Ромашка-1

Я возвращаюсь назад в проулок, и серый день вдруг сменяется полной темнотой. Абсолютной. Останавливаюсь, не зная, как поступить. Секунда идет за секундой, а темнота не рассеивается. Мне странно и удивительно, и приходит мысль, что в снах такого не бывает - темнота и голоса в темноте. И приближающийся голос исчезнувшего бомжа. Он что-то весело говорит про часы, еще про что-то незапоминающееся.

А потом вдруг вспыхивает яркий день. Солнечный день. Я его вижу через стеклянные окна и открытую стеклянную дверь, распахнутую настежь. Там кто-то стоит и зовет «Иди ко мне». Не могу сказать кто там, мужчина или женщина. Ощущение, что первое. И я спешу на зов и еще успеваю подумать «как в романтичном кино». Меня обнимают и целуют в губы. Обычным живым поцелуем, вкус которого некоторое время остается на губах. И это меня нисколько не смущает, даже мысли нет, что это неправильно. Может быть, потому что в этот миг не ощущаю своей мужской половой принадлежности и не думаю о ней. Почему, не знаю.

Странный сон. Наполненный иносказаниями. И потом будто губкой смывается одно изображение, переключаясь на другое, вполне обычное и понятное… А мысли еще секунду продолжают биться, затухая… Кто был тот странный жизнерадостный бомж? Может, колдун? Почему у него отвертка, которую я легко получил и легко потерял? Если это сон, то, что за двусмысленные символы? И ведь поиски вернуть не дали результата…. Что означают часы, которые я нашел и тут же отдал странному бомжу взамен потерянной мной отвертки? И почему часы? Почему, не оставил себе, хотя имел полное право. Потом эта тьма… И кто, в конце концов, меня поцеловал, выводя в солнечный мир? И, наконец, кто я?

Фу-у-ух! Какой бред… Или это последствия аварии? Да! Я же попал в аварию! Быстрее открываю глаза, в мрак темной комнаты, и прислушиваюсь к себе – кажется, ничего не болит и все в полном порядке, только хочется в туалет. Где я? В больнице? Явно не дома, но и на больничную палату чернеющая окружающая обстановка абсолютно не похожа. Сажусь в постели, роняя вниз одеяло, и сразу становится зябко голым плечам. Черт, что это на мне надето? Где моя пижама? Пальцы судорожно скользят по синтетике натянутой на голое тело, пока не утыкаются в мягкую плоть, колыхнувшуюся под рукой. Что за хрень?! Недоуменно трясу головой, и лицо вдруг оказывается в ворохе длинных волос, щекотливо лезущих в нос и глаза. Да, что ж такое-то!

Спустив быстро ноги с кровати, автоматически еложу ими в поисках тапок, и они действительно находятся на положенном месте. Только это не мои разбитые лапти, а что-то уютное и пушистое.

Глаза постепенно привыкают к темноте и уже различают две чернеющих двери, одна из которых открыта. Туда и устремляюсь, щелкая выключателем на стене и зажигая внутри свет. Сначала зажмурившись от яркой вспышки, тихонько приоткрываю глаза. Это совмещенный санузел - ванная, душевая кабина, унитаз, раковина с зеркалом и кучей каких-то склянок и баночек с женской косметической начинкой. Сразу устремляюсь к зеркалу и ошалело пялюсь на Машкино лицо в нем. Она тоже тут? Я у нее? Резко оборачиваюсь, к черноте выхода… Пусто! Снова смотрю в зеркало – она. Я что, все-таки, сплю? Пытаюсь ущипнуть себя за ногу, но непривычно длинные ногти мешают это сделать.

Охренеть! Я такое только в кино видел – там мужик был в коме, а его голос поселился в тетку и она с ним разговаривала. Стоп! Авария! Неужели и тут такая же фигня? Я не хочу! А Машка? Почему я не слышу ее голос? Вернее, это я должен быть голосом, а не она. Стою перед зеркалом, вижу ее лицо, и вдруг вслух, прошу:

- Маш? Машунь! Откликнись!

Молчание… Нет, ну надо же что-то делать!

