Контрольный выстрел

Отрицательная энергетика накрыла площади столицы облаком злобы. Демократические бомжи и номенклатурные перерожденцы звали людей на баррикады. «Долой!» и «К ответу!» стали лозунгами дня. Не свойственное истинной демократии черно-белое мышление лишило плюрализм его притягательной силы. Но над этим никто тогда не задумывался. Тайфун разрушения поднялся над страной.

Господи! Где они — пророки новой эры? Одних уж нет, а те далече. Баранников — в могиле, Ильюшенко — в камере, Кобец — в камере, Станкевич — в розыске, Лебедь — в опальной оппозиции... Грачев... Ерин... Бурбулис... Куркова... Старовойтова... Попов...

Революции пожирают своих детей! Наши революции прожорливее. Они пожирают и детей, и внуков.. И детей детей. И внуков внуков.

«Мы вылечим больное общество»,— кричали на трибунах.

Лекари перестройки лечили народ с садизмом инквизиторов. Без наркоза, без стерилизации. Вскрыли, посмотрели, что внутри... А раны залечить забыли. И гноятся эти раны, ох как гноятся.

Все это для В.И. было ясно еще тогда. Даже раньше. Уже в восемьдесят шестом появились симптомы болезни и возникла первая тревога. Среднее поколение воспринимало ее интуитивно, старшее — разумом. Страна походила на неизлечимого больного незадолго до кончины. Накаченное идеологическими наркотиками тело ощутило облегчение. Но облегчение это было последним...

Словно под гипнозом, недальновидные политики делали судорожные движения. Долбаный ГКЧП довершил все...

Забыли вожди наставления старой проститутки: если тебя насилуют, расслабься и получи удовольствие...

А как хорошо начиналось!

Появление Валерия Ивановича Свиридова в КГБ, или, как его тогда называли, конторе глубокого бурения, не было выдающимся событием или из ряда вон выходящим явлением. Окончив техникум и поступив в вечерний институт, Свиридов не задумывался о возможности карьеры в качестве офицера всесильного и могучего ведомства. К нему он относился так же равнодушно, как к троллейбусу или фонарному столбу. Ну, есть и есть. О репрессиях или о других мрачных страницах истории, связанных с этим наркоматом, он как-то особо не размышлял.

Его родных и близких драматические годы обошли стороной: ну, не были они причастны к троцкистско-зиновьевским блокам, да и о покушениях на Сталина и его окружение вроде как не задумывались и потому на кухне не обсуждали. Их миновала чаша сия. Но в этом трудно было искать закономерности, так как тысячи таких же работяг, а они были именно работяги, далекие от политики, рыли каналы и строили БАМ. В общем, Валерий Свиридов, как ворона не пуганная, к предложению поступить на работу в Контору отнесся спокойно и с достоинством. Тем более что сделано это предложение было близким другом Василием Тюриным в весьма конфиденциальной обстановке — на верхней лестничной площадке административного корпуса родного завода.

Именно там Василий открыл ему страшную тайну, что сам он уже почти оформлен на службу и не сегодня завтра будет увольняться из народного хозяйства. Друг и сотоварищ поведал также о том, что, будучи в кадрах, «где у него свои люди и все схвачено», он со всей революционной страстностью продал и душу Валерия Ивановича. И почти кровью расписался под своей рекомендацией.

Как человек язвительный от природы, В.И. долго и нудно расспрашивал сотоварища об их совместной будущей героической работе. Догадывался, что тот ни хрена не знает, а потому либо будет врать, как Троцкий, либо щеки надувать, прикрываясь секретностью. Так и оказалось. Василий вилял и изворачивался, глубокомысленно закатывал глаза, демонстративно прислушивался к шагам на лестнице и наконец, взмыленный от пристрастного допроса, поставил вопрос ребром.

— Так ты готов служить Отчизне?

Резкость и конкретность заявочки обдала ледяным холодом. Служить Отчизне!

— Нет, брат, я, наверное, недостоин!

В.И. еле удержался на серьезной волне, увидев несчастный вид приятеля, который, судя по всему, не менее изощренно врал и про него в этих самых кадрах, «где все схвачено». Ну должен же был он показать знание людей, без которого кандидат в органы просто тьфу, и никакой «не командир, а просто балаболка».

