Страница 26 из 52
– В таком случае я от своего имени опубликую подробное изложение дела, – предложил Рутенберг.
– Но только без упоминания ЦК и Боевой организации, – согласился Азеф.
Натансон и Савинков не возражали.
Вернувшись к себе, Рутенберг принялся составлять заявление от имени суда и приговора рабочих. Закончив, поставил для освидетельствования свою подпись. Но отправить его почтой или нарочным посчитали невозможным. ЦК настаивал уехать за границу и послать заявление оттуда. Зарубежные и российские газеты вдруг вспомнили о Гапоне и начали писать о его пропаже. Рутенберг не соглашался на эмиграцию, так как это осложняло его двусмысленное положение, но, в конце концов, ему пришлось поторопиться.
2
Оказавшись в Берлине, Рутенберг захотел встретиться с Михаилом Гоцем. Внук знаменитого чаеторгового предпринимателя Вульфа Янкелевича Высоцкого, он был одним из основателей партии эсеров и член её ЦК. Рутенберг знал о его фатальном диагнозе – опухоли спинного мозга и, движимый подсознательным чувством и не отдавая себе в этом отчёта, шёл к нему, чтобы проститься.
Тяжело больной, Гоц уже не вставал с постели. Увидев Пинхаса, он в знак приветствия махнул рукой.
– Здравствуйте, Михаил Рафаилович.
– Рад тебя видеть Пётр Моисеевич. Теперь весь мир для меня эта комната и жена.
– Не падай духом, Михаил, всё будет хорошо. Тебя вылечат. Здесь в Берлине сегодня лучшие в мире врачи.
Он старался держаться весело и беззаботно, полагая, что это придаст приятелю сил. Но Гоц только грустно улыбался. Он лежал в подушках, блестя своими чёрными юношескими глазами, и расспрашивал Рутенберга о жизни в России.
– Я прочитал в здешней газете о загадочном исчезновении Гапона, – не без иронии сказал он. – Я слышал, ты занимался им в последнее время.
Гоц хорошо знал священника. Гапон был какое-то время и членом партии, и они не раз встречались в Женеве и Париже. Возможно, приятель не слышал о последнем периоде его жизни.
– Мне Гапон очень доверял, Михаил Рафаилович. Поэтому, когда он попался в сети охранки, ему поручили завербовать меня. Я рассказал всё товарищам. Они разработали
план его ликвидации вместе с Рачковским.
Гоц с интересом выслушал Рутенберга. Потом взял протянутый ему конверт, вынул оттуда заявление и прочитал.
– К сожалению, товарищи запутались, задание они дали тебе практически невыполнимое, лишь при счастливом стечении обстоятельств оно могло завершиться для тебя благополучно, – взвешивая каждое слово, проговорил Гоц. – Разоблачённый Гапон уже ни для кого не был опасен. Достаточно было лишь сообщить в газеты, что он предатель. Его можно было пощадить из-за его несомненных заслуг перед революцией. И не подвергать риску тебя и других людей.
– Ни Азеф, ни Чернов не остановили меня, а могли.
– К сожалению, они оказались в плену своих принципов. Errare humanum est, Пётр, – задумчиво произнёс Гоц. – Написал ты всё правильно. Я бы только посоветовал тебе убрать свою фамилию. Анонимность делу не повредит.
На прощанье они обнялись. В последний раз.
Он передал пакеты с заявлением ехавшей в Россию Зильберберг. Она разослала их по газетам.
3
В апреле в «Новом времени» были опубликованы статьи «Маски». В них говорилось об отношениях Рутенберга с Гапоном, его согласии предать Департаменту полиции Боевую организацию эсеров, о деньгах, которые он желал получить за выдачу подпольщиков. О том, что он вызвал Гапона в Озерки для переговоров и убил, как «демона-искусителя». Потом появился ответ ЦК партии эсеров. Он не отверг обвинения в связи Рутенберга с политической полицией и не заявил, что его отношения с Гапоном пред его смертью происходили по поручению и указанию ЦК. В течение долгого времени партия не желала заявить об этом, чтобы рассеять возникшее в рабочей среде подозрение, что народный защитник Гапон был убит Рутенбергом, правительственным агентом.
