Страница 22 из 52
– Я обещаю, – произнёс Рутенберг.
Он не ожидал подвоха. Он ещё не знал, что ему откроется ящик Пандоры и что новые обстоятельства вызовут драматические последствия, которые оставят глубокий след в его судьбе.
Гапон начал свой рассказ с переговоров, которые вёл через Мануйлова в ноябре, окончившихся его отъездом из страны. Вернулся он раньше оговоренного срока из-за усиленной слежки, которой подвергся в Париже, и недобрых известий из России. Оказалось, что отделы «Собрания» закрыты и выплачено только 7000 рублей, обещанных Витте. Выяснилось, что много хлопотавший по его делам журналист-либерал Матюшенский скрылся, увезя с собой оставшиеся 23000 рублей. Гапон продолжал встречаться с Мануйловым, пытаясь вновь добиться открытия отделов профсоюза.
– Когда Витте потребовал от Дурново снять запрет, тот пригрозил отставкой, – сказал Гапон. – Его влияние в кабинете весьма велико. И вот на очередной встрече Мануйлов мне заявил, что со мной хочет поговорить Рачковский, доверенный человек министра.
Эта фамилия показалась Рутенбергу знакомой. Он вспомнил, что однажды в разговоре его товарищ упомянул о нём, как об инициаторе и участнике создания знаменитых «Протоколов Сионских мудрецов».
– На тебя, Георгий, крупная рыба клюёт. Был Зубатов, теперь эта акула, вице-директор Департамента полиции, – произнёс Рутенберг. – И что ты ему ответил?
– Я согласился. Мне важно любой ценой достучаться до Дурново, хоть через сатану. Свидание было в отдельной комнате ресторана. Пётр Иванович выразил большую радость оттого, что увидел меня. Он считает меня талантливым человеком. Трепов и Дурново тоже, но опасаются, что я опять устрою им революцию. Я стал объяснять, что мои взгляды на рабочее движение изменились, и я сожалею о своих прежних призывах.
– Полицейский чиновник так тебя расхвалил, наверное, неспроста, – заметил Рутенберг. – Что он хотел от тебя?
– Рачковский заявил, что верит мне, но нужно убедить в этом хозяина, правительство желает получить от меня гарантии. Он предложил мне написать Дурново письмо.
– Ты согласился?
– Я отказался, – произнёс Гапон. – Тогда он заявляет, что без такого письма нечего даже надеяться на открытие отделов. На государя мои прокламации навели такой ужас, что во всём происходящем в России он винит меня. Поэтому для доклада царю по моему делу Дурново необходимо такое письмо. Пётр, мне пришлось согласиться. Я написал ему.
– Прижали тебя сильно, Георгий. Это очень умные и опасные люди. У тебя черновик остался?
– Да, он в гостинице.
– Покажи мне его завтра.
– Конечно, – подтвердил Гапон. – И тут, к концу нашего разговора Рачковский просит разрешения прийти на следующее свидание с весьма интересным человеком Герасимовым.
– Ого, он начальник Петербургского охранного отделения, – заметил Рутенберг. – Ещё одна акула.
– Пётр, что мне оставалось делать? Пришлось дать добро.
Было поздно, и синий вечер уже опустился на Москву. Гости, которых Гапон пригласил в ресторан, были в сборе и время от времени стучали в дверь. Рутенберг вначале ехать отказался. Гапон обиженно настаивал, и он понимал, что Георгий что-то недоговаривает, а ему очень нужно было во всём разобраться. «Почему ему так нужно, чтобы я поехал?» – подумал Рутенберг.
Сели на тройку и покатили в «Яр». Ехали через Пресню среди разрухи и пепелищ. По обеим сторонам дороги высились остовы домов без крыш и окон, от которых остались обломки продырявленных пушечными ядрами стен. Попутчики рассказывали, откуда стреляли пушки, где было больше всего убитых. Рутенберга пронзила нервная дрожь. Он слушал и смотрел на молчавшего, много курящего и унылого Гапона, которого постоянно пытались растормошить дамы.
