Страница 9 из 11
– От беспомощности. Пока не появилась химия, человек был беспомощен перед саранчой. А теперь он беспомощен перед химией. Нельзя же убить саранчу, или колорадского жука, или сорняк и при этом хоть немного не потравить человека.
– Ты собираешься изобрести препараты, которые не будут отравлять людей?
Елена передёрнула плечами, словно лишнее с них сбросила:
– Может быть. Я не решила, чем буду заниматься, у меня много «хочу». Меня очень интересует вода. Что рождается в ней и можно ли регулировать в ней жизнь? А ещё… Кругом всё в природе гибнет, я хочу найти способ остановить гибель. А ещё меня интересуют воробьи. Это наиболее выживающий вид. Почему красивые крупные птицы гибнут, а воробьи выживают в самых тяжёлых условиях? А может, займусь изучением крови: как убрать код болезни, заложенный предками? В общем, тьма вопросов, а что выберу, пока не знаю. А ты кем хочешь быть?
– Программистом. Компьютеры появились недавно, но какую силу взяли! С моими ногами мне нужна сидячая работа.
– Вот и нет. Тебе нужно развивать ноги, тогда они начнут хорошо работать.
Прошло ещё около часа – в разговорах, а потом они собирали землянику и купались.
Они неслись течением, стараясь оставаться рядом, и им на двоих – запахи воды и леса, солнечные блики по воде, тишина.
И снова были путь гуськом и баба Клавдя с рассказами о жизни.
А потом вечерняя, полупустая электричка к Москве.
– В следующий раз можно съездить в Троице-Сергиеву лавру, – сказала Елена на прощанье.
Он шёл домой, не замечая тяжести палатки и спальников, даже вроде не припадая на больную ногу.
В Троице-Сергиеву лавру! А потом ещё куда-нибудь. Уж в следующий раз он возьмёт гитару, и Елена будет петь. Нет, лучше он будет петь. До похода всех бардов переслушает и выберет то, что хочет сказать ей.
Вечер – пыльный, душный. Сейчас бы в воду и плыть рядом с Еленой.
Почему она заторопилась домой? Почему не захотела остаться ещё на день?
– Мне никто не звонил? – спросила Елена брата, едва переступила порог.
У брата пересменок между экспедицией с матерью и лагерем. Мать едет на север и не хочет везти Тимку в холод.
Тимка ехидно усмехнулся, совсем мефистофельской усмешкой, и протянул ей лист бумаги.
– Что это?
– Читай, – передёрнул он плечами, совсем как она.
«Игорь Горец, в девять утра, звал на выставку», «Антон Стригунов, в десять восемнадцать, хочет поговорить»…
Список состоял из семнадцати имён. Возле некоторых крупными буквами была выписана фраза: «Предложение о времяпрепровождении не поступило». Были и прочерки имён, стояло: «Остался инкогнито».
Тимка явно был доволен произведённым эффектом:
– А ты у меня популярная, совсем как The Beatles. Создаётся такое впечатление, что они все от тебя без ума. Я тоже от тебя без ума, только на меня у тебя нет времени.
– Есть идеи?
– Какие идеи?
– Нашего с тобой времяпрепровождения, как ты изволишь выражаться.
– Какие уж тут идеи, когда завтра меня упакуют и отправят в места не столь отдалённые, – вздохнул Тимка. – Хоть бы название поменяли. Лагерь. Нашли слово! По этапу с вещами.
– Ты уж очень развитый для своих отроческих лет!
– Дед развил, нарассказывал мне про лагерь. Там за шестнадцать лет над ними, врагами народа, как только ни поиздевались!
– Не тот же лагерь!
– Один чёрт. Не хочу в лагерь, и точка. Предпочитаю Север с белыми медведями или нашу душную квартиру, зато с тобой.
– Хочешь, я поговорю с матерью?
– Думаю, бесполезно. У неё, по-моему, там свой особый интерес. Уж очень она спешит избавиться от меня и рвётся туда. А с тобой не оставит ни за что, она говорит: «Дай Лене отдохнуть, не висни на ней веригами». Так что у нас с тобой есть всего пара часов.
– Хочешь в кино?
