Законы поединка

Нет? О чем я говорю? Почему нет? С чего это я решил? Ведь именно вчера убили почтенную Митридат, бабку Анвара. И убили именно днем, как только она вышла посидеть на лавочке. Вчера? А мне казалось, что прошла уже целая вечность! Да, теперь эти подонки с эмблемами черных охотников – олень в перекрестии прицела – начали и днем отстреливать людей. Просачиваются как-то сквозь ооновские кордоны и …"

Чувство самосохранения заставило его глубже втянуть голову в плечи. "О господи, я всего лишь перехожу улицу, а мне кажется, что я иду на эшафот! Ну вот, открытое пространство преодолено. Теперь направо и до аптеки. Это еще пятьдесят шагов. Пустые глазницы витрин, баррикады. За что нам такое наказание? Где же люди? Неужели все ушли! Ну нет, не может быть… Вчера "голубые каски" говорили, что видели еще несколько семей в рабочей части города и на Приморском бульваре… Интересно, кто это? Может, знакомые?

Надо будет сходить завтра на бульвар, узнать. Вот и аптека. За аптекой арка, через нее – двор.

Когда-то он весь был завешан свежевыстиранными простынями, а теперь совсем пустой. Лестницы на этажи нет. Она сгорела, поэтому приходится карабкаться по карнизу. Левая нога – на один карниз, правая рука цепляется за верхний край окна первого этажа, затем нога ставится в проем форточки. Рывок – второй этаж. И снова та же операция, потом – на третьем этаже. Быстро… Привычно… Если ты здоров и полон сил.

А если ты инвалид-колясочник? Как отсюда выбраться? Никак!"

Султанов прошел, балансируя, как опытный канатоходец, по узкой доске, брошенной через провал в полу, подошел к двери. Толкнул ее. Она была не заперта и со скрипом открылась. Вошел внутрь. В комнате царил полумрак.

– Ибрагим, это ты? – раздался голос из темноты.

– Да, Аполлинарий Владиленович, я.

– Проходи, я на кухне. Работаю.

Султанов пошел по длинному коридору на голос и вскоре вошел в комнату, которую голос из темноты называл кухней. Может быть, когда-то и было так, но сейчас от кухни остался только стол, водопроводный кран, торчащий прямо из стены, и газовая горелка на полу, на которой стоял чайник. Свет попадал в комнату через большое окно без стекла. Роль стекла выполняла фанера. Возле стола лицом к окну сидел человек в инвалидной коляске и что-то писал в большую толстую тетрадь карандашом.

– Ибрагим, – проговорил он, не поворачивая головы, – подожди меня. Сейчас допишу. Ловлю последние лучи солнечного света. После захода писать практически невозможно. Темно. А включать керосиновую лампу боюсь. Хорошая мишень для снайперов. Ты пока сооруди нам чайку. Газовую горелку видишь, ну а где все остальное – тоже знаешь.

Султанов переспросил:

– Чай здесь будем пить или в гостиной?

– Давай здесь.

Султанов кивнул в знак согласия больше по инерции и, повернувшись, вышел из комнаты. Он снова прошел по коридору и уперся в дверь кладовой. Скорее это был большой шкаф, встроенный в стену. Внутри было пять или шесть полочек, на которых стояло много-много металлических плотно закрытых ящиков с крупными надписями по бокам: "чай", "кофе", "сахар", "соль", "сухари", "гречка", "рис". Чуть ниже располагались металлические бидоны: "подсолнечное масло", "вино", "спирт", "питьевая вода". На самом верху снова металлические короба: "сухая рыба", "вяленое мясо", "консервы". В самом низу, практически на полу, стояли консервированные соленья: огурцы, помидоры, варенья, джемы.

Султанов привычным взглядом окинул весь этот склад, снял с полки банку с чаем, сахаром и сухарями и громко крикнул через плечо:

– Варенье будете?

– Давай, тащи!

Достал с нижней полки небольшую банку с вишневым вареньем. Закрыл кладовую. Отнес все это к горелке. Потом совершил еще один поход в гостиную до серванта, откуда взял две большие чашки с блюдцами и маленькие ложки. Вернулся и включил газ. Подставил чайник под кран. Открыл вентиль. Из крана потекла тоненькая струйка воды.

