Побудь со мной

Аля поднялась на цыпочки, шагнула раз и другой, подпрыгнула, раскинув руки и вытянув ноги.

– Бабуль, смотри, я уже ба-ре-лина! Бабуль, скажи, похоже? Похоже?

– Похоже, – кивала бабушка, перекатывая за щекой карамельку. – На циркового медведя похоже. Прекрати по полу топать. Сейчас соседи снизу милицию вызовут.

Аля послушно остановилась, опустила руки и перестала быть барелиной.

– На балерину надо много лет учиться, – сказала бабушка, снова меняя очки и глядя в телевизор. – Надо с утра до вечера заниматься. Смотри, какая у них осанка, какие движения! У них режим жизни специальный. И никаких конфет!

– А чтобы на корабле плавать тоже нужен режим и никаких конфет? – спросила Аля, возвращаясь к бабушке на кровать.

– Чтобы на корабле плавать? – рассеянно переспросила бабушка. – Нет, на корабле можно конфеты.

Она протянула руку, пошарила на тумбочке среди коробочек с лекарствами, нашла ещё конфету и протянула Але.

– Будешь?

– Буду!

– Ладно, бери, только маме не говори.

Глава 3

Страшные песни

Пять дней в неделю родители исчезали в Ни, а Алю бабушка вела в детский сад. Детский сад был страшный. Это был деревянный дом, полный щелей, сквозняков и странных скрипов. Воспитательница Нина Пианиновна, которая вообще-то на самом деле Вениаминовна, и у которой ключ от группы, опаздывала. Аля, Марина и Оля скатывались на попах, как с горки, с деревянной истертой лестницы, потому что было скучно.

– А я не хочу быть барелиной, – рассказала Аля. – Им конфет нельзя. Я, когда вырасту, стану капитаном.

– Капитаны – только мальчики, – сказал Серёжа, который стоял внизу под лестницей.

– Почему? – спросила Марина.

– Потому что девочки трусихи, – сказал Серёжа.

– Неправда! – закричала Аля.

– А тут в подвале крысы живут! – сказал Серёжа. – Если укусит крыса или ничейное животное, то будут делать сорок уколов в живот. Иначе умрёшь от их заразных болезней.

Марина заплакала. А Аля вспомнила, как рассказывала перед группой стишок. Его надо было читать наизусть громко и с выражением. В этом стишке было слово «крыша». И у Али это слово каждый раз превращалось в «крысу», и все после этого стишка дразнили Алю крысой и смеялись. После этого она всё время боялась, что ей снова зададут учить какое-нибудь стихотворение и заставят читать его перед всеми. И настоящих крыс из подвала она тоже боялась. А в капитаны трусих не берут. Трусихи не ездят на море, их не берут на корабль, на котором плавает дядя Женя-капитан, им не увидеть дельфинов и не отыскать смышленого слона, чтобы взяться наконец за строительство её собственного дома.

А тут ещё каждый день надо ходить в детский сад. Каждый день надо рано утром вылезать из-под тёплого одеяла. Так рано и так быстро, что нет времени даже вспомнить, что снилось этой ночью и вообще почувствовать себя человеком. Чудовище каждое утро молча стояло в углу и смотрело, как Аля одевается. По утрам она его почти не боялось. В квартире уже горел свет, ходили туда-сюда взрослые, шумели водой и посудой. Чудовище не посмело бы ничего сделать. Аля, поглядывая на его большую тёмную фигуру в углу, натягивала на себя всякую разную одежду вроде колготок, поверх которых, когда было холодно, надевались ещё рейтузы, майку какую-нибудь, у которой непонятно где изнанка, а поверху ещё кофту, у которой никогда не знаешь, где зад, а где перед, потому что она со всех сторон одинаковая. Хуже всего Аля себя чувствовала, когда стояла уже одетая, но мама вдруг замечала, что что-нибудь надето шиворот-навыворот или обнаруживалась дырка на колготках или пятно на кофте. И надо было опять эту дурацкую одежду переодевать. А мама, вместо того, чтобы просто вежливо не заметить дырку или пятно, начинала нервничать и говорить, что теперь они точно опоздают, а ей ещё потом бежать на работу. Если мама нервничала из-за того, что они с папой опоздают, то, заплетая Але косичку, начинала больно дергать её за волосы. Не нарочно, не назло Але, а просто потому, что боялась не успеть вовремя скрыться в Ни. Папа как-то рассказывал, что все взрослые люди в дневное время обязательно должны быть на своих рабочих местах, а тех, кто свободно гуляет по городу и не работает, ловят милиционеры и сажают в тюрьму. Так что все должны были по утрам обязательно куда-то уходить: дети – в школу или в детский сад, родители – на работу, и только стареньким бабушкам и дедушкам можно было оставаться перед смертью дома или гулять, или ходить в магазин.

