Химера, дитя Феникса

— Одну в лагере, когда спешил в городище, две на помосте.

— Это да-а-а… Я бы так не смог. В сече и в горячке, когда ворог перед мордой, а кровь кипит, то можно стерпеть любое. Мне, когда поселковых били, стрелка в плечо попала, так Я ещё четверых заколол, а потом у лекаря, покуда стрелу ковыряли, думал — уйду за Грань. Если бы знал, что щас прилетит, струсил бы, как есть струсил. А ты, зная, как крутить будет, взял и вышел. Не, то сильно для меня.

— Там мои побратимы, и мой выводок там бился с ордой. Насмерть. Как Я мог поступить иначе. А часто вы с поселковыми сечётесь?

— Да не, только когда прика… Ой, — стража хлопнул себя по губам. — Заболтался я чего-то, ты это забудь. Похвастаться решил тем, чего не было. Ваши вчера крепко в корчме посидели. Сначала чинно так, за ветеранов, септов и тебя поминали. Потом пришёл здоровый Страж, чёрный, как туча. И давай стыдить, Вы тут, как свиньи бражку жрёте, а он там… А что там поначалу молчал, схватился за голову и сидел долго, потом взял как кружку за раз выпил и поведал, как из тебя Слёзы Матери собирали, да так сказал, аж страшно стало. Ветераны, те, что знали, помрачнели сильно, и вовсе пошли с вашими за стол. А потом, как буча началась, за них вступились. Честно бились, от души, без ножей и палок, на кулаках. Самое интересное потом было, лагерные строй сбили, вот умора, кабацкая драка строем. Вперёд стража вышла, а волокуши позади на лавки стали и через голову наших били. Где это видано, чтобы волокуши стражу вбили, а ведь вбили. Уважение большое им теперь. Потом гвардия пришла и всех в острог отвела. И наших, и ваших, и ветеранов. Поутру отпустили, так они так сдружились, что в другую корчму пошли, в ту, что целая. Токмо двоих оставили, на них виру хозяин кабачка повесил. Побратимы: следопыт и стража. Вот история тоже, везде и всюду они первые недруги, а тут друг за друга зубами рвали. Эх, жаль Я на посту был, в такой драке, что будет долго на слуху, можно и глаз потерять.

— Где острог? — остановившись, тихо произнёс.

— Дык рядом, а на кой тебе? — удивился здоровяк.

— То мои ближники.

— Да откуда вы такие? Ещё и Светоч брат. У вас земля сама братьев рожает, без мужа и бабы? Ну, пошли, коли ближники.

У Ямы скучали двое бойцов с копьями и перебрасывались байками.

— А вот слушай ещё. Пришёл король упырей в неприличный дом, выбрал Блудницу и уединился с нею. Она перед ним и так, и эдак, потом не выдержала и говорит: давай, дескать, сюда. А он ей в ответ, где это видано, чтоб в живого человека писей тыкать. Ах-ха-ха, вот умора. Понял да, понял? Какой ты недогадливый, Омар. Короли живых баб не пользуют, токмо с мёртвыми, потом из них себе свиту крутят. Тьфу на тебя, отрыжка кислая, дал Святой храм напарника. Стой, кто идёт!

— Очнись, тюремная душа, это я — Третьяк. — грохнул басом мой провожатый.

— Чего тебе, Стража? Долг принёс? — хихикнул охранник.

— Там у тебя двое томятся, Следопыт и Стража, из лагерных, вот на свиданку их ближник пришёл.

— На них вира висит от хозяина корчмы, колченогого Франца, без уплаты — ни свободы, ни передачи. А уж про встречу, тем паче, не заикался бы.

— Велико ли бремя? — горестно прошептал Я.

— Так, в таверне десять монет, управа две запросила и городище требу выставила тоже две. Сколько это будет десять и четыре монет, а, Омар?

— Четырнадцать, — посчитал Я.

— Грамотный! — восхитился Третьяк. — Что, вообще никак?

— Ну, если только перед управой бремя закрыть, тады можно будет. Две монетки, срока-то седмица всего, потом уйдут ребятки с торга. И спрос уже был.

— А в чешуйках это сколько? — быстро собрался Я, вспомнив по тайник в кармане.

— Дык всё просто: в монете десять раз по десять чешуек. А две монетки, это дважды десять десятков.

— Двести чешуек, откуда такая вира-то? — а потом меня пробила вторая мысль, это сколько же Агнешка тогда должна? Деньга неподъемная для бедного люда. — Одёжой возьмёшь? — отчаявшись, тихо произнес.

