Страница 10 из 14
– Какая ерунда! – в груди волной поднялось негодование. Марии казалось, что она умеет держать свои эмоции на строгом поводке, но с доктором ее гнев превращался в бешеного пса, рвущегося с цепи. – Смешно полагать, что отсутствие имущества является фактом, опровергающим существование человека. Своей машины у Люси не было, поэтому вполне вероятно, что водительское удостоверение она не получала. Счета могли оплачиваться от имени хозяев квартиры. Так что ваши выводы выглядят нелепо.
– Мария, успокойтесь. Не надо брызгать на меня слюной. Я всего лишь допустил такую возможность. Так ведь вы любите говорить? Постарайтесь вспомнить что-то еще о вашей подруге. Было бы намного проще, если бы вы назвали ее адрес.
– Люси жила где-то в западной части Гарлема. Это всё, что я знаю.
Ее дом был одной из типовых краснокирпичных многоэтажек, построенных сразу после Великой депрессии. В этих домах с окнами, защищенными металлическими решетками и разбитыми под стенами грядками с луком, петрушкой и кресс-салатом, жила беднота. Здесь непременно на каждую грядку в потрескавшуюся землю втыкали колышек с белой табличкой, на которой черный силуэт собаки был перечеркнут красным. Обязательно в течение дня возле такой таблички гадила чья-то псина, пока ее владелец крутил в руках поводок и смотрел в другую сторону, делая вид, что увлечен разглядыванием машин, припаркованных у мусорных баков. В таких районах мусор вывозили редко, и вокруг переполненных баков, красующихся желтой кривой надписью «Машины не ставить!», образовывалась гора пованивающих черных пакетов. Картину дополняли вечно галдящие соседи и пьяные разборки.
По рассказам Люси ее дом выглядел не настолько печально. Джеф умудрился найти самое приличное место из возможного. По крайней мере, внутри жилище Люси казалось очень милым. Люси любила идеальный порядок. И фотографии Адама, запечатленного в квартире, это подтверждали. Но Люси стыдилась принимать у себя богатую подругу с Парк-Авеню.
– Сколько лет вы дружили?
– Почти четыре года.
– И за всё время Люси не пригласила вас с Джефом на барбекю на лужайке у дома и даже ни разу не обмолвилась, где живет?
– Вы так удивляетесь, будто знаете адреса всех своих друзей.
– Не знаю, – только Мария хотела сказать что-то вроде «ну вот видите», как он добавил: – Потому что их нет.
– Немудрено, – довольно хмыкнула Мария.
– Я целыми днями вкалываю на работе и не вижу смысла тратить время на людей, основная масса которых мне совершенно неинтересна, – очевидно, доктора задел ее тон, иначе с чего бы он так завелся. – Впрочем, по числу друзей вы не слишком меня обогнали.
– Постойте, я знаю, как найти Люси, – выпалила Мария, бесцеремонно перебивая его. – Пять лет назад она рожала в «Маунт Синай», больнице на Пятой Авеню, в картотеке должны были сохраниться данные о ней. Адрес и телефон – так точно.
– Я вам только что сказал о своей загруженности, а вы предлагаете мне играть в детектива. МиссисСоул, где вы потеряли вашу логику?
– Я ведь не прошу о многом! Если вам сложно отправить запрос в «Маунт Синай», то хотя бы сообщите эту информацию в управление полиции. Люси может знать то, что поможет следствию.
От снисходительно-ласковой улыбки прежней Марии Кларк бы растаял, но парализованной пациентке, да еще и не слишком приятной в общении, он мог отказать, не мучаясь угрызениями совести. Но к удивлению Марии, Кларк не отказал, он спросил дату рождения Адама и уточнил, является ли имя Люси полным.
Если бы только получилось дозвониться Джефу, это решило бы все проблемы и, возможно, пролило свет на то, что произошло с Марией. Доводы доктора, что Люси плод ее воображения, казались Марии смехотворными, они разбивались разумными контраргументами. Но мысль о том, почему при звонке Джефу в трубке слышны лишь длинные гудки, настораживала Марию. Обычно по телефону Джеф был доступен двадцать четыре часа в сутки.
Глава 4
4.1
Всю следующую неделю доктор продолжал сеансы массажа. Иногда Марии казалось, что чувствительность начинает возвращаться, но она боялась тешить себя глупыми надеждами. От Джефа вестей не было. Его телефон по-прежнему не отвечал. Доктор направил запрос в «Маунт Синай», но предупредил, что ожидание может затянуться.
Беседы при мигающем красным глазке диктофона продолжались. Одна из тем вывела Марию из состояния шаткого равновесия.
Когда доктор предложил ей поговорить о сексе, а диктофон подмигнул при этом как старый знакомый, Мария закашлялась.
