Старая дева

— Пятнадцать за семь портретов. Но мне глянуть бы, что остальные. Семь, которые Прошкины, за пятнадцать беру не глядя. Простите, милая вы моя, но купец вас намерен надуть. — Он вытянул шею, как старая черепаха, нервно закрутил головой. — Воля ваша, но я бы поостерегся этой сделки. Как, говорите, фамилия того купца? Не помните? Преблагой с вами. Трошев? Кунгуров? — Я не нашла ничего лучше, как отрицательно помотать головой. — А кроме них никто в наших краях по картинам не мастер. Надуют вас, но, как я сказал…

— Я согласна, — очень устало, тоном, каким гламурная киса позволяла сделать себе одолжение, протянула я и так же гламурно махнула рукой. Мне показалось — напрасно, потому что глаза Павла Юрьевича округлились. Как бы эти жесты и тон не были тут признаком девицы легкомысленного образа жизни. — Право, Око я вам не продам, а картины — так жду вас.

Я вышла — выскочила, и за мной, беспрестанно кланяясь, словно его заело, спешил Лука.

— Матушка, барышня, что-то на вас нашло? — выдыхал он. — Что же делается, Преблагой нас помилуй?

— Тоже скажешь, что я не имею права продавать портреты предков? Так поведай, какой с них прок?

Лука выпрямился, сунул руку в бороду, на секунду застыл.

— Никакого, барышня. Так я и не про портреты. А как… подменили вас. Это же надо?..

Я вздохнула и направилась из дома вон. Подменили; не ты первый это заметил, но всем вам теперь с этим жить. Я рада бы опять поменяться местами с милой, видимо, недалекой, истеричного типа барышней, но это выше моих сил. Нам всем придется принять, что произошло, и вам это проще, потому что для вас только барышня внезапно ума набралась, а я в любой момент могу вспомнить блики солнца на высотках, запах асфальта после дождя, приглушенные голоса в салоне лайнера, надоедливый спам и уведомления нового приложения, которые я не успела отключить…

— Барышня?.. — Лука коснулся моего плеча и тут же отдернул руку. — И правда, что те портреты? Люди-то померли давно. А то деньги. А Око-то не продали барину зря…

— Вон пошел, — буркнула я, тыльной стороной ладони утирая слезу. Вот черт…

Разглядывая все вокруг как в тумане, я нащупала рукой тяжелую дверь и зажмурилась: солнце светило прямо в глаза, и рассмотреть, кто кинулся мне навстречу, удалось не сразу.

— Проклятая! Да будь она проклята! — раздалось злобное бормотание. Андрей? Я узнала сначала голос, остановилась, не понимая, как реагировать, да и надо ли? — Будь она проклята во веки веков!

Между нами заступил Лука, спешила еще какая-то дворня. Я проморгалась, выглянула из-за плеча старосты. Андрей, понурив голову, что-то проговорил.

— Ась? — рявкнул Лука, заслоняя меня от него еще пуще.

— Проклятая девка, — отчетливо произнес Андрей. — Воля ваша, барышня Елизавета Григорьевна, но коли я денег сам соберу, выкуплю и себя, и ее, и как брат вольный сестру вольную в монастырь отдам навечно!

— То-о тебе, — с облегчением замахал руками Лука. — На что тебе воля, ледащо? При барине-то поди как хорошо?

И в чем смысл этой душещипательной эскапады, пожала плечами я.

— Степаниду выкупи. Тридцать грошей, и она свободна, — посоветовала я. Жаль, конечно, но пусть лучше ей будет воля, чем Авдотье, которую я и сама, пожалуй, не стану забирать из монастыря, если согласится отец Петр. — Поехали, Лука. Дел много.

Дворня сверлила нас взглядами. Меня это не удивляло; скорее поразило то, с какой скоростью здесь разносятся слухи, и ведь искажаются не настолько, как это происходило у нас. Судя по реакции Андрея, он знал все либо ту самую важную часть, которая так его задела. Или — или ему тоже ни в чем не стоило доверять.

Мне стало немного полегче, когда мы подъехали к моим землям. До той поры мне казалось, что все люди Павла Юрьевича бегут за мной гурьбой, и что от них ждать, одному Преблагому известно. Лука ехал как ни в чем ни бывало, то ворча, что коляска под нами совсем старая и того и жди, отвалится колесо, то напевая себе под нос что-то, похожее на псалом, а я пыталась разобрать слова и с досадой поморщилась, когда он остановил лошадь и привстал, всматриваясь куда-то.

