Слепое кино

– Виталя, что за нездоровое движение? – опросил его Банан.

– Пойдём на площадку сходим, я подтянусь, – ответил предложением Виталий, чувствуя в теле невероятную конденсацию энергии, бегающей по трубкам вен пёстро мерцающими импульсами.

Банан понял, к чему тот ведёт, и пошел.

Виталий вёл к турнику.

– Делят, – сказал Виталий, когда они вышли за калитку и стали выворачивать на детскую площадку. – Меня делят. Да тише ты угорай, – оборвал его внезапный смех Виталий. – У них соцсоревнование. Победит сильнейшая! – Пояснил он на подступах к турнику.

Виталий поболтался, поболтался на перекладине, как слепая кишка в пальцах вырезавшего её хирурга, да после пары подтягиваний сплюнул обмякшее тело на стерильно-голую площадку.

– Что-то не хочется мне сегодня подтягиваться, – подвёл он итог своим имитациям, и когда Банан, из чувства долга, подтянулся пару десятков раз, они двинули к дому. – Мне нужна такая, – начал Виталий давать попутный расклад, – чтоб и в хате прибрала, да, если что, маман подмогла. Я, наверное, выберу Аню, – добавил он, предрешив её незамысловатую судьбу. – Она попроще, да и более расторопная.

– В моём представлении девушка должна выполнять чисто декоративные функции, – отвлеченно вздохнул Банан, – быть чем-то вроде украшения стола.

– Во-во, – усмехнулся Виталий. – По-моему, на большее Белка и не способна.

– Ну, тогда я помогу тебе в твоём нелёгком деле, – усмехнулся Банан, – подхвачу отрикошетившую. Чтобы сублимировать на себя инерцию чувств жертвы. И она не создавала вам проблем, пытаясь совать палки в колеса вашего экипажа любви.

В комнате Аня и Белка безответно пытались развести Ару на разговор. Но тот, обладая достаточным коэффициентом умственной активности только лишь, чтобы многозначительно произнести лишь: "му-пу", поражал их глубиной величественного молчания. Великолепно поставленного (как ставят голос) двадцатью с лишком годами. Словно бы ручной тормоз он всегда носил в кармане, а, ложась спать, умильно пощупывал его под подушкой и, успокоено вздохнув, лишь потом с чистой совестью и черепушкой накрепко засыпал.

Девушкам, вероятно, нравилась его беззащитность, и они раскалили своими каверзными подстёжками его эмоционально робкую натуру до стыдливого румянца на блескучих щеках, перешедшего в подзахлёбывание пивом. И когда в комнату ввалились Банан и Виталий, Ара, сидя уже на диване, вцепился в них глазами, как кандидат в утопленники в оранжевую сушку.

Банан и Виталий осели на стульчиках и взялись за сигареты.

Шарманка продолжала нести пурговые дела.

– Трагедия курильщиков не в том, что они курят. И даже не в том, что не могут бросить, – изрёк Банан, затягиваясь сигаретой нежнейшего «Kenta4» в удивлённо раздавшейся, чтобы дать место его объёмной фразе, тишине. – А в том, что они курят свой паршивый дешёвый табак.

И рекламно кинул белоснежный фильтр в раскрытую пасть окна.

Та жадно проглотила трассирующий окурок во мрак.

– Панты, панты, панты! – вдруг разродился Ара в муках гнилого стебалова, пытаясь компенсироваться. – У тебя одни панты! Ты, ведь, весь из пантов, как мозаика.

И ощерился с чувством честно отработанного превосходства.

– Это всё же лучше, чем быть таким же беспантовым куликом, как ты! – усмехнулся Банан.

И хлопнув эдакой дверью, вышел из разговора в полутьму сырого закулисья.

– Ну что, Виталя? – спросила Аня.

И трио вновь ушло со сцены.

Погодя, в комнату, крякнув дверью, вплыла Белка и задумчиво осела в кресле.

– Ну, что с тобой? – соучастливо спросил Банан, прокусив поворот событий (в свою сторону), и развернул свой стульчик напротив отстранённой Белки. – Что с тобой сегодня? Почему ты такая холодная?

– Нет, – ответила та расстроено-печальным голосом. – Я не холодная, просто…

И не смогла продолжить.

– Я назову тебя «день грусти», – усмехнулся Банан.

Тут, издав простуженной дверью наждачный звук, в комнату впорхнула счастливейшая Аня, раздавая на ходу «корки» апельсиновых улыбок.