– Вы издеваетесь?
– Отнюдь. Во-первых, вам нужно отвлечься в ожидании сведений о Люси. Во-вторых, сексуальность – неотъемлемый признак физического и психического здоровья. Может, ваш мозг блокирует неприятные воспоминания, связанные именно с этой частью вашей жизни, или, щадя вас, создает более радостную картину.
Мария с усмешкой подумала, что в таком случае ее мозг должен был стереть всю информацию о Дереке Майлзе, причем так, чтоб ее нельзя было восстановить. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.
– Мне не о чем рассказывать, – она уткнулась взглядом в простыню, изучая плохо отстиранные пятна на посеревшей ткани.
Кларк усмехнулся.
– Да бросьте, Мария, ну неужели за столько лет на вас никто не покусился?
Видя, что Мария не реагирует на его провокацию, и не желая мириться с ее упорным молчанием, он принялся вкрадчивым голосом увещевать:
– Мне совершенно нет дела до вашей половой жизни. Я не собираюсь вас осуждать. Нам просто необходимо разобраться, что творится в вашей голове, а без анализа этой сферы воспоминаний мы не продвинемся дальше. Мария, будьте умницей. Отбросьте ложный стыд.
Ну, конечно, что ж тут такого постыдного рассказать как на духу то, что никому знать не следует? Выпотрошить то, что она запрятала слишком глубоко, махнуть рукой: перебирайте, анализируйте, делайте выводы? О Дереке не знали ни Люси, ни Джеф. Зато будет знать доктор Кларк. Если сделал шаг с крыши, назад пути нет.
Голос Марии предательски сел, поэтому пришлось прочистить горло.
– Не знаю, чем это вам поможет, – негромко начала она, – моей первой и единственной любовью был скрипач, Дерек Майлз. Ему, как и мне, повезло попасть в Манхэттенскую музыкальную школу. Если вы не в курсе, это престижная консерватория с мировым именем, в которую просто так не пробиться. За меня просуетился мой папочка. Он не верил в меня, поэтому дернул за нужные ниточки своих многочисленных связей. Дерек поступил сам. И неудивительно. Он играл виртуозно, чисто, божественно. Преподаватели прочили ему великое будущее, и я была уверена, что они правы.
– Я любила в нем всё: его точеный профиль, его огромные, карие по-детски наивные глаза, его волосы, спадающие на лоб крупными каштановыми кольцами, его длинные тонкие пальцы. А когда он улыбался, в груди что-то замирало. Каждый раз, как мы встречались взглядами, я жутко смущалась и чувствовала, как щеки начинают пылать. Сейчас это кажется такой несусветной глупостью, но тогда я грезила о нем постоянно, даже тогда, когда садилась за фортепиано. Подумать только, чувства к нему чуть не потеснили любовь к музыке в моем сердце. Вы верите в любовь, доктор?
Кларк не ответил. Смотрел куда-то мимо Марии в грязную желтую стену, словно думал о чем-то своем.
– В общем, скрипка в его руках превратилась в дудочку Крысолова. Она заманила меня туда, где мне не стоило оказываться.
– Имеете в виду его постель? – доктор внезапно отмер. – Судя по последней фразе, его дудочка вас не впечатлила.
Мария закрыла лицо руками и рассмеялась:
– Скорее наоборот. Он сказал, что чувствует себя дятлом, который долбит дупло в сосне.
– Хм… весьма образно, – доктор сморщил переносицу.
– Он не захотел быть дятлом. А я поняла, что всегда разочаровывала тех, кого любила. Отца, потом Дерека. Наш короткий красивый роман разбился о старую, скрипящую кровать в его комнатке в общежитии. Я не виню его в этом. Никто не хочет быть дятлом. Мне было обидно другое. Уже через пару дней за моей спиной перешептывались по поводу того, что я в двадцать лет впервые увидела… ну… вы поняли, о чем я. Что самое странное, когда мы сталкивались с ним в коридорах, он не здоровался со мной, будто это я нанесла ему непростительную обиду. Мы не общались с ним восемь лет. Потом наши пути пересеклись на сборном концерте. Это был не дятел, нет. Это был разжиревший пингвин. Фрак и белоснежная рубашка усиливали сходство. Казалось, стоит ему совершить неверное движение, и пуговицы накрахмаленной рубашки с треском разлетятся в разные стороны. Жесткий воротничок впивался в его расплывшийся подбородок. А улыбка не казалась уже столь чарующей. Она была заискивающей и липкой, такой же липкой, как пот его ладоней, которыми он жал мои руки. Я долго отмывала их в туалете филармонии. Так же долго, как мылась в душе после первого и единственного раза с ним.