Еврейская сага

Когда Изя проснулся, над Русановкой сияло позднее солнечное утро. Юля ушла на работу, и не было свидетелей его борьбы со всё больше и больше захватывавшей его немощью. Он с трудом оделся, пожарил яичницу с колбасой, выпил чай с печеньем и, вызвав такси, вышел во двор. Через несколько минут появилась машина с шашечками. Он сел возле водителя и назвал адрес института онкологии. Волга мчалась по прекрасным зелёным улицам Киева, и он упивался пьянящей атмосферой любимого города, понимая, что, может быть, никогда больше его не увидит.

5

Вернулась с прогулки по Измайловскому парку Вера с детьми, и пришёл с работы уставший Лев Самойлович, когда в гостиной раздался телефонный звонок. Вера взяла трубку и привычно произнесла «алло».

– Это Юля говорит, – услышала она взволнованный голос.

– Да, здравствуй, Юлечка. Что случилось?

– Изя в больнице. Подразумевают рак крови.

– Боже мой. Как он себя чувствует? Его ведь лечат, – сочувственно произнесла Вера.

– Неважно, дорогая. Он мне ничего не сказал, но я чувствовала – что-то

происходит, – дрожащим голосом рассказывала Юля. – Утром, когда я ушла на работу, Изя оделся и уехал в институт онкологии. Там он сидел, ждал очереди и у него случился обморок. Его привели в сознание и положили в коридоре. Я вернулась домой, а его нет. Позвонила к семейному врачу, та ещё куда-то и выяснилось, что гематолог дал ему направление в онкологическую клинику. Ну, я с трудом дозвонилась туда, и мне подтвердили, что его госпитализировали. Я рванула туда, нашла его. Он, бедняга, бледный и осунувшийся, лежит под капельницей. Я к врачу, спрашиваю, почему он не в палате. А он объясняет, что больница переполнена чернобыльцами, и он ничего пока предложить не может. Просидела с ним до утра. Ночью скончался оператор, который был на смене, когда взорвался реактор, и его перевели в палату.

– Что говорят специалисты?

– Днём сделали переливание крови и готовят его к пересадке костного мозга. У него в Житомире есть родная сестра Ида. По их просьбе я позвонила ей. Она очень славная женщина и согласилась быть донором. Завтра я встречу её на вокзале и сразу отвезу в клинику.

Лев Самойлович всё это время стоял возле Веры, и слушал рассказ Юли. От своих коллег он уже знал, что многие ликвидаторы больны и уже сотни умерли от лучевой болезни. Но сейчас беда коснулась его брата, и это стало неожиданностью для него. Он любил Изю за острый ум и весёлый нрав и, приезжая в Киев, всегда останавливался у него. Они вместе гуляли по Крещатику и бульвару Шевченко, ездили в Гидропарк поплавать и позагорать на Днепре и посидеть там за дубовыми столами ресторана «Млын», что в переводе означало «Мельница» и ему думалось, что этот праздник жизни не закончится никогда. Он взял у Веры трубку и спросил:

– Юля, дорогая, как такое могло случиться? Ведь у него был счётчик.

– Это статистика, ему не повезло. Он, наверное, оказался в месте, где была высокая радиация. У неё же нет ни запаха, ни вкуса. Она – невидимый убийца.

– Дай бог, пронесёт. Я слышал, у вас там работает бригада профессоров из-за рубежа. Чем мы можем вам помочь?

– Лёва, наши дети у вас и пусть они побудут до конца лета.

– Это не вопрос. А деньги вам нужны?

– Спасибо, Изе там очень хорошо платили, – ответила Юля. – Я просила его отказаться, но он сказал, что его выгонят из партии и уволят с волчьим билетом, а у него жена и двое детей. Вот такая история. Позови детей, я хочу услышать их голоса. Только ничего им не говорите.

– Хорошо, Юля. Ты держись.

Он позвал Нелю и Даниила, возившихся с Андрюшей в детской комнате.

Старший сын Дани взял телефонную трубку.

