Страница 6 из 8
Пытаясь хоть как-то расшевелить капитана, Этьен решил подыграть его безумной идее о возвращении на Гакан и принялся править одну из рыбацких лодок туземцев, пытаясь сделать её пригодной для многомесячного плавания. Работал честно и на совесть, но не спешил, втайне надеясь, что наваждение отпустит капитана задолго до того, как работа будет завершена.
Годиш бродил по деревне и скользил расфокусированным взглядом по обитателям. Вот коротконогие скуластые женщины разделывали мохнатую лесную свинью. Мальчишки с не по-детски серьёзными лицами строгали острые палки. Старухи грели на солнце озябшие тела. Откуда-то доносилась тягучая песня.
Туземцы, похоже, тоже чуяли приходящее по ночам зло, и было странно, что ни Люка, ни Этьен, ни даже религиозный Жирар ничего не замечали. Годиш не подавал виду, что видит озабоченные взгляды и тревожные интонации, проскакивающие в лепете Октая.
…они осквернили Алена. Он, Годиш, лично осквернил его там, на плоту, и теперь стал проклят собственной же скверной.
Когда капитан понял, что в Серене его никто не ждёт, то решил, что будет искать себе смерти. Он хотел только одного — умереть, чтобы острая жалость остатков команды не унижала его ещё больше. Но за ним неотступно следовали Жирар с Этьеном и ничего подобного не допускали, как бы он ни пытался разбить голову о камни или ложился лицом вниз в волну. Он был слишком слаб, и моряки неизменно останавливали его, вытаскивали его исхудавшее тело из воды. И конечно же, в его воспалённом сознании появлялось всё больше вопросов к Озарённому, как бы далеко они ни были друг от друга.
Пока наконец он не решил встретить молнию. Годиш торжествовал, едва в его голову пришло это решение. Он почти злорадно ждал очередную грозу и планировал смерть.
Вездесущие демоны дразнили, то приближались, то отступали, алчно сверкая глазами, и смотрели на падающие с крыши, под которой спали Жирар и Этьен, листья.
В ту роковую ночь, когда Годиш покинул деревню, по обыкновению никому и ничего не сказав, темнота казалась особенно непроглядной. Но Этьена мучили духота и кошмары, и, едва услышав шарканье капитана, он тут же растолкал Жирара и остальных. И Октая — прежде всего.
Марево от вершины горы — она оказалась вулканом — расходилось по сизым тяжёлым тучам горячечным румянцем.
Годиш решительно поднимался на взгорье. Будь он сейчас на воде, его ждал бы короткий злой шторм. Но погода на суше разительно отличалась от погоды на море. Сухие грозы прилетали словно из ниоткуда, били в землю ослепительными молниями и иногда даже раскалывали скалы и так же вникуда исчезали, не уронив ни капли на истерзанную землю.
В шуме ветра слышался хохот Морского Дьявола и всех его демонов. У Годиша больше не оставалось сил цепляться за жизнь. Существование его сводилось лишь к упрямому противостоянию злой силе, с которой он столкнулся в море и которая завладела его разумом. Какая по большому счету разница, в который час его настигнет смерть? Единственное, что занимало мысли, — как защитить оставшихся с ним моряков. Впрочем, если они пережили кораблекрушение и добрались до таинственного острова, со злыми духами как-нибудь справятся. Не могут не справиться.
Горячий ветер свистел в ушах, и слезинки высыхали, не успев сорваться с тяжёлых век.
Жирар опасливо жался к Этьену, когда небо ворчало глухим грозовым рокотанием, но тот упрямо следовал за капитаном.
Иногда Годиш останавливался и вслушивался в вой ветра, и тогда моряки замирали, стремясь слиться с темнотой, но, казалось, капитан их не замечал.
Наконец Годиш достиг вершины скалы и осмотрелся. Порывистый ветер трепал остатки рубахи. Шквалы становились всё сильнее, и тысячи рогатых тварей роем вились в листьях и мелких травинках.
Вглядываясь в темноту, он заорал:
— Ну, где же ты, бог?! Озарённый, или как там тебя? Я больше так не могу!!! Не хочу!!! Понимаешь, ты?!
Люка зажал рукой рот и наложил охранный знак. Жирар рванулся было к капитану, но Этьен схватил его за шиворот.
— Даже не думай! А ну как случится чего?
— Его надо остановить! Этьен, да что он творит!..
