Страница 4 из 18
Ребенком я не боялся уколов, темноты, глубокой воды. Не боялся зубных врачей, парикмахеров, незнакомых людей. Необъяснимый страх вызывала только Нерина, прислуга, приходившая каждую вторую субботу, когда мама предпринимала капитальную уборку квартиры. Накануне ее прихода мне становилось тоскливо, потому что мама меняла привычное расположение вещей в доме. На террасе приготовлялись метлы, ведра, тряпки. Со столешницы обеденного стола свисали кожаными спинками вниз стулья. Поскольку мы с сестрой не участвовали в большой уборке, время до полудня проводили в кинотеатре, а после обеда уходили играть во двор, но все-таки осознание того, что в квартире переставляют вещи, становилось причиной моего беспокойства. И только вечером, еще с порога вдохнув запах мастики, я начинал отходить. Выстиранные, еще влажные шторы источали свежесть, мебель сверкала, полы излучали легкость. Если я замечал, что какая-то лампа, ваза или статуэтка сдвинута, то заботливо возвращал этот предмет на то место, где он обычно стоял. Мир опять был на своем месте.
Нерина снимала угол у маминой закройщицы Рики. Там мама с ней и познакомилась. Жених Нерины сбежал в Италию. И в той квартире существовал какой-то порядок, который Нерина не только уважала, но и поддерживала. У тети Рики была дочь моих лет. Ее звали Дина. Уходя на примерки, мама брала с собой и нас с сестрой. Мы играли с Диной. Мама сказала, что муж тети Рики сбежал в Италию, когда Дина была грудным ребенком. И ничего не давал о себе знать. Я думал, почему тот, кто решил сбежать, должен подавать о себе весточку? «Сбежать в Италию» было каким-то решением, все равно что сбежать из школы из-за плохих оценок или от нелюбимой жены.
Мои первые сексуальные фантазии пробудила Нерина. Играя во дворе, я подстерегал момент ее появления в окне. Она выбиралась на жестяной подоконник, и там, держась левой рукой за оконную раму, правой протирала стекла с внешней стороны. Под платьем из тонкого полотна выглядывали бедра и белое пятно нижнего белья, которое иногда во время ее движений увеличивалось. Я смотрел на нее, спрятавшись в кустах самшита. Однажды летом в парке у гребного клуба я увидел Нерину в объятиях какого-то моряка. Они сидели на скамье и целовались. Левой ладонью, той самой, которой держалась за раму, она ерошила щетинистые волосы любовника, а правая утонула в его широких белых брюках.
Я помню звук, производимый комком газет, соприкасающимся с влажным стеклом окна. Этот скрип и сегодня вызывает у меня мурашки. Я пережидал эту звуковую непогоду, прячась в дальнем углу двора. Пока не успокоятся призраки, не смеющие спрятаться даже в газетных столбцах. Какофонию творили скомканные истории, рассказывающие об обрушении пространства, о голосах людей. Все, о чем говорилось в колонках, теперь собралось в один комок. Вопят одиночки, посылающие свои призывы в бутылках газетных объявлений. Я не жалею их, у меня нет сочувствия к типам, которые стараются избежать той полноты, которую дает только одиночество. Все они притворяются, это всегда какие-то чистюли, которые не пьют, не курят, ищут не приключений, а только серьезные связи. Есть ли хоть что-то менее серьезное, чем с помощью призыва в бутылке отыскать серьезную связь? И эти женщины. Ни в какую не желают алкоголиков или авантюристов. Недавно я прочитал в серьезном американском журнале на странице объявлений текст высокого голубоглазого парня, только что разменявшего шестой десяток. Поверьте, Руди, он отчаянно врал, он давно уже растратил этот свой шестой десяток. Какая бесстыдная ложь, он желает познакомиться с молодой женщиной, чтобы путешествовать, учиться, исследовать мир вместе с ней. Он предпочитает Париж, Китай, Ван Гога, театр, Бетховена, волонтерскую работу в международных организациях, юмор. Какое меню! Таких мне совсем не жалко, когда их вопли исчезают в смятых газетах, которыми моют окна.
Сейчас! Вы хоть когда-нибудь говорите – сейчас? И тогда что вы вкладываете в это «сейчас»? Сколько сотен самолетов взлетает за это «сейчас», сколько тысяч мужчин в это «сейчас», помочившись, стряхивают капли с члена, сколько десятков тысяч женщин выщипывают брови, сжимают накрашенные губы. Из-за этого «сейчас» я не могу заняться собой. У меня ведь тоже есть право на свое «сейчас»?
