Страница 20 из 61
— Что ты несешь?
— Ты сам сказал, что есть личное… Только между нами… А сейчас взял и вмешал папу. Как это вообще выглядит?!
— Да блядь… — выдыхаю и замираю. Но и Полина замирает. Тогда говорю, жестко рассекая воздух: — Я обещал ему тебя не трогать и не сдержал слово.
— И что? Никто бы не узнал, Миша. Я бы не сказала!
О том, как именно это все вывернулось изнанкой наружу, рассказывать я, конечно, не собираюсь. Не предъявлять же принцессе, что вина ее из-за всей этой хрени — на моей спине! Да и неважно на самом деле.
— Я слово давал. Скрывать было бы подло.
— Ну вот… — судорожно выдыхает. — Твое равновесие, гордыня, контроль, внешний облик — это всегда важнее! Важнее самого сокровенного оказалось!
— Полина, — зову приглушенно, сдерживая свежую массу эмоций, которая бурным потоком толкается наружу.
— Иди к черту, Миша!
Последнее, что я вижу — ее огромные сверкающие глаза и резкий взмах волос по воздуху. Дверь с грохотом влетает в коробку. Я снова остаюсь один.
18
Полина
Этот невыносимый Тихомиров… Как я могу его любить?! Весь день в слезах, а он даже не появляется. После всего, что было! После того, в каком состоянии я от него ушла! Избирает свою обычную тактику — выжидает сутки, с расчетом, что я успокоюсь. Черта с два! В этот раз я не собираюсь все забывать. Мне не нужны такие отношения! Я сказала ему искренне — мужчина, за которого я выйду замуж, должен меня любить. Иначе я не смогу. Сегодня это окончательно поняла.
— Пап, закажи билеты сейчас, — обращаюсь к отцу поздним вечером.
Вваливаюсь в кабинет, едва постучав.
— Какие билеты?
— Для меня и Миры. Я с ней обсудила. Она готова завтра лететь. Я тоже.
На самом деле я просто боюсь, что действительно остыну и снова все спущу Тихомирову.
— К чему такая спешка? — настораживается папа.
— Мне нужно подумать. Здесь… Здесь я не могу, — сдержанно поясняю я.
Фигурально кажется, что над нашими головами гремит гром. Папа мрачнеет на глазах. Поднимаясь, внушительной горой нависает над столом. Гнев явно не на меня направлен, но даже мне становится страшно.
— Он тебе что-то сделал? Обидел?
Еще не хватало, чтобы из-за меня между ним и Мишей произошел настоящий конфликт. Этого я не то что не хочу, а даже боюсь! Как ни ругаю себя, за Мишу переживаю. Нет, он, конечно, не маленький. Но… Я не желаю, чтобы у него были хоть какие-то проблемы.
— Конечно, нет, — отзываюсь как можно мягче. — Просто…
— Что сделал? — напирает папа, даже не понимая, насколько меня это смущает.
Сейчас для него нет никаких границ. По глазам вижу, подробности его не смутят. Любая информация способна подтолкнуть к решительным действиям. Он готов убить за меня.
— Ничего Миша не сделал!
— Что не так тогда? Чего истеришь?
Осознаю, что не успокоится, пока не добьется ответа.
Тягостно вздыхаю и выдаю:
— Просто Миша меня не любит, — только это выговариваю и снова на плач срываюсь.
Слезы льются обильными потоками, будто до этого я не выдала годовой запас. Всхлипывания вырываются, как ни стараюсь остановиться. Боль и обида — адовый коктейль. Он опьяняет, дезориентирует и берет под контроль все функции.
Как бы ужасно это ни звучало, кажется, что мир разрушен. Миша ведь не просто разбил все мои мечты. Он их в порошок растер.
— Как это не любит? Как? Как тебя можно не любить?
— Папа, — скулю я. — Вот не добивай… Сейчас мне не разбор полетов нужен. Просто пойми меня и поддержи. Пожалуйста.
Он глубоко вдыхает. Тяжело выдыхает. С силой сжимает челюсти.
— Понимаешь, Миша не плохой, пап. Он никогда меня не обижал, клянусь. Просто… Он очень хочет семью. Как у нас. Но при этом не дает самого главного. Любви. А что это за семья без любви? Фикция. Пустышка. Постановка, — даже не знаю, откуда беру силы на эти мирные, ровнее ровного, размышления. — Я сейчас поняла, что так не хочу. Не смогу! Я заслуживаю, чтобы меня любили.
— Конечно, заслуживаешь, — с трудом хрипит папа. Рыскает по моему лицу беспокойным взглядом. — Значит, свадьбы не будет?
— Я не знаю еще… Хочу подумать… Вы же… Пап, вы же всегда поймете меня?
— Конечно.
Могу лишь предполагать, чего ему стоит это слово. Голос трещит и ломается. Но глаза выражают любовь и заботу.
Поднимаясь, обхожу стол. Папа со вздохом выпрямляется и, раскрывая руки, принимает меня в объятия.
— Спасибо, папочка. Спасибо.
Ночь проходит в тревожном забытье. То и дело просыпаюсь. В душе никак не утихают бураны. Больно. Даже предстоящее путешествие должным образом не радует. Понимаю, что не за новыми впечатлениями отправляюсь. Просто сбегаю.
Миша появляется утром. Замираю у чемодана. В груди мгновенно все сотрясается. Смещается, перепутывается и, ломаясь, приходит в негодность. Обжигает огнем. Разбивает мощнее, чем вчера. Боль множится в геометрической прогрессии. И любовь… Будь она неладна! Никуда, конечно же, она не делась. Так быстро перебороть чувства невозможно.
Его молчание, цепкий взгляд, которым он пронизывает сначала меня, а после оценивает картинку в общем — сводит с ума.
— Что ты делаешь? — снова этот стальной ровный тон.
Сердце биться прекращает, когда Тихомиров шагает. Хочется сорваться с места и убежать в ванную. Как бы нелепо это ни выглядело, если бы имела возможность пошевелиться, я бы так и сделала.
— Полина, — давит тоном. — Я спрашиваю, что ты делаешь?
Я совершаю вдох. Запускаю жизненно необходимые процессы. Они меня своей силой и скоростью оглушают.
— Кто тебя впустил, Миша? — выпаливаю, как только удается сложить мысли в слова.
— А что, уже выставлен какой-то определенный запрет, и впустить меня не должны были?
— Ничего такого, — бормочу, как будто равнодушно. — Просто я не хочу тебя видеть, папа знает.
В темных глазах Тихомирова мерцает гнев. Я задыхаюсь и прихожу в еще более неистовое волнение. Но тут, словно оступившись, одергиваю себя, ловлю равновесие и приказываю себе не реагировать.
— Даже так, — произносит тем временем Миша. — Может, объяснишь нормально, что конкретно тебя вчера взбесило?
— Взбесило? — взвизгиваю, потому что от резкого и ярого негодования тихо звучать попросту неспособна. — Я все сказала тебе еще вчера! А ты так ничего и не понял!
— Повтори. Спокойно.
— Нет же… — захлопываю чемодан, несмотря на то, что не все упаковала. — Иди ты к черту, Миша!
— Это я запомнил, — невозмутимо отзывается Тихомиров. Пройти мне не дает. Преграждает путь, как скала — ни обойти, ни перепрыгнуть. — Дальше.
Еще имеет наглость требовать!
— Самое главное? — уточняю тем же взвинченным тоном. Плевать! Я не Миша Тихомиров и не обязана делать вид, что проживаю эту ситуацию с хладнокровием удава. — Самое главное, повтор для жирафа, ты меня не любишь!
Хоть бы один мускул дрогнул!
Нет же, он выдвигает абсолютно беспристрастно:
— Ты знала об этом раньше.
— Видишь ли, Миша… Вроде как знала. Да, ты говорил. Не обманывал. Но я надеялась. Думала, что ты либо еще не понял, либо вот-вот полюбишь, — с горечью выворачиваю душу. Слезы снова соскальзывают по щекам, я их сердито смахиваю. — Вчера поняла, что этого нет, и не будет.
Тихомиров молчит. Положения не меняет и мимикой никаких реакций не выдает. Темнеют лишь его глаза. Очень медленно сдвигаются к переносице брови, ноздри раздуваются, какое-то едва уловимое движение губами и сухой вопрос:
— Что дальше?
Я шумно и разочарованно выдыхаю.
— Возможно, это конец, Миша.
Он моргает. Резко вдыхает. И вот… Мускулы на его лице выдают какую-то мимолетную реакцию. Я пытаюсь ее поймать и разобрать, но Миша наклоняет голову и, глядя из-подо лба, вновь превращается в робота.
— Возможно? — звучит он приглушенно и как-то пугающе.
Однако я убеждаю себя, что должна выдержать это давление, не сломаться, поступить так, как решила вчера.