В ресторане он предложил пойти в зал, но Рутенберг запротестовал. В кабинете посидели несколько минут, и Гапон снова стал настаивать на своём, заявив, что в зале музыка, женщины и веселье. Такое заявление заинтересовало Рутенберга и, махнув рукой на конспирацию и филеров, он согласился. В общем зале они расположились справа от входной двери около оркестра. Гапон был удручён, часто клал голову на руки, разложенные на столе, потом одевал пенсне и вглядывался в зал. Рутенберг понял, что он видел там не только «женщин», но и кого-то ещё.
– Ничего, Мартын, всё будет хорошо, – вдруг говорил он, а затем обращался к сидящей рядом даме, – Александра Михайловна, пожалейте меня.
Рутенберг всеми силами пытался скрыть всё более овладевающие им отвращение и раздражение к человеку, который был ещё недавно его другом. Причины такой неожиданной метаморфозы были ему пока непонятны.
4
На следующий день встретились вновь. Гапон прочитал черновик письма, о котором говорили накануне. «На донос не похоже, – подумал Рутенберг. – Честно изложено. Немного напоминает исповедь кающегося грешника».
Гапон продолжил прерванный накануне рассказ.
– Свидание на этот раз произошло в отдельном кабинете ресторана. С Рачковским пришёл жандармский полковник Герасимов. Господин, одетый в штатский костюм. Он тоже начал с того, что польстил мне, и выразил своё восхищение и удивление. Выпили и закусили стоя. Полковник изловчился и, как бы выражая приятельские чувства, обшарил мои карманы и даже похлопал по пояснице.
– Это повадки бывалого сыщика, Георгий. Он проверил, нет ли у тебя револьвера.
– Очевидно, Мартын Иванович. Потом я спросил о моём письме. Рачковский ответил, что Витте опасается, что я его обманываю. А Дурново рассвирепел, когда дошёл до места, где я написал, что особа государя для меня священна, как и интересы народа.
– Они тебе не доверяют и боятся. Напугал ты их, Георгий.
– Тут они говорят: докажите нам, что у Вас нет намерения призывать людей к революции. Рачковский сказал, что он уже стар, а заменить его некем. Нет, мол, талантливых людей, России нужны такие люди, как я. И предложил мне занять его место.
– Не ожидал я от них такой прыти! – воскликнул Рутенберг, начиная сознавать глубину омута, в котором оказался Гапон.
– Я, Мартын, конечно, возмутился. Тогда они стали говорить о высоких окладах и чинах, о моей полной легализации и открытии отделов. И тут же просят меня им помочь и осветить положение в лагере противников режима. Предлагают доказать правительству, что оно может мне доверять.
– То есть, они подталкивали тебя донести на своих коллег.
– Что-то в этом роде. Я ответил им, что давно с ними не общался и ничего не знаю. А они мне: это немыслимо, ведь Вы сталкиваетесь за границей и в России с множеством людей, докажите Вашу искренность. И просят меня рассказать, что я делал в Европе и с кем встречался.
Гапон ещё раз испытующе посмотрел на Рутенберга, и тот почувствовал, что наступает, наконец, тот переломный момент, к которому шёл его собеседник.
– Ты понимаешь, надо шире смотреть на вещи, – вдруг сказал Гапон. – Надо дело делать. Народовольцы тоже там служили. Лес рубят – щепки летят. Если кто и пострадает, это пустяки.
Рутенбергу теперь всё стало ясно. «Он предатель, – осенило его. – Жаль, что не могу выразить ему сейчас, что я об этом думаю. Игру нужно продолжить».
– Возможно, Георгий. Никогда об этом не думал.
– А ты подумай. Это даёт огромные преимущества. Наше положение таково, что мы обязаны использовать их предложение. Я вот раньше был против террора. Теперь я за то, что Витте и Дурново надо отомстить.
– Видишь, и до тебя дошло, Георгий Аполлонович. А о ком они тебя спрашивали?
– О Бабушке и Чернове. Сказал, что знаю их, но мне нечего о них рассказать.
– А ещё о ком?
– О тебе.
Гапон нервно ходил по комнате, поглядывая на сидящего за столом друга.
– Что же спрашивали?
– Понимаешь, за Нарвской заставой тебя все знают. Кто-нибудь из рабочих тебя и выдал. Между ними ведь много провокаторов.
– Так что они сказали?
– Сказали, что знают, ты занимался боевыми дружинами. Да изловить не могут, дважды арестовывали, но нет достаточно улик. О наших отношениях спросили.