– Кто ж отказывается от зрелища? Но маман не велела испаряться, у неё на меня виды, ей нужна помощь.
– После кино. Дай мне что-нибудь пожевать, и вперёд! Я сама объяснюсь с ней.
Но в кино сбежать они не успели, явилась мать и тут же раздала им задания: у неё оторвался ремень рюкзака, испортились часы, не достираны Тимкины вещи.
– Зоя не звонила? – спросила Елена Тимку перед тем, как начать стирать его вещи.
– Если не отражено в прейскуранте, значит, нет.
Тимка пожал плечами и отправился в мастерские – чинить часы и пришивать ремень к рюкзаку.
А Зоя подняла лицо к Тарасу. О чём они говорят?
Глава вторая
Я
С Мишкой ездили на шабашки – в семнадцать, восемнадцать, двадцать лет. Малярили. Как-то приехали работать на Брянский завод «Дормаш»: он делал дорожные машины. Мы подрядились красить железнодорожный многопролётный мост.
Красили завод, фасадные работы выполняли.
Мосты красятся кистями, но никто никогда в Советском Союзе кистями не красил. Да и сколько времени понадобится на громадный мост? С автобазы мы взяли на полтора месяца компрессор (за талоны на бензин) и стали красить мост из пульверизатора. От компрессора идут шланги, каждый метров триста. Мы обматывались этими тяжёлыми, наполненными краской шлангами и перетаскивались с ними с места на место.
Если дует ветер, то, в основном, поливаешь себя, и краска, несмотря на штаны и рубаху, сквозь них вместе с ветром проникает к телу, потому что в краску добавляют бензин, чтобы она хорошо разбрызгивалась. А ещё очень быстро рвётся одежда.
В очках работать нельзя, потому что очки тут же заляпываются краской. В ду́ше смыть краску нельзя.
Прежде чем лезть под душ, оттирали краску керосином.
Со шлангами тоже целая история.
С одной стороны, возни с ними много: после работы их надо продуть, иначе придётся выбросить, так как краска внутри за ночь засохнет – мы вызывали тепловоз продувать. С другой стороны, шланги нельзя было оставить на ночь: в то время они были диковиной, и местные жители растащили бы их за минуту. Целый час приходилось собирать и прятать, а утром перед началом работы опять затягивать на мост.
– Па! Ты всё спишь и спишь. Проснись на минуту. Я спросить хочу.
Он открыл глаза.
Вадька стоит, припав на одну ногу.
Фигура у Вадьки – его, и душа – его. От Веры только цвет глаз – тёмный, а форма – его, Евгения.
– Что ты хочешь спросить? – улыбнулся Евгений. – Буду я жить или не буду? Не бойся, мы с тобой ещё сыграем в пинг-понг. Ты как меня нашёл?
– Женщина позвонила, дала мне адрес.
– Мать знает?
– Нет, она спала. Почему ты не позвонил мне? Вот же телефон, и ты в сознании!
– Сам видишь, я всё сплю. Ты же меня разбудил, так?
Вадька недоверчиво смотрел, и губы его чуть кривились.
В детстве он никогда не плакал, только кривились губы.
– Ну, я пойду, спи, – сказал Вадька. – Завтра приду.
– Приходи.
Лишь детей не коснулась заморозка, заледенившая его на тридцать лет – когда он видел их, пробуждались чувства и мысли.
Через пару месяцев Вадька оканчивает школу, ему бы в университет! Голова на месте. А чем платить?
Статуса нет. Документы на политубежище лежат в соответствующей организации уже тьму лет без движения. Право на работу есть – пожалуйста, вкалывай, а вот медицинской помощи или какой другой, извините…
Дети и не американцы, и уже не русские, они выросли тут, у них американский менталитет, как здесь говорят. Но никаких американских льгот им не положено. И, как иностранцам, никакой помощи не положено.
Вадька принёс запах дома – дыма от сигарет, крепкого чая, разогретого хлеба.
Дома сейчас царство спящих: Вера ещё спит, и Варвара спит.
Варвара после школы валится спать, чтобы ночью балдеть под музыку.
Один Вадька бродит по дому, ест булки, колбасу, если колбаса есть, садится делать уроки.