Старая дева

Хвала все-таки местной моде, хотя я потеряла из-за своей предосторожности половину расторопности. Но верить я не могла никому, а усилия Степаниды, нашившей мне гигиенические принадлежности, не должны были пропасть втуне. Еще вчера я рассовала ассигнации в идеально подходящие для них кармашки и обвязала «кошельки» вокруг бедер. Некомфортно, но надежно. И даже во время бега я не потеряла ни одно, Преблагой меня прости, экологически эталонное изобретение ценой в две тысячи грошей каждое…

Дом догорал. Приехал отец Петр с парой монашков, забрал меня, Никитку и Анну в церковный приют. Федот и Кузьма, а также пришедший в себя Егор, остались разбирать завалы и караулить вещи, за которыми отец-наместник обещал прислать подводу позже. Мне казалось, что я не усну, но в небольшой келейке, вкусно пахнущей сушеной травой, я вырубилась, едва голова моя коснулась подушки.

Проснулась я, когда звонили — может, к заутрене, но скорее к обеденной службе. Я провела руками по лицу — вся перемазанная, и кровать моя была черным-черна, но я не пострадала, и это было уже замечательно. И деньги все уцелели — я сняла свои повязки, достала ассигнации, пересчитала их, сложила в прикроватную тумбочку, затем позавтракала — кто-то успел позаботиться обо мне. Впрочем, этого кого-то я скоро увидела: старушка-монахиня, представившаяся сестрой Теофрастой, осторожно поскреблась в дверь, получила приглашение войти и осчастливила меня чистой одеждой, а также показала, где можно умыться. Я попросила сперва привести ко мне сестру Февронию: деньги нужно было надежно спрятать, хотя я и понимала, что еще тысячу грошей я за это отдам.

Сестра Феврония пришла как-то быстро. Раздался нетерпеливый стук, я не менее нетерпеливо крикнула «да», дверь распахнулась, но за ней стояла вовсе не веселушка-монахиня.

— Татьяну нашли, — хмурясь, сообщил мне Федот. — Господин урядник Кузьму арестовать приказал.

— Что? — тряхнула я головой. — Кузьму? За что? Ты что, угорел вчера?

Или я вчера угорела. Или урядник применил золотую ленту — как ещё назвал ее Лука? Значит, Кузьма?..

— Как же, — еще больше нахмурился Федот. — То она все, прокля…

— Федот! — взвыла я, не отдавая никакого почтения святому месту. Но мне было недосуг обсуждать опять беглую ведьму. — Что Кузьма? Что Татьяна?

— Так это… — выдавил он. — На полатях она и лежала. Где закрыли ее вчера.

Я закрыла лицо руками. Смысл кричать и рвать на себе волосы? Татьяна не выбралась, и мы про нее забыли. Я забыла. И она угорела куда раньше, чем пламя до нее добралось.

— А при чем тут Кузьма? — простонала я, хотя понимала логику Евгения Дмитриевича: ему рассказали, что Татьяну караулил Кузьма… и золотая лента, возможно, ему не понадобилась.

— Так она мертвая, — ответил Федот. Я зашипела. Это и без тебя ясно, идиот! — И нож из шеи торчит. Зарезал ее, вот, значит, кто-то…

Глава двадцать третья

Я велела Федоту вернуться в имение и передать уряднику меня дождаться. Потом я как могла вымылась, переоделась — монашеская одежда оказалась намного удобнее: сантиметров на пять короче платьев и поэтому не волочилась по земле; и туфли порадовали удобством. Я неспешно доела, что мне принесли на завтрак, и попросила дать подводу, чтобы доехать до того, что осталось от моего дома. Затем я сходила к отцу Петру и протянула ему деньги — он понял меня без слов и так же молча унес куда-то мои сокровища. Наверное, к документам, которые он еще вчера забрал у вцепившегося в них Никитки. В любом случае, здесь было самое надежное место для моих денег и моих бумаг — или же, если и в церкви нет надежды, мне нужно сдаться и покориться, пообещать не снимать монашескую одежду и уйти из мира под святой кров.

За Анну и мальчонку я была спокойна. Здесь они были под защитой, если кто-то и мог противостоять злу, то это люди, наделенные невозможно могущественным даром от самого Премудрейшего.

