Страница 20 из 50
— Пожалуйста, Давид, я не могу… Отпусти. Прошу тебя…
— Ты успокоилась? — приподнимаю пальцами ее подбородок, она все еще не смотрит, смыкает глаза, ресницы слиплись, упали тенью на щеки. Я жажду снова ее губ, но на каком-то невыносимом усилии получается запретить прикосновение. Она не должна меня бояться, иначе ничего не получится. Да что так сложно-то?! Не объяснишь ведь, что еще день-два воздержания, и я взвою, как койот на луну, и наброшусь на первую встречную. А я хочу, безумно, до тряски, сохранить чистоту тела и помыслов для Арины. Будто это жизненно важно.
Да врет она про мужа — никого у нее нет. Такой голод не возникает на ровном месте. Здесь что-то другое мешает, а что это — я обязательно узнаю.
Ласточка кивает и, мягко перехватив мои запястья, пытается освободиться, но я задерживаю ее.
— Я найду в себе силы отступить, если ты скажешь правду.
— Никакой правды не будет, — она все еще дрожит, но в голосе слышится ледяной холод. — Мы друг другу чужие люди. Убери руки.
Не шевелится, смотрит прямо, сокрушая меня резкими фразами. Я, человек способный в любой ситуации найти иронию, не нахожу слов, не нахожу в себе силы улыбаться или стебаться. Над собой разве что.
Мягко отстраняюсь, встаю и подаю ей руку. Арина стискивает зубы и, опираясь на стол, сама поднимается, держится на расстоянии. Украдкой, отвернувшись, вытирает слезы с раскрасневшихся щек и снова берет в руки ватку, из аптечки достает другую баночку.
— Придется спиртом обработать, — строго оповещает. Почти как я, когда нужно пациенту сделать больно. Но Арина удивляет. Снова. — Потерпишь? — и поднимает на меня взгляд, полный горячих, буквально кипящих, слез. Но они не срываются и не сползают по щекам, застывают по краям радужек, как серебро.
Без слов опускаюсь на кровать, кожу щиплет от движения, это немного отвлекает от похотливых мыслей. Я невольно слежу за девушкой и замечаю ее долгий взгляд на мою спину, оценивающий, скользящий по мускулам, изучающий, и блеск на губах. Юркий язычок неосознанно смачивает их, а девушка судорожно сглатывает и снова уводит взгляд вниз. Стыдливо прячется от своих желаний, но я все для себя понимаю. Она боится чего-то, но заинтересована и заинтригована. Нужно терпение. Ха, которого у меня нет и никогда не было, но придется вспомнить молодость, потому что я не намерен отступать. Или хотя бы докопаюсь до правды — слишком уж интересна ее таинственная личность.
— Ты не можешь больше приходить, — прикладывая к моей спине ватку, тихо говорит Арина.
Шикнув в сторону неразборчивым матом, все-таки прикусываю руку, на которую положил голову, но не от боли, а ярости. На себя зол, потому что мне нужно физическое терпение, а его нет. Кровь бурлит, наливает вены, заставляет сильнее вдавливать себя в кровать. Кошмар, никогда еще не прятал свое возбуждение от женщин, но сейчас придется, если не хочу оказаться за дверью, а хоть на миллиметр приблизиться к цели.
Девушка не щадит меня. Щедро обмазывает ранки спиртом, шепчет что-то вроде «негодник, надо же как накинулся», но я уплываю в темноту своих желаний быстрее, чем могу соображать. Даже эти, казалось бы, невинные прикосновения выматывают меня до знакомой ноющей боли между ног. Грызу руку, жмурюсь и для проформы изредка выпускаю шипение, мол, мне жутко больно. Больно, но не на спине, а с другой стороны. Пиздец просто, во влип.
Если повернусь, Арина меня точно выгонит и больше не позволит прийти. Я это чувствую задницей, на которую так неосторожно оперлась рука девушки. Мама мия, какая же она горячая.
— Ты понимаешь, о чем я говорю? — наклеивает на ранки пластырь и быстро отходит от кровати. Словно боится, меня или себя, словно бежит, как от раскаленной печи, от нашей животной тяги.
Молчу и разглядываю запястье, которое до глубоких отметин прикусил. О, накрыло прилично, я так быстро сорвусь, если что-то не предпринять. Тут уже никакая докторская диссертация не поможет… только в горизонталь перейти.
— Нет, — повернув голову, окидываю девушку у окна прищуром. — Не понимаю. Ты ведь сама пылаешь. Я не слепой и не идиот.