Однако не прошло и трех дней, как эти самые кадры дали о себе знать. Кадры, которые решают всех.

Прибыв по звонку на Малую Лубянку, В.И. с удивлением обнаружил, что увиденное там мало отличается от того, с чем он сталкивался ежедневно. Мужики, проверяющие документы, стояли на проходной без формы (в те времена так оно и было). Женщины, как потомки оккупантов, тащили из буфета за задние лапы посиневших от лютых пыток кур. Все по-нашенски, по-человечески.

У его собеседника была лысая, как глобус, голова. Во время беседы она меняла цвет и, кажется, даже форму. А еще обладала невероятной способностью «гонять волну». В мгновения сосредоточения кожа на черепе собиралась в складки, и в месте, где на глобусе должен был бы находиться Северный Ледовитый океан, бушевал шторм.

«Наверное, я им не подойду: не умею я так».

Но Валерий Иванович подошел. Его оформляли со скоростью курьерского поезда, словно без него невозможно было начать что-то очень важное, особо секретное и государственной важности. Ларчик открылся просто. Сам В.И. и его родственники всю жизнь прожили в Москве, работали в режимных почтовых ящиках. Не привлекались, не участвовали, не состояли и не имеют. С пятым пунктом было не хуже, чем у элитных собак. Вся усопшая родня покоилась на кладбищах московской и рязанской губерний. «Я чист, как Апполон», — отметил В.И. про себя, что подтвердили и результаты медицинского освидетельствования: кожные покровы чистые, живот мягкий.

Осмыслив это, подписывая необходимые бумаги и обязательства, В.И. невольно задумался — а не продешевил ли? Он почти гордился своей биографией, такой чистой и стерильной. Спортсмен, комсомолец, Отличник боевой и политической подготовки. Лично въехал на танке в Братиславу в 1968 году. Что может быть лучше...

Однако его покровы и мягкий живот никого в Конторе не взволновали. К появлению под сводами Лубянки очередного салаги отнеслись как к делу рядовому и обыденному. К удивлению своему, В.И. осознал, что таких, как он, здесь вагон и маленькая тележка. Что почти все стоят в одной стартовой позиции — лейтенанты и старлеи. Что даже начальники по званию не выше капитана, а подполковник — это уже аксакал...

Как бы то ни было, разочарования он не испытал. Команда подобралась отменная. Жизнь проходила и в познании внешнего мира, который имел, как оказалось, теневую, гадкую изнанку, и в радостных утехах младшего офицерского состава.

Что касается изнанки, все было, как Валерий Иванович и предполагал: вчерашние кумиры блекли в глазах, поворачиваясь к молодому оперу обратной и весьма непривлекательной стороной. По прошествии многих лет он понял, почему так страшит отдельных персонажей сама мысль о наличии у КГБ каких-либо архивов. Уж слишком омерзительными для окружающих, тем более для почитателей, могут оказаться их фигуры, если кое-что выплывет на поверхность.

Если говорить об арсенале радостей, то он был традиционен со времен петровской гвардии и давыдовских гусар. «Наливай да пей!» К счастью, жертв и разрушений после таких гулянок в практике В.И. не бывало. Посуда сдавалась в срок. Женщины всегда были довольны.

Из всех профилактик, проводившихся с зелеными юнцами старшими братьями, ему запомнилась одна, выраженная строками Расула Гамзатова:

С тех пор он свято следовал совету мудрого горца.

Свою жизнь В.И. мог разделить на три периода, разных и удивительно драматичных. Первый начался в тот самый день, когда он ступил на улицу Большая Лубянка, тогда еще улицу Дзержинского. Длительный по протяженности, этот период вобрал в себя столько, что этого хватило бы не на одну жизнь. Двадцать пять лет безупречной службы. Карьера от младшего опера до начальника службы. От лейтенанта до полковника. Олимпиада, Афганистан, Московский фестиваль. Успешная реализация множества разработок, возвращенные государству и гражданам ценности на миллионы рублей, участие в серьезных розыскных мероприятиях и задержаниях — от карателей до террористов. Он был удивителен, этот период.