Странник. Хроники Альрата

Это случилось через полтора месяца после того, как меня привезли на Желтую землю. Был конец лета, стояла жара, да такая, что сегодняшняя с ней и рядом не валялась, уже начинал дуть ветер, и воздух обжигал, а песок оставлял на коже кровавые ссадины. Дни сливались в один: утро, спуск в гробницу, и двенадцать часов лежать на спине и рисовать, пока глаза не начнут слезиться от плохого света, а руки не перестанут двигаться, потом подъем на поверхность, аваго, самогон и сон, больший похож на бред. Через пару недель такой жизни мне захотелось сигануть с этих проклятых лесов и свернуть себе шею. Еще через неделю я решил, что высоты лесов недостаточно, и всерьез задумался над тем, чтобы прыгнуть в шахту гробницы, даже как-то раз стоял там несколько часов и смотрел вниз, пока меня не оттащили от края. В конце концов, я напился и решил, что просто уйду в пустыню, умру там от жары и жажды, и пусть мое тело кто-нибудь случайно выкопает лет через сто-двести. Спьяну идея показалась гениальной, и я поплелся исполнять свой план. От городка я шел несколько часов, видимо намотав кучу кругов, потом взобрался на дюну, запутался в ногах, полетел кубарем по склону и грохнулся в яму. Будучи пьяным, я не получил никаких повреждений, кроме очередного жестокого разочарования в собственной судьбе. Я сел, тряхнул головой, потом достал фонарь – а почему-то я взял с собой фонарь, только не спрашивайте, с какой целью, не имею ни малейшего понятия – и решил выяснить, куда я, собственно, попал. Яма была неглубокой, всего-то метра три, выбраться из нее было вполне реально, но потом я увидел коридор. Выглядел он не слишком безопасно, но учитывая, что я и так собирался умирать, меня это не слишком беспокоило. Мне стало интересно, что же это такое. То есть, понятно было, что это гробница, потому что ничем другим это быть не могло, но мне стало любопытно, чья именно и осталось ли в ней хоть что-нибудь. Я пошел вперед, коридор был чистым, без обвалов, что само по себе уже было большой удачей, потом я наткнулся на дыру. У дыры валялись камни, оставшиеся, когда кто-то пробивал проход. Понятно, нехитрая обманка – замуровать камеру стеной. Но неизвестного посетителя это не слишком впечатлило. Дыра была достаточно большой, чтобы, наклонившись, в нее мог войти человек. Я и вошел, осветил стены и тут протрезвел окончательно.

Боги не дадут соврать, я видел много чего, в свое время я прошерстил все запасники Царских коллекций и имел честь наслаждаться великолепными произведениями искусства, которые создавали на протяжении тысячелетий. Но это… Сначала я даже подумал, что кто-то по бедности своей оклеил стены гробницы фотообоями, ну знаете, такими как в магазинах в дешевых районах – тропический закат во всю стену. Но нет, это была роспись, и в тех местах, где еще оставались краски, они горели огнем. Я подошел ближе, чуть не споткнувшись обо что-то на полу, и уставился на стену. Гробница была очень старой, на этой стене рисовали очень и очень давно, и тем поразительнее все это выглядело. В древности искусство Альрата было двумерным: фигуры и предметы изображались плоскими и практически схематичными, лица рисовали только в профиль, и они всегда получались одинаковыми и лишенными конкретных черт. Да, в этом был определенный стиль, но он однообразен, он не передает динамики, хотя может быть очень тщателен в деталях. Лишь не так давно светское искусство начало отходить от этих канонов, позволяя объемные изображения. Светское, но не религиозное. В гробнице Вейта Ритала мне до сих пор приходится малевать повернутые боком фигуры, руки которых согнуты под прямыми углами. Конечно, все уже не так строго, как раньше, но все еще безумно далеко от того, что я рисовал на Альрате. Но в этой гробнице все не так. Совсем не так. Я как будто попал в зал, стены которого сплошь завешаны картинами. У каждой картины даже была золотая рама и подпись, тоже нарисованные. Картины были объемными, когда-то яркими, каждая с идеальной композицией и перспективой. Целая сотня произведений искусства и одно единое произведение в целом. Эти картины, там где они не потускнели, выглядели так, как будто светились изнутри. Удивительно. Такие краски можно сделать, но я никогда не видел и не слышал, чтобы их использовали. Закрыв, наконец, рот, я начал водить фонарем по стенам. Одни картины были пейзажами, другие портретами одного и того же человека, на третьих этот же человек изображался в разных местах и при разных обстоятельствах. Он был еще не стар, пожалуй, лет сорока-пятидесяти, у него было правильное лицо, нос с горбинкой и пронзительный взгляд, но не такой, как у Стоящего по правую руку Царя Диммита, не к ночи он будет помянут, а задумчивый и наполненный печалью.

– Кто ты? – спросил я.

И правда, кто ты такой? Почему ты решил так странно украсить свое последнее пристанище? Спохватившись, я поводил фонарем по полу, и картина стала проясняться. Ну да, когда-то здесь стояли ящики с погребальными дарами, которые грабители, проделавшие дыру в стене, выволокли наружу. Вероятно, здесь же был и гроб, и куча досок в углу – это все, что от него осталось. Луч фонаря осветил что-то белое, то, обо что я споткнулся, когда входил в камеру. Это был человеческий череп. Я сел на корточки и заглянул в пустые темные глазницы.

