Страница 11 из 38
В тот день все было также. Я сидела около печи в кухне и пялилась в танец языков пламени. Поленья так приятно скрипели в огне. Это действо завораживало меня. Остальные дети играли в саду, взрослые под громкую музыку напивались до изнеможения, а печная труба оказалась неисправна…
Меня окатило взрывной волной и выбросило на улицу по другую сторону дома от сада. Уже позже отец нашел меня в снегу, когда дачный домик полыхал и верещала сирена вереницы пожарных машин.
Пострадало несколько домов, больше половины участников торжества погибло и почти все получили тяжелые травмы. Разве что игравшие в саду дети отделались шоком… кроме меня. Я с ними почему-то не играла. Память отказывалась приоткрывать завесу тайны.
И вот я снова оказалась в снегу. Я всем телом чувствовала его мягкость и прохладу и не ощущала собственного тела.
— Папа… — прошептала я, с трудом открывая глаза. Он обнимал меня, прижимая к своей широкой груди, полностью погрузившись в горькие воспоминания вплоть до мельчайших деталей.
Вот только держал меня на руках не отец.
Передо мной за невысокими перилами белоснежной ограды простирались не дачные участки, а белоснежные холмы и тишина. Никакого воя сирен пожарных машин. Никаких криков и детского плача. В первую очередь детского. Взрослые тоже плакали.
— Виктор? — уточнила я. Мои глаза застилали слезы, ухудшая возможность видеть. Ликтор даже на фоне белого замка в снегу был большим белым пятном. Другим белым. Не таким, как снег. Таким, как чешуя белого зверя.
— Ликтор, — поправил меня мужчина, и было в его голосе нечто такое, что я определить не могла.
Немного придя в себя и осознав произошедшее, я суматошно взобралась на Ликтора и посмотрела из-за его плеча в комнату. Действительно, балкон. Каменная кладка пробита, а за ней все бело во льду.
— Я не виновата. Я ничего не делала. Оно само. Неисправно! — как в бреду повторяла я. — Не я! Не я! Я не виновата! Не виновата! Нет!
Ликтор силой спустил меня с плеча на колени, жестко зафиксировав меня и вжав ртом себе в грудь. Я больше не могла кричать. Я мычала ему в рубашку, дергаясь, но не предпринимая никаких серьезных попыток выбраться.
В тот раз обвинили меня. Я была одна в кухне. Сидела около печи и пялилась на огонь. Они сказали, что я полезла к поленьям и… Они сказали, что детская шалость убила их родных, их любимых… Они сказали многое из того, что преследовало меня в кошмарах еще много лет.
Отец бросил нас, не выдержав общественного осуждения. Я тогда еще лежала в больнице, а после моей выписки мы с мамой переехали в другой город, но призрак трагедии преследовал меня всю жизнь, оставив страшные шрамы практически по всему телу.
Мама была единственной, кто поверил мне. Я не играла с огнем, не вытаскивала из печи ни угли, ни горящие поленья. Я стала крайней, ведь надо же было кого-то обвинить. Чужого ребенка, оставшегося без присмотра, обвинить гораздо легче, чем признать собственную ошибку в не проведенном своевременно ремонте дачной печи.
Успокоившись, я развернулась и беспомощно хватала ртом холодный воздух, словно выброшенная на берег рыба. Слез больше не было. Истерика тоже улеглась. Эмоционально я опустела. Переживание детской трагедии вновь полностью выжрало все, что было во мне. До дна. Многолетняя выдержка и реабилитация превратились в прах.
— Успокоилась? — спросил Ликтор, когда я затихла в его руках. Мы сидели на балконе на голом полу и не страдали от холода в тонкой одежде.
Ничего не ответив, я внимательно смотрела вперед, акцентируя внимание на том, что я не там, не в детстве, а здесь, в замке, в Урбемонте.
— Камин… дыхнул золой и… — Мой голос был сиплым и слабым. Я хотела объяснить, донести о своей невиновности. Мне было важно, чтобы меня не обвинили. Снова.
— Все в порядке. Мне все равно никогда не нравился оранжевый цвет этих покоев. Такой бледный.
