Старая дева

Баба не взяла с меня никакой платы. Молча, кивнув замотанной в платок головой, она расселась опять, как только я слезла, и стегнула покорную лошадь. Небо было уже сочно-синим, на нем загорались звезды и где-то там, за дальним лесом, всходила луна.

Я брела к дому, не замечая вокруг ничего. Мне нужен Лука и его комментарии, черт побери. Но Лука явится хорошо если завтра, а до завтра, что мне делать до завтра? Ждать. Ничего больше не остается.

Под ноги мне попался камень, и я вскрикнула: было не больно, но неожиданно. Или нет? Здесь везде камни. Потом еще и еще, камней было как-то пугающе много, я остановилась, покрутила головой: будто круги. Один, выложенный камнями, другой, поменьше, внутри этого первого круга, и в круге поменьше стояла я…

Глава пятнадцатая

Не сразу я услышала звук. Не то вой, не то стон, очень тихий, как звон усталости в ушах, навязчивый, угнетающий, вязкий. И мне показалось, что я уже слышала его где-то — не так давно…

Мне очень хотелось сделать шаг, вдохнуть, но я будто не смела. Перед глазами пошли темные пятна, мир закрутился в серую удушающую спираль, я наконец-то с хрипом глотнула воздуха, и его не хватило, вой стал громче, я пыталась крикнуть и не могла, а потом меня что-то со всей силы ударило в спину и вышвырнуло словно из вакуума. Я не удержалась на ногах, безжизненной тряпкой упала наземь, сильно ударившись и не почувствовав боли, лежала, как вытащенная в последний момент из воды, и никак не могла надышаться.

Все это со мной уже было.

Из разбитой губы текла кровь.

— По-мо-ги-те!.. Помогите! Люди! Сюда!..

Как это было ни удивительно, голос я узнала сразу. Кричала Авдотья откуда-то издалека, и, с трудом приподнявшись, я увидела, что она бежит ко мне — они так быстро вернулись? — а за ней маячат еще чьи-то тени.

А затем я увидела человека, лежащего ничком в том самом кругу. И странным шестым-тридевятым чувством я, извернувшись, ногой начала откидывать камни так, чтобы они перестали образовывать эти круги. Я не знала, зачем это делаю, и не назвала бы это рефлексом, возможно, проснувшейся памятью Елизаветы Нелидовой, которая знала, что это за зло.

Первым к нам подбежал Кузьма, и — я все делала правильно: он не стал сгоряча вытаскивать человека из круга, он точно так же, как я, принялся разорять ногой ловушку, сосредоточенно пыхтя и размахивая руками, чтобы не упасть. С воплем на Кузьму налетела Авдотья, не просто с воплем — с воем почти таким же, какой едва меня не уморил, отчаянным, диким. Она кинулась было к человеку, и Кузьма перехватил ее за плечи, при этом круги раскидывать не перестал.

— Пусти! Пусти! Пусти, мне жизнь не мила! Пусти, изувер! Помоги-ите!

Кузьма добрался до второго круга, полетели в сторону первые камни, куда более крупные, гладкие и лежащие сплошняком, Авдотья визжала и заходилась в истерике, я со стоном, потому что легкие мои жгло, словно я опять наглоталась воды в проклятой речке, села и утерла кровь с лица. Отпихнув Кузьму в сторону, выскочил вперед Лука — осторожно, чтобы не попасть в ловушку, — и от души плеснул прямо в центр кругов и на человека воды из кувшина. И на моих глазах случилось чудо — вода, коснувшись земли, камней и тела, вспыхнула золотым сиянием и погасла. Лука наклонился, схватил человека за ногу и потянул его прочь, подбежала Анна, тоже плеснула в круг золотой воды. Лука вызволил моего спасителя, Кузьма отпустил все еще орущую как ненормальная Авдотью, и Анна, вручив мужу кувшин, размахнулась и влепила ей такую затрещину, что моя бедная горничная не устояла на ногах.

— Будет вопить-то, — сварливо сказала Анна и распорядилась: — Тащите его в дом. Кузьма, Никитку моего пошли тотчас за отцом Петром. Барышня, вы как?

Я? Нормально, если не считать легкого головокружения и шума в ушах, отчего звуки слышались будто сквозь вату. Лука отдал Анне кувшины, вместе с Кузьмой они подняли человека под локти и быстро, почти бегом, отправились в дом, а Анна приказала мне идти к ней — жестом: аккуратно, не торопясь, и непременно обойти камни по кругу.