За ней проник уставший от ласк Виталий.

Аня прыгнула в кресло. Виталий осел на стульчике напротив.

– Давай с тобой поговорим, – возбужденно напала она на Банана, извергая оранжевый смех, – ты уматно говоришь.

– Да о чём мне с тобой говорить? – растерялся тот. – С тобой ведь серьезно-то и не поговоришь. Придётся опять врать. А это несерьезно!

И в воздухе опять заплясали смехотворно оранжевые бабочки.

– Да, все мы немного вруны, – признался Банан. – Ведь слово это – прежде всего – массажная расческа воображения, и только потом уже всё, что о нём наврали в три короба, – извергал Банан, вытаскивая из своего макулатурного сознания словесные изобретения, перебродившие в его голове в собственном соку. – Кстати, ты уже заметила, что только вруны и говорят правду? Остальные либо несут всякую чушь, – и Банан театрально покосился по сторонам, – либо, вообще, молчат. Они и обмануть-то, как следует, не сумеют, если будет нужно. Не говоря уже о чём-либо серьёзном.

Виталий потащил Аню (ни то Аня – Виталия) на улицу. И ни то в баню, ни то ещё куда. Ни то просто порезвиться на воздушкё.

Ара сидел и, как истинный охранник, сторожил диван. Сдавив бутылку пива взамен «ручника». Но эффект был тот же. Пиво, видимо, и вправду уже служило ему тормозной жидкостью, наслаиваясь на усталость. Ведь чем легче у тебя работа, тем сильнее ты от нее устаёшь, изводя себя ожиданием окончания рабочего дня. Ара не так давно вернулся с поля боя, и ребят из «горячих точек» охотно брали тогда в охрану. Так как те, нюхнув понюшку пороха, уже умели постоять за себя. На голове. А если потребуется, то и – за честь мундира! Поставив всех на уши. То есть в любом случае – воспринимали всё вверх-тормашками. И, по праздникам, постоянно ходили на ушах. И, напившись, ставили всех на-уши. Чтобы говорить на равных.

– Лена, ну что с тобой случилось? Зачем ты такая… холодная? Как Антарктида, – вкрадчиво домогался Банан, сев в кресло напротив, чтобы она воспринимала его как равного. И увяз через столик указующим перстом в пуловере с комичными пингвинами.

– Просто, сегодня не мой день. Но на самом деле я вовсе не такая холодная, как тебе кажется, – сладко улыбнувшись, оправдывалась та.

– Постоянно кажется, не находишь? По-моему, это уже патология.

– Ты даже не представляешь ещё, – усмехнулась Белка самовлюбленно, – какая, на самом деле, я горячая!

И уголки её изящных уст в попытке обольстительно улыбнуться… развратно свисли вниз.

– Лена ходит гордо! Лена ходит мимо! – продолжал свою атаку Банан, истерично подталкивая её к началу уже обещанного ему Представления, попутно осваивая самоходный урок мнемонической эквилибристики. – Холодная, гордая Лена!

И тут, закусив удила, она вдруг наставила на него своё девичье тело. Вероятно скрашивая горечь недавнего поражения, свежим рубцом горящего сквозь белый пуловер на её вечно юном сердце. Повергая в шок пингвинов своим тепловым ударом. И Банан, всё ещё не доверяя глазам, притянул её к себе и ткнулся банановым ртом в её малиновые губы, столь же невероятно сладкие и прекрасные!

Тонкая её шея вздулась, грудь поощрительно выгнулась и прижалась к его.

Сердца их глухо ухали, как перегревшийся движок, где-то далеко-далеко. Здесь же оставались лишь два губастых, зубастых, языкастых, сросшихся, как у сиамских близнецов, лица.

Хотя руки тоже своё дело знали и не сидели, сложа руки.

Ара сидел с не-довольным видом и с собачим пылом вилял ногой под музыку, подкосив вниз свои продолговатые широкополые глазки. Исподволь созерцая, сверкая взглядом, потные подробности чувств.

– Ну, что? – с усилием оторвала Белка от него своё тело. – Теперь ты убедился?

– Да, наверное, – омлетно пробормотал ещё не успевший остыть, так сказать, с пылу с жару потерянный Банан, пытаясь смести в кучку растерянный разум.

– То-то же! – улыбнулась Белка и ушла от захвата его объятий, нырнув в противопоставленное кресло.

4

Здесь могла бы быть ваша реклама.