Страница 5 из 27
– Это точно? Вы уверены, что в ночь покушения мадемуазель Стейнджерсон не была причесана на прямой пробор?
– Совершенно, – ответил, улыбнувшись, следователь, – я даже помню, как врач, осматривая рану, сказал: «Жаль, что мадемуазель Стейнджерсон всегда убирает волосы со лба. Причесывайся она на прямой пробор, волосы на виске смягчили бы удар». Однако же странно, что вы придаете этому такое значение.
– Раз у нее не было прямого пробора, то что же выходит? Хотел бы я знать… – Рультабийль огорченно махнул рукой и спросил: – А рана на виске серьезная?
– О да.
– А каким оружием она нанесена?
– Это, сударь, секрет следствия.
– Вы нашли оружие?
Следователь не ответил.
– А следы на горле?
На этот раз следователь соблаговолил сообщить, что, по мнению врачей, сжимай убийца горло еще несколько секунд, мадемуазель Стейнджерсон была бы задушена.
– Судя по статье в «Матен», – продолжал настаивать Рультабийль, – дело это совершенно необъяснимо. Не могли бы вы сказать, господин следователь, сколько в домике дверей и окон?
– Их пять, – откашлявшись, заявил г-н де Марке, который был уже не в силах сопротивляться своему желанию представить расследуемое им дело во всей его загадочности. – Их пять; дверь в переднюю, единственный вход в павильон, снабжена автоматическим замком. И снаружи, и изнутри он отпирается только ключом. Ключей два – один у папаши Жака, другой у господина Стейнджерсона. Мадемуазель Стейнджерсон ключ не нужен, поскольку в павильоне живет папаша Жак, а все дни она проводит с отцом. Когда случилось несчастье, входная дверь была, как всегда, заперта; один ключ находился в кармане у господина Стейнджерсона, другой – у папаши Жака. Что же касается окон, то их в павильоне четыре: одно в Желтой комнате, два в лаборатории и одно в передней. Окна лаборатории и Желтой комнаты выходят в поле, и только окно передней – в парк.
– Через это-то окно он и выскочил из павильона! – вскричал Рультабийль.
– Как вы узнали? – изумился г-н де Марке, устремив на моего друга пристальный взгляд.
– Как убийца покинул Желтую комнату, увидим позже, – отозвался Рультабийль, – но из павильона он убежал через окно передней, это точно.
– Но все-таки как вы узнали?
– Бог мой, да это же так просто! Раз убийца не мог убежать через дверь, значит, он вылез в окно, а следовательно, в павильоне должно быть хотя бы одно окно без решетки. Окно Желтой комнаты зарешечено, так как выходит в поле; по той же причине должны быть зарешечены и оба окна лаборатории. Но раз убийца все-таки скрылся, я подумал, что одно окно должно быть без решетки и это окно – в передней, потому что оно выходит в парк, то есть на территорию имения. Ничего мудреного тут нет!
– Верно, – согласился г-н де Марке, – но вот чего вы не могли отгадать: на окне передней действительно нет решетки, но зато есть толстые железные ставни. Так вот, эти ставни были заперты изнутри на железную щеколду, и тем не менее у нас есть доказательства, что убийца вылез именно через это окно. Следы крови на стене и ставнях, отпечатки ног на земле, такие же, как в Желтой комнате, – все говорит о том, что убийца скрылся именно этим путем. Но как же так? Как мог он это сделать, если ставни так и остались заперты изнутри? Получается, что он прошел сквозь ставни, как призрак. Но самое непостижимое даже не это. Совершенно невозможно вообразить, как он вышел из Желтой комнаты, как, никем не замеченный, пересек лабораторию, чтобы добраться до передней. Ах, господин Рультабийль, это просто невероятное дело! Ах, какое дело! И надеюсь, разгадка найдется еще не скоро!
– На что вы надеетесь, господин следователь?
– Я не надеюсь, – поправился г-н де Марке, – мне просто так кажется.
– Но окно могли запереть изнутри после бегства убийцы, правда? – спросил Рультабийль.
– Да, возможно, хотя и непонятно. Ведь тогда у него должен быть сообщник или сообщники, а я их не вижу, – проговорил следователь и, помолчав, добавил: – Вот если бы мадемуазель Стейнджерсон сегодня чувствовала себя лучше и ее можно было допросить…
– А чердак? Там ведь должно быть окно? – поинтересовался Рультабийль, следуя течению своих мыслей.