— Какой? И чьей, смотри за воровство у нас виры нет, руку рубят. — Подобрался тюремщик.

— Моей. — Ответил и стал стягивать с себя куртку.

— Дык это только половина будет, — быстро оценил мою одежду стражник.

Молча перекинув ножи за кушак, стянул с себя сапожки, подбросил в руку мздоимцу.

— Фи, у моей младшенькой размер больше. Ладно, сойдёт. Иди, только скоро оборачивайся!

Острог явно старый, из Тех, что остались до Исхода. Ладные двери и крепкие, похожие на камень, ступени. Стоило спуститься под землю, мне в лицо ударили запахи нечистот, немытых тел и кислой рвоты. В леднике было морозно и темно, потому, стоя голыми ногами, Я поежился. Многие клети были открыты и уходили рядами в обе стороны.

— Таран, Куница! — прокричал Я, и эхо перекинуло мой голос по коридорам.

— Братко, ты ли это? — раздался хриплый голос Тарана.

— Если лепешку принёс, то не нужно было, нас вчера так накормили, до сих пор нутро болит. — горько пошутил Следопыт.

Проклятое эхо отбивалось от стен, наводя морок. С какой же они стороны? Включив Талант, оглядел коридоры. Святая Церковь!! Всё помещение было залито болью и отчаянием. Это ж сколько здесь народа томилось, сплевывало кровь с разбитых губ, баюкая сломанную конечность, проклинало своих мучителей, задыхаясь от кашля и плесени? Вдруг, поодаль, с правой руки, узрел два красных пятна. Мои!!! Прошлёпав голыми ногами до нужной клети, просунул руки за решётку.

— Родные мои, как же так сглупили, что под виру голову подставили?

— Да уж, — крякнул Куница. Таран был более словоохотлив.

— Всё чинно было, сидели, поминали сечу. Ветераны местные про свои говорили. Потом эта Курва, подсел и начал расспрашивать, да свои поганые слова вставлять. Как Я договорился, так в итоге эта сука всё переиначила. Дескать, мы там ссались в Яме, пока городские стаю били. Так что мы должны им быть благодарны. Я не стерпел, вскочив, приложил его кружкой по голове, а тот извернулся. На ту беду, местный страж шёл, вот в него Я и попал. Тот, юркий, как крикнул: ʺНаших бьют выродки лагерные!ʺ Вот там всё и понеслось.

— А пили-то на чьи? Не помню, чтобы нам выплаты были, да и седмица только первая прошла.

— Дык, на столах всё было, потом таскали ещё, как угощение от города за освобождение.

Тут Куница поднял хворую голову, в его глазах читалось понимание.

— Прости, пьян был, потом сеча. Виру не ищи, сами дураки.

В моей голове долго крутился вопрос, почему Олег не разрешил бремя? Не монетой, так своим положением. А как услышал историю, всё сложилось.

— Держитесь тут, попробую, что смогу.

— Бывай, Братко.

— Да увидишь ты завтрашнее утро.

Выйдя на свет, с удовольствием потянул свежий воздух. На улице меня ждал тюремщик с красной щекой, а рядом примеряли кулаки Омар и Третьяк. С моим появлением драка закончилась. Омар мне поклонился. Третьяк правил свой нос. А красномордый протянул мне мои вещи и низко поклонился.

— Прости меня, не признал. Твоим ближникам я лично принесу еды и питьё. А вечером одеяло подам.

— Скажи мне, кто гвардию позвал в корчму?

— Дык народ кликнул. — Вжав голову в плечи, воровато огляделся тот. — А кто именно, то мне неизвестно, не запомнил.

— А на одёжке, случаем, не королевская лилия была?

Глядя на испуганные глаза тюремщика и применив Талант, Я получил ответ на свой вопрос.

— Дай тебе Отец-Небо и Мать-Земля мира и здоровья, за заботу о заключённых под стражу. Бывай, пойду виру собирать, глядишь, успею за седмицу, а? Как думаешь?

— Трофеи очень любит старьевщик Жак, что у стены промышляет поделками, иди с Храмом, и так меня под плети чуть не подвёл. И не держи зла, служба такая, — отвернувшись в сторону, произнёс раскрасневшийся от оплеухи острожник.

— Пойдем перекусим да слухи послушаем. Угощаю, когда ещё смогу по мордам тюремщикам дать? Грешно не отметить, — подмигнув глазом, сказал Третьяк.

— А старшие братья твои где?

— Дык сгинули. В пустоши один остался, второй на мятеж ушёл, там его и упокоили. А ты как познал, что я не один? Это Талант?