Рутенберг решил требовать от ЦК следствия и суда. Через недели две ему передали телеграмму от Азефа, которой он назначал ему свидание в Гейдельберге. Из Берлина Рутенберг приехал утром. Он хотел прогуляться по Старому городу, по старейшему в Германии университету, посмотреть на возвышающийся над Гейдельбергом замок, бывшую резиденцию курфюрстов. Он с аппетитом пообедал в ресторанчике на длинной пешеходной улице, рассматривая проходящих мимо изысканно одетых дам и чопорных сопровождающих их мужчин.
За полчаса до назначенного времени Рутенберг отправился к месту встречи. Азеф был одет в дорогой модный костюм, его немного навыкате глаза отражали свет фонарей, возвестивший наступление тёплого июльского вечера.
– Здравствуйте, Иван Николаевич, – приветствовал его Рутенберг.
– Здравствуйте, Мартын Иванович. Как добрались?
– Прекрасно. И прекрасно провёл здесь полдня. Этот город создан для неги и покоя.
– Я вижу, Вы настроены романтично. Предлагаю пройтись по набережной.
– С удовольствием. Я читал, что речка Неккар очень живописна.
Они прошли по застроенным средневековыми домами улицам и вышли к реке.
– Здесь нас никто не услышит и нам можно поговорить, – произнёс Азеф.
– Меня до сих пор удивляет и возмущает молчание ЦК. Почему он не заявил о деле Гапона в печати?
– А что, по-вашему, ЦК должен сказать? – парировал Азеф.
– Прежде всего, что моя честь вне всяких подозрений.
– Странный Вы человек, Мартын Иванович! Можно, конечно, заявить, что Гершуни вне всяких подозрений. Но разве можно сказать, что честь Павла Ивановича, Ваша или моя не вызывает никаких сомнений?
С бывшим руководителем Боевой организации Григорием Гершуни Рутенберг знаком не был. Три года назад его арестовали в Киеве, и он отбывал пожизненное заключение в Шлиссельбургской крепости, а потом в Акатуйской каторжной тюрьме. Рутенберг слышал о недавно организованном эсерами побеге: его вынесли оттуда в бочке с капустой.
– Вы мне скажите, поручал я Вам убийство Гапона? – вдруг спросил Азеф.
– Конечно.
– Вы лжёте, Мартын Иванович!
Готовые к удару руки напряглись, но Рутенберг с трудом сдержался.
– Нам не о чем больше говорить, Иван Николаевич. Только передайте ЦК, что я требую следствия и суда.
– Я передам Ваше заявление. Но как член ЦК буду против, так как это означает суд между мной и Вами. Поэтому Вам надо возвращаться в Россию и работать.
– В Россию не поеду, – твёрдо заверил его Рутенберг.
Он воспринял предложение Азефа как очевидное намерение передать его в руки охранки и таким образом избавиться от него.
– Как знаете! Ну, будем прощаться.
Азеф потянулся к нему и коснулся щеки своими влажными губами.
Рутенберг не удовлетворился заверениями Азефа передать его требование. Вернувшись из Гейдельберга, он написал письмо в ЦК и заявление для печати, которые были отправлены в Петербург. К этому времени он уже составил и переслал все отчёты руководству партии, открывающие историю его взаимоотношений с Гапоном. Он просил также жену поговорить с кем-нибудь. Ольге Николаевне добиться встречи с членом ЦК удалось с большим трудом. Им опять оказался Азеф. Она видела его впервые и написала мужу, что он произвёл на неё отталкивающее впечатление, и убеждена, что говорила с провокатором. Ответа ЦК на письмо мужа она ждала долго. Получив его и письмо Чернова, сразу переслала ему. Постановление Центрального Комитета Рутенберга разочаровало. ЦК не считал возможным назначение партийного суда и подтверждал прежнюю позицию в отношении ликвидации Гапона: Рутенберг действовал «самостоятельно и независимо от решения ЦК».
Желание поговорить с товарищами по партии и как-то продвинуть вопрос суда привели его на Иматру, живописному финскому посёлку на берегу реки Вуоксы. Отдалённость от Санкт-Петербурга, позволявшая не подвергаться назойливому полицейскому надзору, придавала ему привлекательность, как месту встречи революционеров. Он не знал, что в октябре 1906 года там должен был пройти Совет партии. Формально Рутенберг имел право обратиться к нему и потребовать решения досаждавшего ему вопроса. Чернов, с которым он виделся, о собрании Совета его не предупредил. Рутенберг почувствовал некоторую напряжённость, возникшую между ними.