ГЛАВА 9
Оранжевый… в комнате, что сейчас была изнутри покрыта толстым слоем льда, были персиковые обои из ненатурального шелка или какой-то другой ткани, похожей на шелк. Спать мне больше негде. Чудовищно.
Ликтор встал, не выпуская меня из рук, перехватил поудобнее, позволив обнять руками его за шею, и отнес в свои покои, положив на кровать под белоснежное меховое покрывало.
— Виктор, — прошептала я, беспомощно прячась в под покрывалом. — Мне жаль, что так получилось.
Мужчина пододвинул банкетку к изголовью и сел рядом со мной.
— Такое уже случалось раньше?
— Печь была неисправна. Забитый дымоход. Хозяева дома обвинили меня, сказав что я вытащила горящие дрова из топки.
— Дом… сгорел?
— Да. Были жертвы. Праздник был. Много алкоголя, который, как известно, хорошо горит. Во всем обвинили меня, потому что я была рядом с печкой. Потому что я заворожено смотрела на огонь. Пироманка, убийца… как меня только не называли. Отец отказался от меня. “Убийца” было последним, что я услышала от него. Мама умерла уже после того, как все наконец-то разрешилось спустя много лет…
Не все. Просто я стала самостоятельной, выйдя из-под ее иждивения. Никаких физических ограничений и болей не было, но… шрамы оставались со мной, уничтожая всякую надежду на нормальную жизнь. Все-таки внешность слишком много значит.
Когда я замолчала, повисла напряженная тишина. Воспоминания дались мне нелегко, но когда я выговорилась, стало значительно легче. Как тяжелый груз прошлого скинула с хрупких плеч.
— Это все в прошлом. Я принесу тебе другую одежду, а вечером представлю тебя прислуге. Судя по всему, Лира так и не явилась к тебе.
— Нет, я… никого не видела.
То, что совсем никого, я уточнять не стала. С меня хватило того, что выделанная для меня спальня сгорела. Задел ли огонь гостиную неизвестно. Пока я думала о плохом, Ликтор кинул чистую рубашку на банкетку, чтобы я переоделась. В пожаре платье должно было пострадать.
— Отдыхай, — напоследок сказал Ликтор и вышел из бело-серебристой спальни.
Он даже не наорал на меня за устроенный пожар. Если в детстве я у тому огню не имела никакого отношения, то сегодня огонь в камине разожгла я. Это я не проверила, все ли в порядке с каминной системой. Это я вовремя не затушила огонь, когда дым пошел не на улицу, а в комнату. Это я… я, но обошлось без жертв.
Откинув меховое покрывало в ноги, я медленно села на кровати и оценила, во что превратилось дорогое голубое платье, которое я надела не позднее чем два часа назад. Не получалось прикинуть, сколько именно прошло времени. Из одежды мне была предоставлена только мужская рубашка размера так семидесятого по грудному взъему, и я в ней утонула.
Голубое платье было жалко. Мягкая легкая ткань приятно лежала в руках. Такое платье в брендовом магазине стоило бы тысяч пятьдесят-шестьдесят, не меньше. И меня за порчу имущества не наказали никак. Или еще накажут?
Дверь приоткрылась, и спиной в комнату вошла молодая женщина в платье служанки с подносом в руках. Она развернулась лицом, увидела меня и, взвизгнув, обронила поднос с вином и фруктами. Ее лицо исказилось в гримасе ненависти, и субъектом ее ненависти была даже не я, а несчастная мужская рубашка.
Насчет «не я» я погорячилась. Бешеная темноволосая фурия накинулась на меня. Я только ее кудряшки успела заметить. От неожиданности и шока я впала в ступор и пропустила первую царапину на щеке. Ногти сумасшедшей служанки были короткими, но острыми, как когти зверя.
Я пнула ее куда-то в корпус, не глядя, и вывела из боя буквально на несколько секунд. Я только вздохнуть успела, как она с криком «Он — мой!» снова кинулась на меня. Кто конкретно «он» я догадалась сразу, но легче от знания не стало. Сумасшедшая девица явно вознамерилась меня придушить!
Единственным подручным оружием стала для меня огромная подушка, и я безжалостно со всей дури ударила ею потерявшую всякую человечность соперницу. Заколки в ее волосах подрали ткань наволочки и саму подушку. Целый ворох перьев взметнулось словно фейерверк.