– Да, в самом деле, его я не сосчитал. Наверху есть небольшое окошко, вроде слухового, и так как выходит оно тоже на поле, то, как и остальные, снабжено решеткой. И она была нетронута, а ставни заперты изнутри. К тому же мы не нашли никаких следов, дающих возможность предположить, что убийца прошел через чердак.
– Стало быть, вы, господин следователь, не сомневаетесь, что убийца скрылся, хотя и неизвестно как, через окно в передней?
– Всё подтверждает это.
– Я тоже так полагаю, – важно согласился Рультабийль и, с минуту помолчав, добавил: – Коль скоро вы не нашли на чердаке никаких следов убийцы, к примеру, отпечатков обуви, какие были обнаружены на полу Желтой комнаты, то, наверное, были вынуждены признать, что не он украл у папаши Жака револьвер.
– На чердаке есть только следы папаши Жака, – признал следователь, значительно кивнув головой, после чего решил закончить мысль: – А папаша Жак был с господином Стейнджерсоном. Ему повезло.
– Какова же тогда роль револьвера папаши Жака в этой драме? Ведь, по-видимому, уже всем ясно, что мадемуазель Стейнджерсон ранила из него убийцу, а не он ее.
Оставив без ответа этот явно смутивший его вопрос, г-н де Марке сообщил, что в Желтой комнате найдены две пули – одна в стене, на которой был кровавый отпечаток руки, другая – в потолке.
– Ах, в потолке! – пробормотал Рультабийль. – Вот как? В потолке. Любопытно! В потолке. – Он умолк и запыхтел трубкой.
Когда мы прибыли в Эпине-сюр-Орж, я похлопал его по плечу, чтобы он спустился с небес на землю, точнее, на перрон. Следователь и письмоводитель распрощались с нами, дав понять, что достаточно уже насладились нашим обществом, после чего поспешно сели в ожидавший их экипаж.
– Сколько отсюда ходу до Гландье? – спросил Рультабийль у какого-то железнодорожника.
– Часа полтора – час и три четверти, если идти не торопясь, – ответил тот.
Рультабийль посмотрел на небо и нашел, что оно устраивает его, а также, видимо, меня, поскольку он взял меня под руку и сообщил:
– Пошли! Мне нужно пройтись.
– Ну и как? Что-нибудь проясняется? – спросил я.
– Напротив, все еще больше запуталось. Но у меня есть одна догадка.
– Поделитесь!
– Нет, сейчас я ничего не могу вам сказать. От моей догадки зависит жизнь по крайней мере двух человек.
– Вы считаете, что у убийцы были сообщники?
– Нет, не считаю… – Мы немного помолчали, потом он заговорил снова: – Нам повезло, что мы встретили следователя с письмоводителем. Ну? Что я вам говорил насчет револьвера?
Он шел, засунув руки в карманы, глядя в землю и насвистывая. Через некоторое время я услышал, как он пробормотал:
– Бедняжка!
– Это вы о мадемуазель Стейнджерсон?
– Да, она женщина редкого благородства и заслуживает всяческого сочувствия. У нее очень сильный характер… Я думаю, думаю…
– Так вы знакомы с мадемуазель Стейнджерсон?
– Вовсе нет. Я и видел-то ее всего раз в жизни.
– Так почему же вы говорите, что у нее сильный характер?
– Да потому что она сопротивлялась, потому что смело отбивалась от убийцы, а главное – из-за пули в потолке.
Я взглянул на Рультабийля, спрашивая себя in petto, не потешается ли он надо мной, а то и не спятил ли, чего доброго. Но мне сразу же стало ясно, что молодой человек отнюдь не расположен шутить, а в его кругленьких глазках светился такой ум, что я успокоился и насчет его рассудка. И потом, я привык к его бессвязным замечаниям – для меня бессвязным и таинственным до тех пор, пока он в нескольких коротких и точных фразах не объяснял ход своих мыслей. И тогда все сразу вставало на свои места: лишенные для меня смысла слова легко связывались в логическое целое, и оставалось лишь удивляться, как я не понял всего этого раньше.