– Удивительно, водопровод до сих пор работает.

– Ничего удивительно, мой друг, – ответил Аполлинарий Владиленович Белковский, бывший школьный учитель Султанова. – Я давно тебе говорил, что наш водопровод построен как продолжение акведуков, которые возводили еще древние колхидиане. И вода в него поступает с гор по естественным каналам, так что разрушить его практически невозможно.

Султанов покачал головой, не соглашаясь, но промолчал. Налил чайник, поставил его на газ. Сел прямо на пол.

– В другой раз я бы с вами начал спорить, но сегодня не хочу.

– Чего так?

– Кажется, они пришли.

– Кто?

– Те, кого Мария называет Защитниками.

Ибрагим Ашотович не мог видеть, как человек в инвалидной коляске улыбнулся, но он знал это. Человек в коляске не мог не улыбаться. Ведь слова Султанова означали, что он был прав в их долгом и, как ему казалось, бессмысленном споре. И Белковский действительно улыбнулся, но только слегка. Улыбка тенью скользнула по его лицу и снова исчезла за густыми сдвинутыми бровями ученого-исследователя и в складках плотно сжатых губ, которые разжались, чтобы осторожно спросить:

– И как ты понял, что это они?

– Они сами об этом сказали.

– Это хорошо.

Губы снова сомкнулись. Стали тонкими, еле заметными.

– Но только я все равно не понимаю, – воскликнул Султанов, – как они могут помочь нам? Как они могут остановить конфликт? Ведь против них действуют такие страшные силы, такие организации, международные корпорации с огромным опытом, с безграничными возможностями. У них в руках целые армии, все СМИ под колпаком. О господи, эти СМИ! Слышали бы вы, что они говорят о нас в этом ящике, а у этих клоунов даже нет никакого оружия…

Султанов в сердцах махнул рукой, потом замолчал, подбирая слова, и наконец выдавил:

– Ведь действительно, одеты они, как клоуны какие-то! В черных кожаных штанах и старинных шлемах. Причем, каких? Один – в танкистском, а другой – летном времен Великой Отечественной. А их мотоциклы!

Они ревут, как дикие звери. Их слышно за версту. Нет, в это трудно поверить…

Ибрагим Ашотович замотал головой, отгоняя дурные мысли, поэтому не сразу понял смысл фразы, которую произнес Белковский:

– Просто поразительно, как иногда священные писания бывают точны в своих пророчествах и в то же время не точны в деталях!

– Что, – переспросил его хранитель музея, – что вы сказали?

– Да я все о том же, Ибрагим, – ответил Аполлинарий Владиленович, – о старинных текстах. Ты, надеюсь, не забыл, что я все-таки добрую половину своей жизни провел за изучением древних текстов и не раз говорил тебе, что степень угадывания событий в них, если, конечно, читать под определенным углом зрения, очень и очень высока.

Чайник закипел. Ибрагим с улыбкой разлил кипяток по чашкам.

– А, вы о Библии. Насколько я помню, всадников должно было быть четверо.

– Видишь, еще одна ошибка.

Султанов покачал головой:

– Честно говоря, я всегда относился к вашей теории скептически, но, наверное, это из-за того, что я не умею читать тексты под тем углом зрения, о котором вы говорите. Мне остается только поверить, ведь вы уже не раз доказывали свои слова.

Угол зрения был старой и доброй прелюдией к длинному разговору о прошлом, будущем и настоящем, за которым они часто в последнее время коротали короткую южную ночь. Если беседа затягивалась надолго, то

Ибрагим предпочитал не возвращаться ночью домой – это было опасно – а оставался ночевать у своего школьного учителя. Вот и сейчас, солнце уже практически сошло с небосклона, и они оба уже поняли, что проведут эту ночь за разговорами и уснут только под утро.

***

Старый учитель бросил заинтересованный взгляд в окно:

– Не находишь, Ибрагим, что сегодня даже закат какой-то странный? Вот уже пятнадцать минут свет в окне не меняет своего оттенка.