Страница 4 из 27
– А почему вы так думаете?
– Об этом говорят засаленный берет, простой платок, следы грубых башмаков, – ответил молодой человек.
– Понимаю: такое количество улик оставляют только затем, чтобы создать ощущение их истинности!
– Из вас выйдет толк, дорогой Сенклер, – заключил Рультабийль.
Глава 3
«Он прошел сквозь ставни, как призрак»
Полчаса спустя мы с Рультабийлем стояли на перроне Орлеанского вокзала, дожидаясь отхода поезда на Эпине-сюр-Орж. Прибыла на вокзал и прокуратура Корбейля в составе г-на де Марке и его письмоводителя. Вместе с последним г-н де Марке провел ночь в Париже, чтобы присутствовать в одном из театров на генеральной репетиции пьески, сочиненной им самим и подписанной скромным псевдонимом Castigat Ridendo[1].
С виду г-н де Марке походил на благородного старца. Он всегда был необычайно учтив и галантен и всю свою жизнь питал лишь одну страсть – к драматургии. Служа по судебной части, он интересовался только делами, из которых можно было набрать материала хотя бы на одно действие. Благодаря хорошему происхождению он мог бы достичь в суде более высокого положения, однако вечное стремление к высокому искусству привело его в результате к должности следователя Корбейля да к скабрезной пьеске, подписанной Castigat Ridendo.
Дело Желтой комнаты, по его мнению, необъяснимое, не могло не соблазнить столь литературный ум. Г-н де Марке заинтересовался им чрезвычайно, но не как судебный чиновник, который жаждет докопаться до истины, а как любитель драматических интриг, все способности которого направлены на то, чтобы запутать их получше и как можно дольше не дать зрителю догадаться, в чем дело.
Поравнявшись с г-ном де Марке, я услышал, как он со вздохом сказал письмоводителю:
– Только бы, дорогой господин Мален, ах, только бы этот подрядчик не разрушил своей киркой такую великолепную тайну!
– Не беспокойтесь, – ответил г-н Мален, – его кирка может разрушить домик, но тайна останется в целости и сохранности. Я простучал стены, осмотрел потолок и пол, так что знаю наверное. Ошибки быть не может, и волноваться нам нет причин: мы не узнаем ничего.
Успокоив таким образом начальника, г-н Мален неприметным движением головы указал ему на нас. Тот нахмурился и, увидев, что Рультабийль снял шляпу и подходит к нему, поспешно вскочил в вагон, бросив вполголоса:
– Главное – никаких журналистов!
– Понятно! – ответил г-н Мален и, пытаясь заслонить собою вход в купе следователя, произнес: – Извините, господа, купе занято.
– Я журналист, сударь, сотрудник «Эпок», – представился мой друг, весьма учтиво поздоровавшись с письмоводителем. – Мне нужно сказать господину де Марке несколько слов.
– Господин де Марке весьма занят расследованием.
– Можете поверить, его расследование мне совершенно безразлично. Я не занимаюсь раздавленными собаками, – заявил молодой человек, выразив при помощи нижней губы бесконечное презрение к рубрике происшествий. – Я театральный хроникер, и поскольку мне нужно будет сделать отчет о сегодняшней премьере…
– Проходите, сударь, прошу вас, – тут же согласился письмоводитель, уступая Рультабийлю дорогу.
Тот переступил порог купе, я зашел следом и сел рядом с ними; г-н Мален поднялся в вагон и закрыл дверцу. Г-н де Марке взглянул на него.
– Ах, сударь, не сердитесь на этого достойного человека за то, что он позволил мне нарушить ваш запрет, – начал Рультабийль. – Я хотел бы иметь честь говорить не с господином де Марке, а с господином Castigat Ridendo. Позвольте мне вас поздравить, и как театральный хроникер «Эпок» я… – И Рультабийль представил сначала меня, потом представился сам.
Г-н де Марке беспокойно поглаживал свою остроконечную бородку. В нескольких словах он объяснил Рультабийлю, что как автор слишком скромен и не желает поэтому, чтобы завеса его псевдонима была публично приоткрыта, а также надеется, что восторг журналиста по поводу его сочинения не зайдет столь далеко, чтобы сообщить публике, что господин Castigat Ridendo – не кто иной, как следователь из Корбейля.
– Работа драматурга, – добавил он после секундного колебания, – может повредить работе следователя, особенно в провинции, где люди несколько консервативны…
– Можете положиться на мою скромность! – воскликнул Рультабийль, воздевая руки к небу.