В детский сад в Алину группу приходило человек тридцать, с утра ещё сонных, зевающих во весь рот, иногда заплаканных, обязательно кто-то шиворот-навыворот, а кто-нибудь и описался. Сначала полагалось сделать зарядку. Это был, конечно, не спорт, который показывали по телевизору, и уж точно не олимпийские игры. Надо было выстроиться перед воспитательницей и дружно помахать руками и ногами, присесть и наклониться. Воспиталка как будто проверяла, что все дети исправны и нормально реагируют на её команды.

Завтрак приносила на подносе нянечка, одетая в мятый белый халат. Если бы Аля была капитаном, она бы ни за что не приняла её в свою команду. Мятая нянечка часто тихонько ругалась себе под нос, а иногда и громко вслух, когда кто-нибудь что-нибудь опрокидывал, ронял и проливал. Вот участковая врач, например, тоже носила белый халат, но он всегда был чистый, даже какой-то сияющий, особенно когда она приходила на дом, распахивала пальто, и халат вспыхивал оттуда, как лампа дневного света. Он у неё не мялся даже под шубой, и даже если она сидела на стуле. За одно это участковую можно было уважать и даже хотеть сделаться во взрослой жизни похожей на неё. Все женщины, одетые в белое, были очень красивыми: и врачи, и невесты. Не говоря уже о фарфоровой балерине Наташе. После бабушкиного рассказа Аля видела во сне, как Наташа поднимается на кончиках пальцев своих точёных ножек, отталкивается и взлетает над сценой в белоснежном сиянии, но вдруг вокруг начинают падать черные и громкие бомбы, как в кино, сцена дрожит и всё вокруг рушится, и никто не может защитить хрупкую фарфоровую красоту. Аля просыпалась в слезах, пытаясь унять колотящееся в горле сердце, натягивала повыше одеяло и чувствовала себя очень трусливой и очень неряшливой. Такой, как она, точно не стать балериной. Балерины не едят конфет, ходят всегда с прямой спиной и гладко причёсанными волосами. Они не могут развалиться на диване, зевая во весь рот или ссутулиться, выпустив спереди валик живота. Нет, лучше уж быть капитаном, тогда можно просто взять и уплыть на своём корабле туда, где тебя никто не видит и можно делать всё, что хочется. Капитаном у них в группе никто не собирался становиться. Марина хотела стать врачом, а Оля – невестой. Это было намного легче, чем быть балериной. На накрахмаленном халате участкового врача Аля насчитала семь пуговиц и поняла, что, возвращаясь домой, врач может снять его и поваляться перед телевизором с чашкой чая и коробкой конфет, которые мама подарила ей на восьмое марта. Невесты тоже не ходили постоянно в своих пышных белых нарядах. Аля догадывалась, что уже на следующий день после свадьбы они надевали что-то другое и спокойно доедали оставшийся после гостей торт, а платье хранили в шкафу на память, как мама. Врачом и невестой быть не так уж и сложно. Аля разглядывала свои колготки, слегка сползающие на попе, сложившиеся гармошками под коленкой и над ступней и рукава клетчатого платья, которые были уже немного короткими, но всё ещё широкими. Вот бы ей такую красивую форму, как у дяди Жени! С золотыми листочками, вышитыми на рукавах и воротнике! Какой бы она сразу стала красивой! Намного красивее, чем даже врач в белом халате или невеста в нарядном платье.

– Александра, где ты витаешь опять? – спрашивала воспиталка Нина Пианиновна. –Ну, хоть чай допей, если кашу больше не можешь.

Нина Пианиновна была добрая, не заставляла доедать и умела играть на пианино. А вот вторая воспиталка, Елена Сергеевна, не прощала остатков каши. Но самое неприятное было в ней то, что она, как и Аля, была Сергеевной. Аля твердо знала, что папу звали Сергеем в честь неё самой, то есть только потому, что она, Аля, звалась полностью Александрой Сергеевной. А тут вдруг обнаружилась ещё одна Сергеевна, и Аля никак не могла понять, почему эта новая, взрослая тётенька взяла такое же отчество и какое отношение она имеет к её, Алиному, папе. Но потом Аля сделала удивительное открытие: оказывается, совершенно разных людей, никак друг с другом не связанных и даже не похожих друг на друга могут звать одинаковыми именами. Так у них в группе оказалось две Лены (это кроме воспиталки) и целых три Наташи, среди мальчиков тоже повторялись Лёши и Саши, и даже Серёжа нашёлся. Аля показала этого маленького Серёжу папе, и тот ему не понравился, потому что как раз в тот момент у пятилетней тёзки под носом висела сопля. Тогда Аля показала папе Елену Сергеевну, но они только поздоровались и всё. Скудость фантазии взрослых в придумывании имён неприятно поразила Алю. Она с облегчением обнаружила, что в группе нет второй Александры, и пообещала себе, что для будущих своих троих детей выдумает особенные, неповторяющиеся больше нигде в мире имена.