— Преблагой милует, а то мало воды на эту страсть, барышня. Будет воля Премудрейшего, все и обойдется.

Я ничего не поняла, но сделала так, как она велела. Только что я убедилась, что все это не россказни, не страшилки. Это действительно нечто, что может убить, то, с чем нельзя обращаться бездумно. Камни вызывали у меня парализующий ужас: там, куда попала золотая вода, вился легкий золотистый дымок.

— По воле Преблагого, барышня, хоть золотой воды было в доме вдоволь, — покачала головой Анна, подавая мне руку. — Так-то я вам, как доктор велел, кушать готовила на ней. — И следом она недобро рявкнула на Авдотью: — А ты что расселась, дрянь бесстыжая? Ишь!

Я снова ничего не поняла, но Анна уже волокла меня к дому, приговаривая и причитая. Авдотья сидела, глотая слезы, и не подумала двинуться.

— Что это такое? — спросила я.

— Ведьмин знак. Ишь, не постеснялась, не побоялась, выложила, проклятая, — выплюнула Анна сквозь зубы. — Как-то Егор успел еще, не иначе как провидением свыше, а то ведь сомлели бы, барышня, и не спас бы никто.

Вот, значит, как, подумала я. Егор. А как он здесь оказался?

— Я в церкви была, — зачем-то сказала я. — Об этом никто не знал.

— А! — Анна облегченно вздохнула. — То-то, барышня, вас сам Премудрейший хранил. На вас благодати церковной еще было вдоволь.

Пусть так. Я понемногу приходила в чувство и различала уже крики в доме, резкие редкие крики ночных птиц, утробное кваканье лягушек. Мы подошли к дому — несмотря на то, что Анна практически тащила меня на себе, а бабой она была здоровой, что ей был мой вес, мужики мои успели обернуться быстрее, и мимо нас пронесся вихрастый расхристанный мальчонка, видно, только что поднятый с постели.

Первая, кого я увидела, была Степанида, бледная, сидевшая спиной к стене прямо на голом полу. Но я, вырвавшись из рук Анны, быстро пошла туда, откуда доносился голос Луки.

Небольшой закуток, судя по лошадиному запаху, был тоже владениями Кузьмы, хотя тот и имел привычку спать где придется. Сейчас Кузьма держал свечку, а Лука что-то бормотал, склонившись над статным белокурым парнем, лежавшим безжизненно на полатях. Услышав наши шаги, староста прервался и обернулся к нам.

— Успеет отец Петр, может, и выживет, — покачал он головой. — А я-то что могу, барышня, только псалом прочесть. Анна, неси золотую воду, ежели осталась еще, польем его, авось дождется отца-наместника.

— Читай, Лука, читай, — велела я, подходя ближе. Если бы я сама знала хоть строчку! Анна тенью выскользнула из закутка, и я взмолилась — пусть золотая вода еще останется, раз у нее такая дивная сила. Пусть Никитка бежит резво и отец Петр не медлит. — Что стоишь деревом, читай!

— Бегут от гласа его черные, от дыхания его идет благодать, сгинет тьма от его ясного света, придавит поступь его злого аспида… — забормотал Лука. Слова были немного знакомы, но смысл, возможно, здесь был другой. Не иносказательный.

Вот этот парень, которого я собралась недрогнувшей рукой отдать на верную гибель, четверть часа тому назад спас мне жизнь. И что сделать для его спасения, я не знала. Разве что повторять за Лукой псалом.

— Где десница его простерта, не ляжет тьма; куда взгляд его обращен, искоренится вся скверна; и кто пришел за милостью, помилован будет, — отчетливо выговаривала я следом за старостой, пока не поняла, что за моим плечом кто-то стоит, и повернулась.

Степанида и Авдотья. Опять обнявшись, но что-то в них было не так.

— Велите Око принести, барышня, — негромко и очень требовательно проговорила Авдотья. — Не дождется он отца Петра.

— То, выдумала! — взвился Лука, хотя казался погруженным в псалом. — Окаянная! Чего несешь?

— То и несу, — губы Авдотьи на мгновение сжались в тонкую злобную нить, черты лица заострились. — Вон она, — и она сильно, с ненавистью, толкнула сестру локтем так, что та сжалась и ахнула, — пусть дар свой откроет.