Страница 10 из 12
– Правда, хорошо погуляли? – с пристрастием допрашивала она мою маму.
Вскоре у Нюрки с Колей родилась Лидочка, и, когда пришло время учиться ходить, девочке вручили пустую водочную бутылку. Лидочка крепко ухватывалась за свою бутылку и уверенно шагала по коридору. Но стоило бутылку отобрать, как Лидочка мгновенно падала. Бутылка придавала Лидочке устойчивость. А самому Коле Ганину придавала устойчивость дочка Лидочка. При входе в метро, за несколько шагов до контролера (надо ли напоминать, что автоматическими турникетами московское метро оснастили много позже), возвращавшемуся из гостей пьяному в дым Коле вручалась Лидочка, и с ребенком на руках наш милиционер двигался уверенно и абсолютно вертикально.
У самой младшей газенновской сестры, рябой Зинки, на заре туманной юности случилась несчастная любовь. Некогда, увлекшись молодым человеком, Зинка вытатуировала на запястье его имя, кажется – Витя. Первая любовь рассосалась, и спустя некоторое время возникла следующая. Но новый возлюбленный поставил жесткое условие – пообещал жениться только после того, как Зинка вытравит «Витю». Зинка травила «Витю» кислотой, выжигала огнем, но он упорно проступал, и Зинка осталась незамужней.
Работала Зинка медсестрой в лечебном учреждении, но на службе ее не ценили. Это было обидно, и для того, чтобы отомстить врагам, Зинка выбрала эффективный и короткий путь – вступила в партию. Решение оказалось верным – Зинку сразу же назначили старшей сестрой. На новой должности партийная Зинка лютовала по-страшному, с врагами расправлялась беспощадно, но перегнула палку, переборщила, и ее выдворили из больницы «по статье». Однако все обернулось к лучшему, Зинка нашла себя в новом качестве и до самой пенсии проработала проводницей в поездах дальнего следования.
А вот в мелочах Зинке не везло. Апофеозом Нюркиной свадьбы стал на удивление громкий, зубодробительный треск раздираемого крепдешина. Кто-то из приглашенных, не в силах обуздать страсть, в неистовом порыве разодрал новое, сшитое к свадьбе сестры голубое Зинкино платье сверху донизу.
– Милицию вызвать! – визжали женщины.
– Не вызывайте, я сам милиционер! – кричал в ответ жених Коля Ганин.
Этот же диалог повторился через пятнадцать лет, отделивших давнюю Нюркину свадьбу от ночной встречи участкового инспектора с радиожурналистом Димой Димерджи. Неглупым человеком сказано, что все возвращается на круги своя!
Между тем Зинке Газенновой я обязана жизнью. Ранней весной 1954 года наша детская компания гуляла во дворе. Снег бурно таял, наступило время ручьев и потоков. Под домом существовал глубокий подвал, фрагмент необъятных московских подземелий. Ключом от подвала единовластно владел дядя Паша Крошин, кряжистый, наголо бритый человек в синих галифе, сапогах гармошкой и длинном кожаном пальто (времен то ли Очакова, то ли Перекопа). Дядя Паша был мужем еще одной моей няньки – тети Поли, под крылом и под сенью фикусов которой я провела полгода, вознесшись из тети-Катиного трюма на третий этаж нашего дома. Подвал был недоступен и, конечно же, хранил тайну. Правда, ходил слушок, будто тайна эта – всего лишь бочка крошинской квашеной капусты, хранящаяся в подвале противозаконно.
Короче говоря, мощные весенние потоки с бешеной скоростью проносились сквозь таинственный подвал, а крышка канализационного люка в центре двора была сдвинута. Сгрудившись вокруг люка, мы с любопытством и ужасом заглядывали в бездну, смотрели на пенившийся в преисподней поток. Внезапно в люк свалилась чья-то калоша. Взволнованные происшествием, мы подошли ближе. Край люка обледенел, я поскользнулась и провалилась в люк вслед за калошей. К счастью, крышка люка сдвинулась не более чем на две трети, а пальто на мне было зимнее, неуклюжее, на толстом ватине. Инстинктивно расставив локти, я повисла над пучиной. Итак, высота подвала – метра четыре, по дну его несется настоящий Терек, я вишу над этим ужасом, расставив локти, а мои друзья и не думают звать на помощь, стоят и с интересом ожидают продолжения событий. Я парализована ужасом, но понимаю безысходность ситуации (ощущения свои помню отчетливо).