— Лука?..

— Что там, барышня? Али мерещится? — встревоженно ответил он. — А посидите-ка, я гляну. Ой, нехорошо.

Не то старый сарай, не то чей-то заброшенный дом. Крыша покосилась, просела, сюда лет десять никто не захаживал. Лука шел прямо по полю, уверенно, наклонясь вперед, и я не утерпела, вылезла из коляски и кинулась следом.

— Да что там, Лука?

— Вон, — почти прошептал он, указывая на строение. — Когда мы туда ехали, дверь заперта была. А сейчас, вона, приоткрыта.

Да, все так, но какая разница? Я нахмурилась, сарай почему-то казался мне подозрительным. Луке тоже, но если я с удовольствием уехала бы отсюда как можно скорее, то староста был полон решимости непременно туда заглянуть. И я шла, рассматривая спину в заштопанной рубахе. Надо бы и Луке новую рубаху купить…

— А, во-он что, — услышала я довольный голос. Лука распахнул дверь сарая, но внутрь не заходил, стоял на пороге, качая головой, и мне из-за его спины ничего не было видно, кроме черных от времени досок. — Вон, гляньте, барышня, только дальше не проходите, не ровен час, обвалится на вас чего… Я-то думал, что Анне чудится. Ан нет, вон припасы-то где. Права была, стало быть, баба, когда мне все зудела — мало их, мало припасов стало, смотри лучше за людьми-то, староста… И кто же их, интересно, украл?..

Глава двадцатая

Лука клятвенно заверил меня, что виновника найдет быстро. Я в этом тоже не сомневалась — если вор нас не видел, то убежден, что его схрон в безопасности. О том, как могли пропасть продукты и откуда, я старалась не думать: часть испортилась уже основательно, стало быть, украдены они были еще ранней весной из прежнего места хранения.

Продуктов было не то что много — но достаточно, чтобы нам всем прокормиться примерно неделю; часть круп была с мошками, мука почти вся заплесневела. Меня взбесило не количество украденного, а сам факт. Лука был разъярен не меньше, хотя виду не подавал, пытался меня успокоить и все уверял, что злоумышленник долго неизвестным не останется. Этот мало хорошего обещающий блеск в глазах старосты я уже успела научиться распознавать. Обманули не только меня, но и Луку, самым наглым, беспардонным образом; для него реванш был вопросом если не чести, то авторитета, хотя вряд ли крестьяне оперировали подобными терминами. Кроме того, как я подозревала, Анна еще и приголубит его метлой или тряпкой, потому что — сможет ли он от нее утаить, да и станет ли, что она была совершенно права.

Луке я все-таки могла доверять. Многое из того, что я видела, говорило в его пользу: и Око, которое он мог ничтоже сумняшеся продать и свалить вину да хоть на Андрея, и его поддержка в моих начинаниях, и то, что он не стеснялся и не боялся мне возражать. Были ли у него свои интересы? Бесспорно, но он не менее твердо соблюдал в том числе и мои.

Я тряслась в коляске и думала, насколько простирается верность Луки. Ровно настолько, пока мои цели и выгода не перечат его, или такой ушлый приспособленец выкрутит себе на пользу все, что я бы ни сделала? А что будет, если Лука решит меня переиграть?

— А вот как дом-то новый построим, барышня, — словно прочитав мои мысли, отозвался Лука, — так и наши домишки можно бы разобрать. Вона, как у Павла Юрьевича, видали? Вся дворня во флигельке. А у кого хозяйство свое, тому и дома.

Я не обратила внимания на флигель. Возможно, что-то заметила, но не придала значения. Но дворня и впрямь сбежалась быстро, когда Андрей проклинал непутевую сестру.

— Тебе что с того? — немного настороженно спросила я. Из хозяйства, я помнила, одна корова и какая-то хрюшка. И куры, количество которых стремительно уменьшалось.

— А как же, барышня, — довольно причмокнул Лука, — и теплее зимой, и котел общий.

Логично, кивнула я, хотя Лука меня все равно не видел, но ему было основное — что я не против. Да, это действительно экономия, некое подобие крестьянской коммуны, а отопление — наверное, есть возможность как-то развести печные трубы по разным помещениям. В старые времена в моем мире были избы, где жили две-три-четыре семьи и несколько поколений, и не все они ютились в одной комнатке. Для меня эти избы оставались загадочным «пятистенком» из классической литературы.