Страница 14 из 50
— Все в порядке, Миша, — подхожу ближе и кошусь через плечо, не заметил ли Давид, как мальчик на него похож.
— Мы не больны уже, я, — сын кивает на Аверина, — еще на улице объяснил.
Моего внимательного мальчика невозможно обмануть. Он знает, как сложно последние месяцы с деньгами, и визит врача — это новый удар для нас.
Нежно говорю, чтобы успокоить:
— Давид Рустамович зашел на несколько минут, узнать, как ваше здоровье. Чаем угостим его?
— Как хочешь, — отвечает холодно Миша и, пожимая плечом, бросает в Давида цепкий взгляд. — Только он, кажется, пьян.
— Каюсь, — включается мужчина, подняв к потолку два скрещенных пальца, — выпил пару стопок за упокой.
— Иди к себе, Миша, — прошу сына, показывая взглядом, что его придирчивость сейчас не уместна. — Можете занять с Юлей мой ноут.
— Малая, — сын оборачивается, — поиграть хочешь?
— Мне кусать охота, — Юляшка тут же выглядывает из-под руки брата и с надеждой смотрит на меня, а потом на гостя.
Зыркаю на притихшего за мной Аверина. Он уже скинул туфли, остался в белых-белых носках, как раз для нашего затертого пола, расстегнул пальто и через приоткрытые полы выглядывает белоснежная рубашка. Стоит так близко, что я кожей чувствую его жар, и нос втягивает терпкий аромат парфюма.
— Мы сейчас все устроим, — Давид, поймав мой взгляд, ловко оттесняет меня к другой стене, забирает пакеты из рук и наклоняется к малой. — Любишь тирамису?
— А… — дочка широко улыбается, кивает активно, но вдруг теряется и прячется за братом, обнимая его за пояс. — Миса, — шепчет она со спины сына, — а что такое тиламисю?
— Идем, — Мишка уводит ее в комнату, и я слышу, как пытается рассказать сестре о том, чего она никогда не ела. В этот миг охота от стыда провалиться под пол.
Давид поворачивается ко мне, припирает еще больше к стене своим ростом и заглядывает пытливо в глаза.
— Арина… — его голос изломан хрипом, глаза прищурены и ноздри раздуваются, когда он глубоко вдыхает.
Я делаю вдох следом, потому что не могу больше сдерживаться.
— Давид…
— На кухню? — Аверин делает шаг назад. С трудом, но делает. Поднимает пакеты, напоминая, зачем пришел.
Хотя я прекрасно знаю, зачем он явился…
Меня ошпаривает краской, прячу взгляд и спешу на кухню. Хорошо, прибраться сегодня успела, хоть на что-то я сегодня была способна.
Стол пустой. Фрукты и сладости, что Давид купил в прошлый раз, малыши съели сразу, мясо и сыр я растянула на пару дней, но и они уже закончились. На молоко, чтобы манную кашу сварить, сегодня денег не хватило, пришлось пюре и голым супом довольствоваться.
Но сейчас, когда у важного, пусть и в прошлом, для меня человека, горе — я не могу думать о долгах и пробелах в финансах. Подумаю об этом позже.
— Есть бокалы? — вдруг спрашивает Давид и, остановившись у стола, первой из пакета достает высокую бутылку вина.
— Только чашки, — отворачиваюсь. Чтобы занять дрожащие руки, включаю воду, набираю чайник и ставлю его на плиту.
Зажечь спичку получается с третьей штуки. Бракованные попались, брала самые дешевые. Какие-то вспыхивают слишком, какие-то чиркаешь-чиркаешь, а толку нет.
Но и третья гаснет от потока воздуха за спиной. Я замираю, чувствуя рядом обжигающее мужское тепло, слыша над ухом дыхание.
— Что вы себе…
— Я помогу, — он мягко протягивает руки вперед, почти обнимая меня за талию, едва касаясь кожей кожи, одной ладонью прячет мою кисть с коробочкой, второй переплетает пальцы, в которых я зажала новую спичку.
Завороженно слежу за движениями мужчины, жадно рассматриваю скульптурные руки, объемные вены, что темнеют под светлой кожей, и не дышу. Только чувствую, как сердце прыгает между ребер, пытаясь вылететь через спину и ударить Давида в грудь.
Он стал другим. Сильным и мощным, как Аполлон. На руках появилась какая-то грубость и рубленность. Раньше его длинные пальцы были очень нежными и очень теплыми. А сейчас они близко, но я не смею прикоснуться.