На мое счастье, вернувшаяся с ночного дежурства и уже отоспавшаяся Зинка, в те времена еще медицинский работник, опершись локтями о подоконник и оттопырив («отклячив», как говаривала моя няня Аня Гордеева) зад, глядела в кухонное окно. В те дотелевизионные времена, когда смотреть в свободное от работы время было абсолютно не на что (разве что в стену), жильцы подолгу стояли у окон и наблюдали за тем, что происходит во дворе или на улице. Нет, Зинка не кинулась опрометью вытаскивать меня из люка, но не поленилась оборотиться в сторону нашей комнаты и зычно гаркнуть маме:
– Слышь, Ольга-то твоя в люк провалилась!
Большое ей за это спасибо! Мама выбежала и спасла меня. А калоша уплыла-таки в Москва-реку.
А вот еще один семейно-квартирный апокриф, родившийся благодаря своевременному вмешательству Ивана Ивановича Газеннова. Когда-то в гостях у нашего семейства бывали приличные люди. Постоянно заходил друг семьи, кудрявый красавец и пианист Эммануил Гроссман. Лауреат музыкальных конкурсов, Эмик концертировал с шести лет, будущее его казалось блестящим, но произошла трагедия – совсем молодым он заболел болезнью Паркинсона и умер не дожив до сорока.
Однажды Эмик пришел в гости вместе с учителем своим, Генрихом Густавовичем Нейгаузом. А в доме нашем жил превосходный бабушкин рояль. Это был не просто замечательный инструмент, подаренный бабушке ее отцом, но и своего рода золотой запас семьи. Не раз нависала над семьей угроза расставания с роялем (особенно острая во время войн), но до поры до времени роялю удавалось выживать, и бабушка продолжала на нем играть. И все же в конце 40-х, на крутом житейском витке, рояль продали. И остались от семейного «Бехштейна» прекрасные воспоминания да ветхая бумажонка:
Р. С. Ф. С. Р.
КОМИССИЯ ПО УЧЕТУ И РАСПРЕДЕЛЕНИЮ
МУЗЫКАЛЬНЫХ ИНСТРУМЕНТОВ
при Отделе Народного Образов.
М. С. Р. Кр. и Кр. Д..
№ 20071.
8 Марта дня 1921 г.
МОСКВА.
Петровка, 2, бывш. Голофт. пасс.
Тел. 48 46, 1 24–20
ВРЕМЕННОЕ ОХРАННОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО.
Музыкальный инструмент Рояль 107313. фирмы Бехштейн
принадлежащий Айзенман (Бари) Ольга Александ.
находящийся Остоженка Мансуровский пер. д. 5. кв. 2. состоит на учете в Комиссии по учету и распределению Музыкальных инструментов и согласно постан. Президиума Моск. Совдепа от 5/XI – 20 г. никакими другими учреждениями кроме Комиссии не может быть реквизирован и без разрешения Комиссии не может быть перевозим в другое помещение.
Настоящее охранное свидетельство имеет силу в течение 2-х месяцев со дня его выдачи.
Председатель Комиссии (неразборчиво)
Секретарь Погоржельский
А в тот давний довоенный вечер Генрих Нейгауз играл на нашем «Бехштейне» своего любимого Шопена. Надо думать, играл замечательно. Как вдруг разъяренный Иван Иванович, разбуженный громким и бессмысленным шумом, выскочил в одном исподнем из своей комнаты № 3, расположенной напротив нашей № 1, выхватил полено из поленницы, сложенной в коридоре (в квартире пользовались печным отоплением), и принялся поленом этим дубасить в дверь, требуя прекратить безобразие и дать людям покой. Свое требование Иван Иванович, конечно же, облек в некорректную форму.
Гостей и хозяев неожиданный эксцесс ничуть не удивил, он органично вписался в длинный ряд подобных – прошлых и будущих. Тем более что всему нашему дому известна была нелюбовь Ивана Ивановича к серьезной музыке. Еще в те времена, когда семейство Газенновых жило не в нашей квартире, а этажом выше, в квартире № 4, Иван Иванович неоднократно и недвусмысленно давал понять это окружающим.
В семейном архиве хранится соответствующий документ, ибо в 1935 году дедушка мой исполнял обязанности председателя домового товарищеского суда. Вот оно, документальное свидетельство фобии, которой страдал Иван Иванович Газеннов: