Страница 6 из 22
– Хорошо, хорошо… Дал я от сердца и не жду уплаты. Если, однако, получу её, пригодится, потому что смогу помочь другому. А что, если найдётся другой рекрут, который будет иметь только пятьдесят копеек в кармане?
Токажевский рассмеялся и начал прощаться. Когда они снова оказались в тюремной камере, не застали там всех: рекруты ушли. Черский, узнав об этом, также начал собирать свои манатки. Вытащил из-под нар сундук. Вынул из него мундир, который получил в Тобольске, и разгладил его с явной неохотой.
– Наверное, нужно поблагодарить! – произнёс он, бросая на Токажевского неуверенный взгляд.
– Нужно…
Он переоделся, старую одежду сложил в сундук. Однако не закрыл его и в течение долгого времени всматривался в задумчивости в его содержимое. Что-то ему ещё не давало покоя, как будто опасался, что о чём-то забыл, что чего-то постоянно не хватает. Наклонился и выпрямился, глаза забегали беспокойно. Наклонился снова, но на этот раз сильно, до земли. Сунул потаённым движением руку под нары, что-то там нащупал и вытянул. В бутылке с водой оказалась роза. Была она сегодня даже более красивой, чем вчера, благодарно расправила лепестки, в этом душном помещении её запах казался намного более сильным. Он взял её аккуратно пальцами, положил в сундук и захлопнул крышку.
Вокруг раздался смех. В это мгновение он оказался предметом всеобщего внимания, люди заметили всё. Из замешательства, которого он не успел скрыть, они сделали выводы.
– Вот и нашёл возлюбленную! – сказал кто-то. – Едва оказался в Омске, уже закидывают цветами.
– А как ловко скрывал! – вмешался кто-то другой. – Никто ничего не заметил, а он спал с розой в течение целой ночи. Счастливец. Такой не пропадёт в Омске.
Всех охватила весёлость. Приблизился Токажевский. Он один не смеялся. На сосредоточенном, сильно теперь осунувшемся лице рисовалась глубокая серьёзность.
– Кто тебе это дал? – спросил он медленно.
Черский пожал плечами, притворяясь беспечным.
– Получил на улице, – ответил он. – Дала мне какая-то девушка вместо гостинца.
– Девушка? Наверное, красивая девушка, не правда ли? Значит, это ради неё решил остаться здесь. Для неё лишился всех денег?
В помещении стихло, сильнее, всё убедительнее произносимые вопросы произвели на всех большое впечатление. Черский зарделся и свесил голову, как школяр, пойманный с поличным.
– Янек, – Токажевский предостерегающе, поднял вверх палец, – запомни хорошо, что я скажу теперь! Мы уходим на каторгу, ты остаёшься здесь. Ты должен быть первым, должен стать исключительным солдатом, который переймёт отсюда всё хорошее. А знаешь, для чего? Для будущей борьбы нам понадобятся не только горячие сердца, но и отличные командиры, умеющие руководить в огне! Как для нас каторга, так для тебя единственной доступной школой будет этот омский батальон. Следовательно, ты должен этим воспользоваться!
В помещении воцарилась тишина. Это были необыкновенные слова.
– Из этого следует единственный вывод: у тебя нет ни минуты на отдых! – Токажевский говорил со всё возрастающим волнением. – Нельзя мечтать и нельзя ни с кем связываться. Потому что твоя родина не здесь. Кто женится, растворится в русском море и будет утрачен для нас навсегда. Следовательно, это первый наказ польскому изгнаннику: ходи среди людей и делай в Сибири как можно больше хорошего, чтобы нас ценили люди, помни, однако, что ты на этой земле только прохожий.
Он умолк и полной грудью набрал воздух. Немного погодя он в задумчивости всматривался в побледневшее лицо царского рекрута. Но его взгляд внезапно смягчился.
– Я набросил тяжёлое бремя на твои не приученные ещё для трудов плечи, – произнёс он мягко. – Старайся устоять… А эту розу лучше всего выбросить сразу, пусть она напрасно не занимает твои мысли. Сожги, именно в этой тюремной печи!
Он тяжело положил руку на его плечи. Черский послушно открыл сундук и вынул цветок. На волю вырвался ошеломляющий чувства аромат, как живое закружилось перед глазами красивое, приветливое, улыбающееся личико. Черский тяжело выпрямился и огляделся вокруг. В него вглядывались с напряжением, в каком-то торжественном сосредоточении, как будто от того, что он сейчас сделает, зависела их жизнь. Он стиснул крепко губы, его плечи дрогнули лихорадочно. Однако немного погодя он шагнул спокойно вперёд.
В печь кто-то недавно подбросил, хорошо высохшие дрова горели ярко. Он бросил на них розу и смотрел. Лепестки молниеносно съёжились, как возглас боли, раздалось резкое шипение испаряющейся быстро влаги. Цветок потемнел, уменьшил свои размеры и превратился в небольшой черноватый шарик. Он вздрагивал несколько раз, вырисовывались всё более длинные трещины, и неожиданно изменил цвет: раскалился до красноты, потерял формы и, как золотистый огонь, прыгнул вверх.
Черский отодвинулся. На его застывшем в этот момент лице показалась почти старческая серьёзность.
Совет Токажевского оказался правильным: коньяк произвёл на унтер-офицеров самое благоприятное впечатление, другие рекруты, ориентирующиеся уже немного в городских отношениях, также пришли не с пустыми руками, таким образом, жизнь в казармах начала складываться сносно. Хотя и в упражнениях не было недостатка, а неустанные марши, бега, смотры, порой изрядно давали о себе знать, но к этому были все подготовлены. Известно: войско требует усилий. Зато пропитание было превосходным, и обращение начальников также ни в чём нельзя было упрекнуть. Умели они заметить более слабых, взять на себя заботу о них, побудить к настойчивости. Черский удивлялся всё более. Ожидал разлада, авантюр, трагедий, о которых слышал неоднократно. А в это время не было никаких хлопот, и если бы не труд, день превратился бы, собственно, в идиллию. Первоначально полагал он, что это результат подарков. Однако по мере того, как пригляделся, приходил всё более к заключению, что скрывается за этим хорошо продуманный воспитательный метод. Кто-то там наблюдал сверху, кто-то отлично понимал душу рекрута. И благодаря этому методу добивался превосходных результатов: люди быстро набирали ловкости, выравнивали силы и всё легче поддавались войсковой команде.
В середине октября, как обычно в этих окрестностях, выпали обильные снега и прижал мороз. Служба становилась всё более обременительной, изменилась степь. Киргизские юрты отодвинулись на юг. На гладкой теперь, как стол, покрытой белизной равнине возникла пустыня.
И сразу, как по мановению волшебной палочки, изменилась также жизнь в казармах. До этой поры поляков было немного, так как попадали сюда подобно Черскому, только путём особого покровительства. Теперь же они начали наплывать большой волной, как вздыбившаяся река, перед которой внезапно открыли плотины. Для них сформировали отдельный, пятый батальон. Перевели в него также и тех, которые прибыли раньше. Переменилось всё: роты, взводы, помещения, низшие и высшие командиры. И когда каким-то утром Черский снова встал в шеренгу, увидел перед собой совершенно другие лица. Те, которых видел прежде, выглядели по-другому, на каждом, пусть и глубоко, таилась хоть частица добродушия, в этих же нельзя было отыскать ничего более, чем грубость и хамство.
Это был страшный и памятный для батальона день. Те, которые уже чему-то научились прежде, вынесли его легче. В то же время новые, повторяя многократно каждое упражнение, в течение целого дня утопали в снегу, падали от изнурения, даже истекали кровью, потому что бывали биты за каждую мелочь. И когда наконец пришёл вечер и надеялись они несколько отдохнуть, для всех были устроены ночные учения, и издевательство началось снова.
– Не выдержу, – застонал новый сосед Черского, когда после полуночи задержались они у кроватей.
– Или меня убьют, или я кого-нибудь убью.
Черский откинул одеяло и незаметно бросил взгляд в его направлении.
– Стисни зубы и выполняй, что прикажут, – ответил он шёпотом. – Это наша школа. Затвердеешь.
– Молчать! – крикнул дежурный унтер-офицер, который, по-видимому, что-то услышал. – Спать, если не хотите скакать до утра! Таким образом, наступили дни тяжёлые, полные кропотливой работы, проклятий и ругани, и одновременно увеличивался состав батальона. Прибыли татары, черкесы, латыши, эстонцы, ещё более появлялось россиян. Все они имели на себе какие-то приговоры, на каждом задержался когда-то неприязненно взгляд царского слуги. Это ведь был штрафной батальон. Следовательно, втаскивали в него тех, которые, принимая во внимание их молодой возраст, избежали тюрьмы за политические преступления, но здесь должны были ощутить мстительную руку тирана. И соответственно для этих нужд назначали командиров.