Тем временем Годиш совсем распалился и низким штормовым голосом продолжал выкрикивать проклятия в небо.
— Зачем, для чего мне нужен создатель, что хуже палача насмехается над судьбами людскими? Я отрекаюсь от тебя, понял, Озарённый?! Я…
Грохот пропорол вой ветра и, молния с сухим треском разорвала камень, на котором стоял Годиш.
Моряки в ужасе застыли, не в силах отвести глаз от дымящегося тела капитана.
Первым пришёл в себя Жирар и подбежал к нему. Годиш лежал навзничь. Он был без сознания. Рубаха и борода тлели, а от правого плеча на живот ветвями невиданного дерева расходилась багровая отметина. Жирар выглядел растерянным. Он смотрел в сторону Этьена и Люки и не мог принять произошедшее. «Наверное, сейчас он умрёт», — подумал Жирар и положил на шею капитана вспотевшую ладонь. Биение под пальцами говорило в пользу жизни. Он отпрянул. К ним подбежал перепуганный Этьен.
— Матео, что ты наделал!..
Капитан закашлялся и слабо улыбнулся его причитаниям.
— Теперь я свободен…
Октай суетливо бегал вокруг вновь потерявшего сознание Годиша и жестами показывал, что того нужно скорее нести обратно в деревню.
И только Люка смотрел расширившимися зрачками на случившееся и повторял не переставая: «Да это же грёбаное чудо. Ещё одно грёбаное чудо!..»
Вопреки ожиданиям капитана, удар молнии не принёс долгожданной смерти.
Потянулись дни выздоровления, похожие один на другой.
Этьен с Жираром по-прежнему держались поодаль от деревенских, хотя и участвовали во всех хозяйственных делах туземцев. То рубили поваленные бурей деревья, то разыскивали заблудившихся коз… Моряки с вящим безразличием относились к опасностям, мнимым и истинным, и Октай, как и всё племя, начал относиться к чужакам с благоговейным трепетом, и всё больше дикого мёда и лучшего мяса оказывалось в корзинах перед их хижиной.
В ожидании новых чудес Люка начал записывать свои рассуждения и тенью ходил за Годишем, который, к слову сказать, постепенно начинал интересоваться окружающими и перестал кричать по ночам.
Большое молчание вошло в душу и сердце капитана, и, едва умолкнув, он прозрел. Забыв о жалости к себе, он смотрел на дикарей, и сердце его сжималось. Он принял, что «Морской Лев» пошел на дно со всей командой, и тела их стали пищей рыбам и кракенам, души же оказались навеки в плену злой непобедимой силы, а потому все их тревоги суть ничто, суть песок на окраине Вечности. Но чем провинились перед Морским Дьяволом маленькие мирные люди? Их можно было спасти. Можно-можно, их ещё можно было спасти...
Годиш сидел перед хижиной Октая и задумчиво вырезал острием на чём-то мелком, зажатом между пальцев. Рядом важно восседал Люка и вещал о победах над отзывчивыми туземками.
Обрубки рук Алена давным-давно превратились в горсть желтоватых косточек, и Годиш отрешённо правил их ятаганом, который так и не вернул Жирару. Он давно перестал соотносить обрубки с их покойным владельцем.
В нём не осталось Алена. Он тихо ушёл из памяти, оставив после себя только любовь, скрепившую пустоту внутри Матео. Костяшки стали для него символом всего того, что превыше земных страстей.
— Сделаю чётки, — решил он, — пусть будут.
Мимо прошли туземки с корзинами на головах и призывно захихикали. Люка втянул живот и приосанился, Годиш же, не поднимая взгляд, приветственно качнул головой и продолжил править податливую кость.
Для него всё обретало иной, доселе неочевидный смысл.
Годишу открылось, что он прятал боль случившегося за вымыслом, по безудержности и страсти сравнимым единственно с напором Морского Дьявола. И с тех пор он сохранял в себе ровный тёплый поток умиротворения, кроме которого в нём почти ничего не осталось.
Когда в сумерках снова пришёл Морской Дьявол со своей бешеной свитой, Годиш не изменился в лице, привычно кивнул и просто-напросто отмахнулся от его горьких и злых слов. У него больше не было сил оправдываться или что-то доказывать. Люка зажмурился и зашептал молитвы, которые тут же подхватили мелкие твари с несоразмерно огромными головами, и так и сяк коверкая слова.