Поезд тронулся.
– Уже едем! – воскликнул следователь, удивленный, что мы отправились в путь вместе с ним.
– Да, сударь, истина пустилась в путь, – любезно улыбнувшись, сказал репортер, – в путь к замку Гландье. Славное дельце, господин де Марке, славное дельце!
– Очень туманное дело! Невероятное, непостижимое, необъяснимое дело. Я боюсь лишь одного, господин Рультабийль, что журналисты станут пытаться его объяснить.
– Да, – ответил мой друг, услышав этот недвусмысленный намек, – этого следует опасаться. Всюду они лезут… Но я, господин следователь, разговариваю с вами по чистой случайности, которая свела нас в одном купе.
– А куда вы едете? – поинтересовался г-н де Марке.
– В замок Гландье, – без запинки ответил Рультабийль.
– Вы не войдете туда, господин Рультабийль! – привскочил г-н де Марке.
– А что, вы против? – ощетинился мой друг, готовый к бою.
– Ну что вы! Я слишком люблю прессу и журналистов, чтобы чинить им препятствия в чем бы то ни было, однако господин Стейнджерсон никого не принимает. Дом хорошо охраняется – вчера ни одному журналисту не удалось проникнуть даже в парк при замке.
– Тем лучше, – обрадовался Рультабийль, – я приеду вовремя.
Г-н де Марке поджал губы и, казалось, был готов замкнуться в упрямом молчании. Однако длилось это недолго: Рультабийль незамедлительно сообщил, что мы едем в Гландье, чтобы пожать руку «старому доброму другу», как выразился он, имея в виду Робера Дарзака, которого видел раз в жизни.
– Бедняга Робер! – продолжал юный репортер. – Бедняга Робер! Должно быть, он близок к смерти – он ведь так любил мадемуазель Стейнджерсон.
– Это правда. Господин Дарзак в таком горе, что на него жалко смотреть, – нехотя процедил г-н де Марке.
– Но не следует терять надежду, что мадемуазель Стейнджерсон выживет.
– Да, будем надеяться. Вчера ее отец признался мне, что если она скончается, то он тоже проживет недолго. Какая невосполнимая потеря для науки!
– Рана на виске глубока, не так ли?
– Еще бы! Просто невероятно, что она не оказалась смертельной. Удар был чрезвычайно силен.
– Значит, мадемуазель Стейнджерсон ранили не из револьвера, – пробормотал Рультабийль, бросив на меня торжествующий взгляд.
Г-н де Марке очень смутился и, казалось, хотел воскликнуть: «Я ничего не говорил, не хочу ничего говорить и ничего не скажу!» Затем он отвернулся к секретарю, словно не желая нас больше знать. Но сбить Рультабийля с толку было не так-то просто. Он придвинулся к следователю и, показав ему добытый из кармана номер «Матен», спросил:
– У меня есть один вопрос, господин следователь, который, по-моему, не будет бестактным. Вы читали сообщение в «Матен»? Вздор какой-то, не правда ли?
– Вовсе нет, сударь!
– Ну как же! В Желтой комнате только одно окно, решетка на нем цела, дверь пришлось взломать, а убийцы в комнате не оказалось!
– Вот именно, сударь, вот именно! Точно так и обстоит дело.
Рультабийль не ответил и о чем-то задумался. Так прошло с четверть часа. Очнувшись от своих мыслей, он вновь обратился к следователю:
– А какая в тот вечер была у мадемуазель Стейнджерсон прическа?
– Не понимаю, – удивился г-н де Марке.
– Но это же необычайно важно, – настаивал Рультабийль. – Она была причесана на прямой пробор, верно? Я уверен, что в тот драматический вечер она была причесана на прямой пробор!
– Нет, вы ошиблись, господин Рультабийль, – возразил следователь. – В тот вечер волосы у мадемуазель Стейнджерсон были подняты и уложены в узел на затылке. Это ее обычная прическа. Лоб полностью открыт – говорю вам точно, потому что мы долго исследовали рану. На волосах крови не было, а после покушения к ее прическе никто не притрагивался.
1
Бичующий смехом (лат.) – от выражения, которое было девизом итальянской труппы комического актера Доминика в Париже, сочиненным для нее новолатинским поэтом Сантелем (XVII в.); позже – девизом парижского театра «Опера комик».