– Как тебе у тёти Веры в Москве живётся, мой дорогой?

– Хорошо, мамочка. Правда, мы скучаем по тебе и папе.

– У меня сейчас много работы. Но если смогу, обязательно приеду. А как там Нелля?

– Мамочка, нам тут очень нравится, – ответила она сама, перехватив у брата трубку. – Сегодня гуляли в парке, а недавно были в кукольном театре.

– Я и папа, мы любим вас, – произнесла она, едва сдерживая слёзы.

6

Концертный зал и все здания института имени Гнесиных вокруг были построены в стиле русского классицизма в сороковых-пятидесятых годах. Из больших окон обрамлённой белыми колоннами анфилады, охватывающей зал широким полукругом, лился свет летнего дня. Огромный овальный потолок с люстрой посредине как бы поглощал его лучи и возвращал их в пространство под ним. Зал был полон – экзамены выпускников фортепианного факультета всегда привлекали внимание студентов и преподавателей. Фортепиано, обладающее богатейшей звуковой палитрой, пожалуй, самый любимый инструмент в мире, и сегодня для них должен состояться настоящий музыкальный пир. Особенно ждали выступления Ильи Вайсмана, который за четыре года стал знаменитым среди студентов, и его победа весной на городском конкурсе в Москве лишь подтвердила мнение педагогов – на музыкальном небосклоне столицы появилась новая яркая звезда. Его известность в кругах профессионалов и любителей музыки уступала только растущей славе Евгения Кисина, который был на шесть лет младше Ильи. В музыкальной школе имени Гнесиных Женя учился у знаменитой Анны Павловны Кантор. Уже в десять лет выступил с оркестром, исполнив 20-й концерт Моцарта, год спустя дал свой первый сольный, а в двенадцать исполнил первый и второй концерты Шопена для фортепиано с оркестром в Большом зале Московской консерватории. В четырнадцать лет он впервые выехал с концертами за рубеж и его, молодого гения, несомненно, ждала мировая слава. На его выступления Илья всегда ходил с мамой, Елизаветой Осиповной. Она была опытным педагогом и к её мнению он прислушивался. Среди живущих ныне исполнителей по глубине интерпретации, говорила она, его можно сравнить, пожалуй, только со Святославом Рихтером. Да и сам Илья понимал, что до уровня Кисина ему, возможно, никогда не подняться.

Член экзаменационной комиссии, располагавшейся за столом перед сценой, назвал его имя, и он вслед за его педагогом Светланой Моисеевной Рувинской вышел из боковой комнаты, сопровождаемый аплодисментами. На сцене стояли два рояля Steinway & son’s и Илья, немного волнуясь, подошёл к одному из них, сел на стул и поднял крышку, обнажив ряд черно-белых клавиш. Для полифонии они со Светланой Моисеевной выбрали из «Хорошо темперированного клавира» Баха «Прелюдию и фугу до мажор», которая очень нравилась ему своей совершенной гармонией и выразительностью. Она рождала у него чувство бесконечности, необъятного пространства, и этому способствовала «чистая» мажорная тональность. Появлялось ощущение света и простора. Он объявил и начал играть. Когда через пять минут закончил, в зале зааплодировали, мама, сидящая во втором ряду, улыбалась и делала ему ободряющие знаки. Илюша взглянул на профессора, председателя комиссии – он одобрительно кивал, обмениваясь впечатлениями с коллегами.

Из произведений крупной формы он подготовил «Патетическую» сонату Бетховена. Когда Илюша закончил зал взорвался аплодисментами. Он поклонился и спустился со сцены.

– Поздравляю, ты очень хорошо сыграл, Илья, – сказала ожидавшая его педагог. – Комиссия к тебе явно доброжелательна, несмотря на твою национальную принадлежность. Она ведёт себя крайне осмотрительно и не пойдёт против очевидного всем таланта.

– Спасибо, Светлана Моисеевна, – поблагодарил он. – Моя мама хотела с Вами поговорить.

Они двинулись вдоль первого ряда к проходу возле стены, где уже находилась Елизавета Осиповна.