Видимо я сейчас в квартире, которую Филатова снимает вместе с подружкой Светой. Может быть, даже та в соседней комнате и если я буду слишком громко выступать, то дело закончится психиатрической скорой помощью или милицией. Тем не менее, внутри все клокочет, и я начинаю метаться по небольшому пространству между душевой кабиной и инсталлированному в стену, в противоположной стороне, унитазу. Мысли скачут, опережая друг друга - нет, я точно сошел с ума, такого просто не может быть, я просто сплю! Да, точно!

Залезаю на кровать и укрываюсь одеялом с головой. Сейчас я проснусь, и кошмар кончится. Увы, ничего не происходит, сколько не жмурюсь. Стоп! Есть верный способ – повернувшись на бок и щелкнув выключателем висящего над головой бра, лезу в прикроватную тумбочку в поисках чего-нибудь острого. Под руку попадается булавка и я, собравшись с духом, поскуливая, с размаху втыкаю острие себе в ногу. И зажимаю себе ладонью рот, чтобы не заорать от боли… Это не сон!

Спустя десять минут, я все еще сижу на постели как истукан, совершенно не понимая, что происходит и что теперь делать. Возбуждение сменяется апатией. Самое время, что-нибудь выпить для снятия стресса.

Но сначала в туалет – терпеть уже, даже при осознании полной беспросветности жизни, нет никаких сил. Подняв по привычке сидение унитаза, торкаюсь, пытаясь приладится и так и эдак - элементарное дело, которое, можно сказать впиталось с молоком матери и делалось автоматически 34 года жизни, теперь кажется сложной задачей. Глухо прорычав, опускаю сиденье назад и, задрав ночную сорочку, усаживаюсь - это что ж так теперь во всем будет?

***

В баре, в мебельной стенке в гостиной обнаруживается только бутылка полусладкого красного, и я с ней тащусь на кухню. Достав бокал из стеклянной горки, присаживаюсь возле стола и тупо пью порцию за порцией - то ли пытаясь забыться, то ли снять напряжение. Но не очень-то получается - время от времени заглядываю за пазуху, проверяя - не исчезло ли там привалившее вымя, и отчаяние возвращается:

 - М-м-м, уродство, какое уродство...

За окном совсем светло, а я в полной прострации, совершенно не понимая, что предпринять и как себе вернуть мое бедное тело. Наверно, оно в какой-нибудь больничке? Внутри все холодеет – а вдруг в морге? Машкин мобильник, лежащий рядом, играет знакомую мелодию, и я его хватаю, прижимая к уху и вопя:

- Машунь? Это ты? Ты где?

На другом конце слышится озадаченный голос директорской секретарши Насти:

- Мария?

Помолчав, выдавливаю из себя:

- Да.

Надо вести себя как можно естественней и стараться реагировать адекватно Филатовой. Единственно, что понимаю на данную минуту - никто не должен заподозрить, что это не она, ни на работе, ни здесь в общении с соседями (не дай бог, если придется), ни с лучшей подругой.

- В десять летучка у Николая Петровича, явка строго обязательна.

- А что там?

- Текучка, орг. вопросы, трудовая дисциплина.

- Я… Я не могу сегодня!

- Шеф сказал вплоть до увольнения! Кстати, ты не знаешь где Серебров? Вот уж ему точно нужно быть или будут оргвыводы.

- Но он тоже не может! У него уважительная причина!

- Вот, приезжай и сама расскажешь начальнику, чем она так уважительна.

В трубке слышатся гудки отбоя…. Кош-мар. И что теперь делать? Звонить Петровичу и что-то врать? Черт, придется ехать и объясняться на месте.

***

Иду в комнату, лезу в шкаф и вытряхиваю на постель все, что в нем висит – Машкины блузки, рубашки на левую сторону, юбки, платья… Блин, мне бы сейчас джинсы не помешали. Неумело роюсь во всем этом, пытаюсь примерить, потом отбрасываю в сторону - очевидно, выглядеть Филатовой после сна, выбравшись из постели, и быть ею в привычном для всех в офисе дресс–коде не одно и тоже.

Измотавшись, сажусь на кровать и осматриваю себя – дурная голубая кофта, треники и нулевой результат. И это за полчаса трудов?! Валюсь от бессилия на спину на кровать. Смотрю на часы… Бли-и-ин… Совещание! Снова лезу в стенной шкаф – оп-па на! Мой старый костюм - однажды пришлось переодеваться у Марии, перед деловой встречей, и я его оставил здесь. Со вздохом достаю родимого - придется немного попозориться, не по размеру, все-таки, но ничего, переживу.