Джонсон

– Но, почему? – не понимала Т.Н.

– Мышление – это разведчик, которого бытие посылает в сущность, чтобы стать действительностью. Таким образом, мысль – это сверх-действие. И позволяя не тратить время на обретение горба опыта, является потенцией развития в нас – и через нас – более совершенной и насыщенной действием жизни. Развиваться нужно не потому, что ум – абсолютное благо, а потому что глупость – абсолютое зло! Ум не цель, но – всегда – средство, благодаря которому жизнь достигает своей кульминации. И через это своей практической, а значит – реальной цели. Значит смысл жизни в развитии восприятия до того уровня, на котором жизнь в данный тебе пространственно-временной отрезок от колбасы бытия достигает своей кульминации!

– Тебя послушать, так ты уже всё постиг и всего достиг, – усмехалась она.

– Мудрость не есть, как вещь, но находит своё обнаружение в момент своей экзистенциальной актуализации, – возражал он. – А потому имеет плавающий – поплавковый – характер.

– В смысле – поплавковый?

– Жизненные ситуации постоянно давят на человека, ставя его перед тем или иным моральным выбором. Ведь законы сохранения энергии и мышления тянут его вниз, подсказывая более простые, но более низменные способы их разрешения. И задача действительно умного человека не просто сохранить в таких ситуациях лицо…

– Остаться на плаву?

– Но и блестяще разрешить конфликт, обернув его в свою пользу. А задача мудрого – поиск подобных ситуаций! Помогая себе и другим. Ибо совершенство не в знаниях, а в поступках. Показателем ума является не количество знаний и даже не их качество, а твоё умение ими манипулировать – для достижения конкретных целей.

Или:

– Нельзя называть вещи своими именами.

– Почему это? – удивлялась Т.Н.

– На-звание выражает отношение. То слово, которое ты призываешь, чтобы оно служило характеристикой предмета, выявляя затребываемые тобой свойства из полного спектра его качеств, выявляет то, чего ты от него хочешь, определяя спектр твоих ожиданий. Имя есть вопрошание, спрос, требование. Предрассудок, как утверждение соответствия, навязывание – как внушение твоим прошлым или возможным-будущим – отношения.

Но только с Джонсон он сумел понять, что нельзя недооценивать девушку по её внешности, пока не заведешь с ней более романтичного общения. Рост ниже среднего, не прям красавица.

– Ну, симпатичная и откровенная. И что?

– Узнаешь, она круглая отличница и большая умница! – лишь возразила ему мать, всколыхнув его самолюбие.

И под предлогом «как следует оценить её», попросила его помочь Джонсон с ремонтом её комнаты в четырехкомнатной квартире её родителей. Найдя это отличным поводом для их общения. И по окончании ремонта вынести свой окончательный вердикт. Ни более того.

– Вдруг она и в самом деле тебе понравится? – спрашивала мать, в глубине души прозревая, что он будет зачарован Джонсон в контексте их квартиры. Положительно сводившей мать с ума. Ведь она и сама мечтала туда хоть как-нибудь, каким-то чудом переехать. И нашла для своего чада такую милую возможность. Как Джонсон.

Таким образом, Фил вовсе не разрывался между Т.Н. и Джонсон. Он поворачивался к ним разными полюсами своей души. К Т.Н. – более чувственным и непосредственным. К Джонсон – более возвышенным и зазеркальным. А потому и характер общения с каждой из них протекал сугубо в русле данных поведенческих установок, разбивая на два варианта уже не только его тип восприятия, но и сам логотип мышления, образуя двух совершенно разных взаимоотрицающих субъектов. А это были ни кто иной, как наши старые друзья: похотливый Банан; и недотрога Лёша.

Так что днём он клеил обои в комнате Джонсон, а вечерами клеился к Т.Н. Он не мог понять: хорошо это или плохо? Ведь ни та, ни другая пока что не отвечали ему взаимностью. И, в окончании, решил находить это просто занимательным.

Но на поверку всё оказалось не таким простым и занимательным. Но и – отдавательным. А это уже было для Банана сложным понятием, которое он, послушав Виталия, решительно отказывался понимать. Банан мог отдать им свои деньги, вещи, тело… Но – свободу? С какой стати?