– Кто ты? – снова спросил я.

Никто мне не ответил, потому что одной бутылки недостаточно, чтобы допиться до белой горячки. Но ответ и не требовался – он был на стенах, покрытый пылью веков, местами обвалившийся, местами истлевший, но он был. Содержимое стен в моем воображении сжалось в одну яркую точку и оказалось внутри этого пустого белого черепа. Я осторожно поднял его с пола и положил на доски в углу, потом снова посмотрел на стены. В этот момент я понял, чем я займусь на Желтой земле.

Следующие полтора месяца я приходил в гробницу почти каждую ночь за исключением тех, на которые приходились песчаные бури. Я работал от заката до рассвета, потом спускался в гробницу Вейта Ритала и бесстыже отсыпался до обеда на своих лесах. За это время я нарисовал только поклонение Лаиру Тарту и Раксу Гриалу и набросал контуры Хмаса, зато здесь, в этом месте, принадлежавшем только мне, я сделал многое. Для начала я занялся укреплением коридора, потому что мне как-то перехотелось умирать под каменным обвалом, а тем более, остаться замурованным в этой маленькой гробнице. Пришлось воровать пластик, путем сложного обмена заполучить инструменты, которыми его можно резать, и только после этого получилось укрепить проход. Потом свет. Опять та же схема обмена и воровства, ну и помощь парочки отзывчивых работяг, которым нравились мои байки про дворцовую жизнь Ландера – и вот я обзавелся фонарями, аккумулятором, проводами и парочкой железных листов. Эти проклятые листы я полировал недели две, стерев руки в кровь, но результат превзошел все мои ожидания. Я наконец-то увидел всю камеру целиком в таком ярком свете, в котором ее, наверное, никто никогда не видел. Состояние всей этой красоты было, мягко говоря, неважным, и я понял, что работа мне предстоит долгая. Я хотел все это отреставрировать и вернуть в точности в тот вид, который имели эти стены, когда погребальную камеру запечатали. И тут передо мной встала другая проблема – состав красок. Как я уже говорил, они отличались от всего, что я видел раньше, и я понятия не имел, как их получили. Дело в том, что я самоучка. Да, я знаю кое-какие слова, ловко смешиваю краски, но мне никогда и в голову не приходило готовить их самому. Я всегда пользовался тем, что мне было доступно, а в большинстве случаев мне были доступны только бумага и карандаш, и этого было вполне достаточно. Проблема была серьезной, но не из тех, которые нельзя решить. Я осторожно соскреб краску с одной из фресок в небольшой герметичный пакет с надписью «Пищевой концентрат 17» и отправил его Благословенному Морну с указанием выяснить состав, найти такие же краски и прислать их мне. Все мои письма читают, так что мне пришлось наплести Руководителю работ по строительству Царской гробницы, что я собираюсь использовать новаторскую технику в оформлении гробницы Великого Царя. Я наговорил кучу слов, которые и сам-то с трудом понимал, но мой собеседник понимал еще меньше, так что «Пищевой концентрат 17» благополучно отправился на Альрат. Пока Морн боролся с этой задачей, я занялся владельцем гробницы, потому что у меня было мало желания каждый раз спотыкаться о его кости. Я восстановил гроб, насколько это было возможно. Он был деревянным, а значит, дорогим, потому что дерева на Желтой земле нет и никогда не было – его везли с Альрата. Вся облицовка была сорвана, так что остался только каркас, который мне удалось собрать. Дыры пришлось заделать все тем же пластиком. Потом я собрал кости, с маниакальной тщательностью просеял весь песок и нашел мельчайшие обломки. Там же оказалось массивное золотое кольцо, на котором было вырезано имя. Эсвель. И еще одно слово. Странник. Эсвель Странник. Не то, чтобы это меня удивило, я уже понял, что в этой гробнице лежит кто-то очень и очень выдающийся и своеобразный. Дело в том, что на Альрате двойное имя дозволено только Царю, да и то второе – это как правило имя какого-нибудь предыдущего Царя, который должен покровительствовать нынешнему. У простого человека второго имени нет, есть его принадлежность к храму. Я, например, Сентек из храма Даран, несущественного заведения с пятью Богами, к которым можно обратиться за несколько медных грошей. Морн – это Морн из храма Аним. А вот если ты получаешь какую-нибудь важную должность, то в первую очередь упоминается она, а не храм, так что я – Мастер Сентек, Морн – Благословенный Морн, Миртес – Великая Царица Миртес, а до этого Царевна Миртес и так далее. Ни про каких Странников я никогда не слышал, тем более, что это слово написано после имени, а не перед ним. Значит, это не должность, а что-то другое. Хотя, что тут гадать, достаточно посмотреть на фрески, и сразу становится понятно, что Эсвель посетил много мест. Возможно, он сам считал себя Странником, и поэтому написал это на своем кольце. Я почтительно положил кольцо в гроб.