Говоришь, Руди, надо найти середину? Но в середине нет ничего. Потому и подают объявления. Если бы они хоть чего-то стоили, если бы в них хоть что-то было, то они не искали бы знакомств через объявления. И тогда тебе ничего иного не остается, как распределить очередность включения мозга в зависимости от обязательств. Вспоминаю одну симпатичную игуменью, настоятельницу монастыря, я видел ее по телевизору, когда она стыдливо призналась, что из-за множества обязательств она не может молиться, потому что посреди молитвы начинает думать о том, достаточно ли запасов угля на зиму, хватит ли денег, чтобы заплатить плотнику. Вы не знаете, Руди, что значит родиться интендантом. А Бог все видит. Видит ли? Да видит, если и я вижу. Вы, Руди, не видите. И вообще эта история с Богом сомнительна. Он все видит. Так зачем же к нему вообще обращаться?
Женщина, которая убирается у меня в квартире, готовит и заботится обо мне, явилась по объявлению. Я зову ее Нериной. Она разведена, детей нет, только что разменяла пятый десяток. Я завещаю ей свою квартиру, а пока что она удовлетворяет все мои запросы. Я не мог иначе, как только по объявлению. Десять дней передо мной дефилировали женщины. Были среди них и весьма молодые, студентки, образованные и красивые. Перед тем как уйти, оставляли номера своих телефонов. Я чувствовал себя владельцем гарема. В конце концов я определился с Нериной. Ей это имя понравилось. Вы думали об услугах инвалидам? Мобильный бордель. Это было бы прибыльнее патронажа. Белград – большой город. Сколько неподвижных сатиров страдает в квартирах!
Знаете, Руди, мне всегда была отвратительна договоренность, этот молчаливый взгляд, соглашающийся на спаривание, легкость, с которой два незнакомых человека отправляются в кровать. Какое унижение! Зажженный фитиль, молния в груди, которая скользит в низ живота и упирается в преграду, судорога в стопах и висках. Любовь воздействует иначе, она греет, даже если она без взаимности. Я знал девушку, которая из неразделенной любви создала миф. Она была настоящим коллекционером, то есть я хочу сказать, что ничто, именно ничто не может устоять перед безумным упорством. Безумие рождает любопытство, восторженный страх. Людьми чаще всего движут комплексы. Большинство мотиваций возникает не из благородных побуждений, напротив, из низменных. Мы даже иногда бываем временно добрыми по сомнительным причинам. Это моя сиротка явилась ко мне после концерта. На ней была поношенная каракулевая шубка, голую шею усыпали родинки. На лице – толстый слой пудры, который не мог скрыть плохую кожу. Улыбнувшись, она показала редкие передние верхние зубы. Меня растрогал ее взгляд, теплый и холодный одновременно. Было приятно, что я нравлюсь ей, и она не скрывала этого, наоборот, с первой же встречи она начала преследовать меня, утверждая, что мы – идеальная пара. Она только что закончила учебу на романской кафедре. Жила с матерью в большой квартире. Они вели себя как осиротевшие буржуйки, на каждом шагу я сталкивался со страданиями, напоминавшими о роскошных временах. Однажды во время прогулки по городу она показала мне на Крунской улице двухэтажную виллу. Когда-то она принадлежала ее деду, королевскому летчику, который наложил на себя руки из-за того, что жена отказала ему в разводе. У него много лет была любовница, с которой он хотел обвенчаться. Он застрелился прямо у нее на глазах. Был еще какой-то дядя, художник и человек богемы, парижский выученик. Возникали истории, перечислялись путешествия. Гимназисткой она была чемпионкой города по фехтованию, какое-то время играла на саксофоне, целый год провела в Японии. Записывала в тетрадку все прочитанные книги, все просмотренные фильмы и театральные представления. У нее была огромная коллекция биографий знаменитых любовников мира. Во время наших ежедневных прогулок она показывала себя необычной особой. Презирала институт семьи, мещанскую мораль. Меня очаровала ее сила, готовность жить в одиночестве, упрямо ожидая своего сказочного принца. Да, мне нравилась эта ее роль. Даже после двух, трех месяцев мне не удалось обнаружить в ее окружении близкого человека. Была у нее одна подружка, настоящая красавица. Звали ее Симонидой. Эта умная, красивая и ленивая девушка была для нее единственной публикой, а ведь, между прочим, любая секта начинается с одного человека. И я постепенно стал вторым.