Я бешено хочу, чтобы он ушел, но совесть не позволяет. И что-то еще…
Мне некуда отступить, и не могу сбежать, потому не сопротивляюсь. Казалось бы, чего бояться и возмущаться, ведь Аверин ничего не делает. Стоит за мной, склонился и молчит.
— Не нужно, — тихий писк вылетает из горла. — Я сама.
— Это всего лишь спичка, — шепчет и, сильнее прислонившись ко мне, проводит зеленой головешкой по боковушке коробки. Деревяшка вспыхивает… и я следом — слишком давно у меня никого не было, а писать откровенные книги — это каждый раз ходить по тлеющим углям. Завести себе партнера для секса при живом муже — у меня не хватило наглости.
Еле сдерживаю стон, когда Давид наклоняется и будто невзначай касается губами моих волос. Газ вспыхивает от огня, и Аверин, вытянув руки, при этот небрежно огладив мою талию ладонями, уходит к столу.
Я долго не могу прийти в себя. Меня ведет. Нужно гнать его, а не могу.
— Что с отцом… — прокашливаюсь и не поворачиваюсь. Так и стою к нему спиной и делаю вид, что занята тарелками и чашками. Недоговоренность повисает в воздухе, Аверин молчит, и мне приходится выглянуть через плечо.
Стоит ко мне спиной, ссутулился, уперся ладонями в стол и смотрит на полки с цветами и кулинарными книгами.
Ощущение, что он сейчас рухнет между столом и стульями, как бревно. Наверное, срабатывает материнское сердце, все-таки он отец моего сына, я бросаю посуду и подбегаю с одной стороны мужчины, опрометчиво вцепляюсь пальцами в его руку.
— Ты… вы в порядке?
Его взгляд, брошенный, как стрела, из-под черной густой челки, проникает в поры, обжигает кожу.
— Нет. Я. Не. В порядке… — повернувшись, тянется ко мне, но я отступаю к окну.
— Пожалуйста, не нужно, — шепчу неуверенно.
— Что именно? — наклон головы и взгляд, направленный на мои губы.
— Этого… — смотрю в его пьяные от возбуждения глаза и понимаю, что сама впустила зверя в дом. Я знаю, каким он может быть искусным совратителем.
— Мам, все в порядке? — в дверях появляется Миша.
Я отскакиваю к мойке, а Давид спокойно, будто ничего не происходит, тянется к форточке и приоткрывает на проветривание.
— Еще пять минут. Чайник закипит, — говорю сыну. — Я позову.
— Ага, — сын бросает на Давида странный, долгий взгляд, рассматривает его спину, а потом, изогнув губы в неровную линию, уходит в коридор.
Повисшее напряжение давит и угрожает взорваться снопом искр, меня всю колотит и трясет. Чашки цокают друг о дружку, ложки выпадают из рук, и я не могу собраться. Он слишком близко.
— Все хорошо, Арина, — тихий шепот ложится на плечо, вбивая в позвоночник железный прут. Вытягиваюсь по струнке, боясь выдать свои эмоции. — Я не страшный. Доверься.
— Вам стоит держаться на расстоянии, — опускаю голову и понимаю, что слишком давлю кулаки и изогнула одну из ложек.
— Почему? — низко, тихо, рокочуще, слегка касаясь моего плеча кончиками пальцев, перемещая волосы на одну сторону.
— Я замужем.
Смеется. Не шумно, а сдавленно. Прыскает и целует меня в висок, разгоняя жар по всему телу.
— Вы пьяны.
— Пьян, — кивает, от этого его губы соскальзывают на мою щеку, а рука, что до этого нависала над плечом, вдруг фиксирует голову и заставляет повернуться к нему лицом. — Тобой пьян, Арина, и не соображу почему.
— Убери… те… руки.
— Неа, — еще немного подвигает меня к себе, не разворачивая, а лишь заставляя смотреть ему в глаза.
— Я вас выгоню, — шепотом.
— Хм. Сама-то в это веришь? — на его губах играет лукавая улыбка.
— Полицию вызову… — сипло.
— И что ты им скажешь?
— Что вы пристаете…
— Как страшно. А хотя, — он склоняется к губам, неизбежно, неотвратимо, вдыхает жадно, словно наслаждается моим запахом, — вызывай. После похорон отца и трех дней бессонницы, может, меня поколотят, и я, наконец, усну.
— Вы больны.
— Смертельно…
Нас разделяет свист чайника. Аверин все-таки отпускает меня, оставляя на губах неслучившийся поцелуй. И я ненавижу себя за слабость, что хочу этого, вопреки здравому смыслу и гордости. Каждая пора тянется к нему, горит по нему, трепещет, и я заставляю себя противиться через силу. Он ведь предатель, вспомни, Арина. Вспомни!