Но им мало было тех денег, вещей и тела, которые он мог бы дать им прямо сейчас. Они хотели бы основательно закрепиться у него на шее. Чтобы он, работая в море, спонсировал бы их всю оставшуюся жизнь. А вещи и тела они спокойно смогут на берегу приобретать и сами. А он, как субъект разворачиваемой им деятельности, избавлявшей их от гнусного физического труда, выступал бы на их фоне как красивое прилагательное, облагораживающее своей поэзией и изяществом их надоедальный быт.

А что они могли ему дать взамен? Объективно. Только – дать. То есть – своё тело. Ладно, Джонсон, она несла для него дополнительную смысловую нагрузку, выступая в качестве проводника в условно названное им «высшее общество». А – Т.Н.? Она вообще никакого самостоятельного значения не имела. Её тело? Заранее зная, что актуализация ведет к деидеализации, Банан вообще не желал его брать. Раньше времени. Так как это тут же заземлило бы разворачиваемый им в её подсознании процесс идеализации его персоны. Испортив ему всю игру. Т.Н. (собственно, как и Джонсон) сознательно хотела его использовать. А потому и бессознательно включалась в его игру. Подразумевая, что как только он разомлеет под гормональным воздействием инстинктов и станет более податливым, захватить первенство в игре и навязать свои правила: архетип «семьи». Где обе они были дока.

Они думали, что он видит их точно так же, как и они его – как красивое прилагательное. Но он-то знал, что если и имеет о другом какие-либо представления, то только те, которые этот другой перед вами разыграл. В театральном смысле. Ведь другой – это всегда для вас не более, чем мелодраматический актер, всегда и очень сильно переоценивающий себя и свою роль на сцене текущих истерических событий. Не имеющий с вашим миром, по сути, ничего общего. И если он появился Здесь(!) – шагнув на сцену из-за кулис своей завышенной самооценки в ваше личное пространство и начал ставить те или иные условия за свои (нередко лишь возможные, хочет он того или нет у себя в воображении) услуги, он стремится извратить и поработить ваш мир, сделав его декорациями к своей роли. Как и любой дадаист, желающий лишь подорвать вашу власть и авторитет при помощи нарочито абсурдных и бессмысленных действий. Унизив и возмутив вас выбором! Особенно, если это ложный выбор. От слова «ложа», плавно перетекающая в «ложь». Через измену, разумеется. Хочет он того, или лишь, «в случае чего», подразумевает. Вытаскивая тем самым данный «случай» из погреба небытия в сферу возможного. На грань бытия. Чтобы, «в случае чего», тут же им воспользоваться. Повысив до небес свою самооценку!

Таким образом, в общении (а он не хотел (вы бы сказали: боялся) углублять отношений дальше) стратегический опыт другого, его утрамбованность мышления в орудийно-социальный заряд не имеет существенного значения. Так как ценность ваших представлений для другого определяется их непохожестью не только на представления другого, но и друг на друга. Делая вас немного странным.

Жизненный опыт, стандартизируя мышление людей, делает их похожими друг на друга. Постепенно превращая в таких же зомби. А что Джонсон, что Т.Н. только и рассматривали Лёшу как потенциального зомби (Банана), только и ожидая от него скорейшей актуализации собственной глупости. Нудно и напрасно!

Рассматривая затеянное им общение только как предпосылку, как необходимое условие перехода к основному этапу действа, Т.Н. нетерпеливо недоумевала: чего же он тянет, зациклившись на общении, на этих брачных играх? И даже не раз ссорилась с ним, своим невнятным поведением разрывавшим её шаблон взаимоотношений. Как представительница массового сознания, она умела играть только в общественные институты. В основном – в семью.

И Лёша при каждой встрече с ней испытывал дикий (необъезженный) ужас, который он с каждой встречей с ней пытался для себя оседлать. Хотя она, по сценарию, думала, что он хочет оседлать её. И испытывала перед этим «священный страх». А поэтому делала вид (само слово «священный» уже должно было подсказать нам), что ни о какой осёдлости не может быть и речи: