— А я предупреждал! — премьер напрягся, зыркнул на меня недобро.
— Так нам надо тоже усилиться. Предлагаю на основе «небесников» сделать объединенный союз с кадетами и октябристами, созвать совещание для начала. На нем и вступишь в единую…
Я чуть не ляпнул Единую Россию. Нет, от красивого названия отказываться не будем. Наши помыслы — они устремлены в небо!
— Милюков и Гучков не будут довольны — Столыпин пожал плечами — Они больше теряют, чем приобретают.
— Создадим расширенный Совет — включим туда главных кадетов и октябристов.
Премьер задумался. Крепко так.
— Ты Петр Аркадьевич не торопись — отступил я — Обмысли все крепко. Нам в центре нужна мощная сила, чтобы левых приструнить, да брожения среди чиновников и земства пресечь, а то они не знают, к какому берегу прибиться.
— Вот не будь у тебя в партии выкрутасов социалистических, тогда срослось бы. А так… нет, на дыбы встанут. Хотя заманчиво, и контроля больше, и денежные потоки дробить не надо, все в одну кассу.
— А без выкрутасов этих мы левых не обойдем, неизбежно это. Времена новые наступают, а с ними и новые идеи. Вон, даже Бисмарк немецкий как свои реформы называл? Прикладное христианство и государственный социализм. И куда как хорошо у него получилось.
Столыпин барабанил торцом карандаша по бумагам на столе и через несколько секунд выдал:
— Нет, утопия это. Все разделить, всем поровну…
— Как сказано в Деяниях апостолов, «Все же верующие были вместе и имели всё общее: и продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого». Но люди все разные, ровнять не выйдет, а вот делить справедливее можно. А насчет утопии…, — а, была не была, бахну тяжелым! — Так лет триста лет назад никто и помыслить не мог, чтобы торговые мужики в своем собрании все дела страны решали и даже воле монарха перечить смели. Утопией считали. А сейчас, глянь, не только во Франции или Америке, но и в самой Англии парламенты и сенаты. И никто уже утопией не считает.
— Ты бы знал, какой кровью они это оплатили! — Столыпин бросил наконец карандаш и глянул на часы.
— Так и мы не меньшей, раны еще не зажили.
— Ладно, — недовольно отмахнулся Столыпин, — подумаю. А сейчас извини, дела.
— Едет!
В кабинет без спроса ворвался Димка, подскочил к окну:
— Вона!
Гучков, что сидел у меня, вскинулся от подобного нарушения этикета, попытался взять сына за ухо. Бесполезно. Тот легко увернулся, кинулся к двери. Но там насмерть встала Лохтина:
— Сколько раз я тебе говорила?! Что за безобразия ты творишь??
Ухо сорванца оказалось в крепких руках, Димона под завывания потащили в приемную. Я подошел к окну и увидел целый кортеж, который подруливал к Таврическому. Точнее пытался. Ибо мостовая перед дворцом была разбомблена рабочими — после моего стопятьсот первого напоминания, Головин наконец, озаботился созданием нормальной парковки у Думы и дал команду хозяйственникам.
— Кто едет то?
Рядом встал Гучков, ахнул:
— Его императорское величество!
Я выматерился про себя. Вот нормально предупредить нельзя?? Мотивацию Николая я вполне отчетливо понимал — после Ладоги и закладки канала, Никса понял, что парламентаризм работает. Шестеренки государства не перестают вертеться, бюджет верстается, казначейство оплачивает расходы, налоговики собирают подати. Финляндию мы скрутили в бараний рог — всего за два месяца. Быстрый ввод войск, аресты зачинщиков, торговля с элитой на предмет экономических преференций. Не таких, чтобы создавало напряженность с русским населением, а косвенные. Инвестиции в создание железной дороги, первая крупная ТЭС на угле рядом с Хельсинки, еще ряд выгодных начинаний. Волнения быстро сошли на «нет» и нашу быстрота впечатлила Польшу — там даже не рыпнулись. Оказывается можно договариваться. В Питер зачастили польские тузы, пошел нормальный процесс «выпрашивания денег», лоббизма.
И царь смирился. И даже не просто смирился, а увлекся Думой. Изучил регламент работы, потребовал документы из комиссий. Предложил как английская королева — открывать и закрывать сессии парламента. А сегодня вон аж внезапно пожаловал к нам в гости.
Всей думской толпой мы пошли встречать помазанника. Прибыл он не один — в компании министра двора и великого князя Петра Николаевича. Последний заинтересовался нашим пневматическим документопроводом, что сейчас монтировали английские специалисты в Таврическом. «Инженера» я тут же сплавил капитану, который отвечал за этот проект, сам же повел Никсу в зал заседаний.
Думцы встретили царя аплодисментами, пресса защелкала фотографическими аппаратами, засверкала магниевыми вспышками. Народ на балконе тоже возбудился — пришли поглазеть на скучное заседание, а тут такое развлечение!
— Нужна приветственная речь от Думы! — шепнул мне на ухо Головин — Григорий Ефимович, я знаю, ты не особо любишь выступать с трибуны, но тут ситуация безвыходная!
Безвыходная она была и для меня. Почти. Я кивнул Димке подзывая его к себе:
— Мухой мне в кабинет. На рабочем столе синяя папка. Одна нога здесь, другая там.
Эх, не для этого я готовил свою речь думцам. И уж точно не в присутствии царя. Но другого случая не будет!
— Что же это у вас тут такая красивая ваза стоит? — Николай заглянул за барьерчик — Да она еще и деньгами набита.
— Ежели кто из думцев матерное скажет — кладет рубль. Не пороть же таких важных господ….
Царь со свитой засмеялись, а я медленным шагом отправился на трибуну. Налил воды из графина. Пока пил, шум в зале стих, на галерке народ тоже подуспокоился.
— Ваше императорское величество, господа думцы! — я глубоко вздохнул, бросился с головой в омут — Долго думал я, в чем корень наших бед. Отчего в обществе множится несправедливость, нарастает страх и ложь. И вот что я понял. Главное в судьбе страны — это честные граждане.
Головин мне сделал страшные глаза — мол где приветственная речь?! Будем вам. Сейчас все будет!
— Как во времена древних, сейчас нужны праведники, чтобы спасти Россию. Разве на армию нашу и страну нашу не пало более огненных туч, чем на Хананейские города?!
Я строго посмотрел на побледневшего Никсу, махнул рукой на зашумевших правых:
— Возьмем недавнюю войну с Японией. Все для победы у нас было: и деньги, и оружие, и люди…
Дальше я развернул сравнение двух стран в 1904 году — вдвое больший военный бюджет у России, вшестеро больше военно-учебных заведений, даже при полной мобилизации империя восходящего солнца не могла выставить войск больше, чем русская армия мирного времени. По всем отчетам флот числился многократно сильнее японского, но все кончилось Цусимой.
Я намеренно давил на свежую болевую точку, надеясь расшевелить слушателей. И это мне вроде бы удалось.
— Что же привело нас к такому финалу? Недостаток чувства долга и правды. Чего же было вдосталь? Лжи и обмана.
И я пошел шпарить по материалам думских расследований, показавших, что бесчисленные рапорта, справки и доклады лгали. Что поставленные отвечать за дело люди слали наверх ложные донесения, обманывая собственную страну и заботясь лишь о благоволении начальства и собственном кармане. Вплоть до того, что прогадившие порученное дело за него же и получали награды.