Мне тоже дали охрану: монаха ростом под два метра, с бицепсами толщиной с мое бедро и с добрейшим лицом. Звали его брат Афанасий, и он был огромным поклонником лошадей. Вероятно, поговорить на любимую тему ему было не с кем, и, пока мы ехали, я наслушалась таких интересных подробностей — если бы еще я их запомнила, — но отметила себе: лошадь стоит дорого, но не настолько, чтобы этим разумно было пренебречь. На будущее я запомнила и брата Афанасия, и его увлечение, и то, что разведение лошадей может оказаться прибыльным делом. Если церковь тут имеет определенные налоговые льготы, ведь по идее она должна их иметь, церковь независима, а значит, находится на самообеспечении…

— Вам бы, брат, испросить у отца-наместника послушание, — не выдержала я. — Заниматься лошадьми, полагаю, и для храма выгодно?

— Выгодно, Елизавета Григорьевна, матушка, да вот только пастбищ у нас нет, — вздохнул Афанасий и причмокнул лошадушке.

— А у кого есть? — Я глазела по сторонам. Поля, поля непаханые… Мне казалось, что лошади могли пастись где угодно, но что я знала о лошадях? — Здесь кто-нибудь занимается коневодством?

— У Павла Юрьевича пастбища вольные, да сам он не лошадник, а за земли столько запросит, что церковные льготы того не покроют. Ваши земли хорошие, да отданы графу, а у графа… — Вот если бы рядом со мной сидел не монах, я бы сказала, что он негодующе плюнул, но святому человеку сие никак не подобало. — Мерзкий он человечишко, да простит меня Преблагой за хулу на творение его…

Брат Афанасий забормотал что-то покаянное, а я подумала, что стоит пересмотреть условия договора аренды. И платежи, у меня нет подтвержденных платежей, граф понадеялся на мою жадность. Сестра Феврония — вот кто мне нужен, и у нашей церкви с помещицей Нелидовой все больше и больше общих интересов. Да, и здесь я рискую остаться обманутой, никто гарантий мне не дает, но если искать союзников, то среди тех, кто обладает большим авторитетом, чем прочие. Меньшее зло — выход в моей безвыходной ситуации.

Впрочем, до коней было еще далеко. Мы подъезжали к моему бывшему дому, и я чуяла свежую гарь и видела почерневший, пугающий остов. Провалы окон, обвалившаяся крыша, дом был словно продавленная обувная коробка — и чья-то могила. Вокруг дома ходили крестьяне — не мои, пришлые, и что-то собирали в кучи под присмотром Федота. Рассмотрела я и фигуру урядника, а вот Кузьмы нигде не было видно. Я вспомнила, в каком состоянии был сам Евгений Дмитриевич после того, как применил магию золотой ленты, и догадывалась, что Кузьме пришлось тоже несладко.

— Преблагой хранит вас, Елизавета Григорьевна, — покачал головой урядник, подавая мне руку, чтобы помочь спуститься с повозки. Брат Афанасий остался сидеть. — Как вы… Не иначе как чудом спаслись.

— Да что, — проворчал Федот, оглядываясь, — там, барин, и Анна проснулась, а то и Кузьма? Как оно полыхнуло-то враз!

Я раздраженно махнула на него рукой и повернулась к Евгению Дмитриевичу. Нет, на первый взгляд он был достаточно бодр, но поспешных выводов я в тот момент не делала.

— Что Кузьма? — спросила я надтреснутым голосом. — Неужто виновен?

Я была готова ко всему. К поджогу, к убийству. Сколько людей уже обернулись не теми, кем мне казались? Главное: зачем, почему? Какой в этом всем смысл? Я не сомневалась ни на секунду, что крестьяне в это время — да, наверное, вплоть до начала двадцатого века, если брать за исходную точку мою прежнюю реальность — прекрасно знали, как убрать лишнего человека, не вызывая ни у кого подозрений. Подушка, плотная ткань, и следов никаких, почти никаких, кто сообразит, как искать и на что обратить внимание, когда криминалистика не то что в зародыше — ее не существует? Так сложно, запутано: нож, а затем поджог. У Кузьмы имелась куртка…

— Пойдем, — я кивнула на обгорелые останки дома. — Расскажете мне, покажете. Я хочу знать. — И, не дожидаясь, пока урядник очухается, быстро пошла к крыльцу. Евгений Дмитриевич нагнал меня и крепко схватил за локоть.

— Вы с ума сошли! — воскликнул он. — Елизавета Григорьевна, там опасно!