— Ты… — выдыхает и гордо отворачивается, стянув руки на груди. Закрылась от меня наглухо. В ее тембре есть что-то до боли неуловимо знакомое, но я в таком состоянии, что вряд ли родного отца узнал бы. — Уходи, прошу. Жить будешь, царапины не глубокие.
— Да плевать на царапины! — поднимаюсь, Арина вдруг испуганно шарахается к шкафу, ладони прижимает к двери и смотрит на меня затравленно, словно готова отбиваться до крови, если посмею дернуться. Думает, что нападать стану и силой брать? В серых глазах прячется настоящий ужас, губы сомкнуты в кривую бледную линию. — Ты чего, Ласточка? — осторожно ступаю ближе, она впечатывается в шкаф спиной, наверху что-то звякает, что привлекает внимание нас обоих. Но я отмираю быстрее и оказываюсь вплотную к девушке. Нависаю и нарочно оставляю небольшое пространство.
Для выдоха. Для вдоха.
— Давид, я… умоляю, уйди, — но эти слова, хриплые, с придыханием, льются нежной рекой по моим венам, прибавляя давления в паху. Она бежит от своих желаний — это очевидно.
— Арин, ты можешь обманывать себя, соседа… даже воображаемого мужа, — усмехаюсь, нарочно не свожу глаз с ее искусанных губ, жду, когда она распахнет их, и кончик языка скользнет по коже. Соблазнительно так, до умопомрачения. — Но меня не проведешь. С тобой что-то не так. Со мной не так. С нами!
— Это ничего не значит, — ладони преграждают путь, обжигают, заставляя меня гореть живьем в личном пламени.
— Для меня… — еще ближе, еще плотнее, — значит.
— Услышь меня, Аверин! — не говорит, шевелит губами. — Я не твоя женщина.
— Чья тогда? Покажи мне этого мудилу, что тебя… так зашугал. Что бросил одну с детьми. Что оставил без гроша в этой задрипанной квартире.
— Не. Твое. Дело. Отойди, — толкается бессмысленно, — или я закричу.
— И? — наклоняюсь. — Кто придет на помощь? Давай же, кричи. Мне даже интересно на это посмотреть, Ласточка.
— Невыносим, — и она делает то, что я не ожидаю. Острой коленкой впивается между ног, отталкивает и хватает со стола настольную лампу. Отгораживается от меня, угрожая пырнуть плафоном, а я, скорчившись от боли, ржу и не могу остановиться.
— Зато, — откашливаюсь и со смехом перекатываюсь набок, хотя от боли в яйцах по щекам текут слезы, — теперь я имею полное право здесь поваляться.
— Дурак! — она с нервами ставит лампу на место, выставляет мне в угрозу указательный палец. — Я иду в ванную, а ты, извращенец-доктор, за это время должен отсюда свалить! Или полицию вызову!
Она спешит уйти, да только я переворачиваюсь на живот и бросаю ей вслед:
— Никого ты не вызовешь. Знаю, что прячешься и под чужим именем живешь.
Молчит, сверлит острым взглядом через плечо, сжимает кулачки, а потом, повернувшись лицом, выплевывает:
— Ничего ты не знаешь!
Сажусь на полу и, согнув колени, вытягиваю перед собой руки. Арина наблюдает за мной, напряженная, готовая сорваться и сбежать, но я понимаю, что ей некуда, а мое вмешательство на ее территорию — настоящая катастрофа.
— И не хочу знать, если это так болезненно, — не моргая смотрю в ее глубокие глаза. — Поверь же, Ласточка, я не опасен для тебя.
— Все вы так говорите, — вырывается из ее рта. Явно не хотела ляпнуть, жует губы, снова прячется за узлом рук.
— Я клянусь не прикасаться к тебе без разрешения, Арин, — поднимаю ладони.
— И что тебе нужно? — она сильно дрожит, но пытается это всячески скрыть.
— Общение? — приподнимаю бровь — согласен, звучит кривовато, но не скажу же я о своих истинных мотивах — выставит меня за дверь, как есть — без рубашки и пальто.
Смеется, но сдавленно, а после бросает в меня еще более скептический взгляд.
— Да блин! — не пытаюсь вставать, пока сижу на полу, девушка немного расслабилась — все-таки я ниже, и она успеет спрятаться в ванной, если захочу наброситься. Шепчу, без единой надежды на положительный исход нашего разговора: — Ты нравишься мне.