Страница 11 из 22
– Раз, два! – присоединил он свой голос к монотонному напеву коллеги. – Раз, два, это школа!.. Слишком рано, слишком рано… Раз, два, это школа…
Карабин снова отрезал снег, но теперь зигзагами, неровно. Белая полоса быстро исчезла. На её месте возникло широкое красное пятно, увеличивающее неустанно свои размеры.
– Двести! – выкрикнул триумфально Быков. – Вы свободны, парни!
Черский подошёл к Марущику. Помог ему выпрямить измученное тело.
– Болит? – спросил он его с сочувствием. – Ну, выдержал!
Марущик простонал, но его лицо покрылось улыбкой.
– Кто не выдержит при такой песенке? – сказал он весело. – У тебя хороший голос. Если бы коснулось ещё раз этого, то человек и до вечера охотно таким способом упражнялся.
– Ввиду этого ещё пять раз на виват! Как школа, это школа.
– В стену?
– В стену!
– Ударили крепко по рукам, подсчитали точно. Вместе направились ко входу.
– Понимаешь, что говорил Ланин? – сказал Черский. – Я должен учить тебя русскому языку. Может, начнём сразу?
– Начнём. Если судьба бросила человека в Сибирь, не годится быть ослом. Что отсюда заберу, то моё. Впрочем, капитан сам сказал:
я пан. Как могу быть, следовательно, хуже других.
Он рассмеялся. Черский подошёл к идущему перед ними Быкову и обнял его фамильярно за плечи.
– С ближайшего жалования поставим бутылку, – шепнул он. – Полагается. Замёрзли вы больше, чем мы.
Капрал повернул голову. На посиневшем от холода лице резко выделялся большой красный нос.
– Полагается, – согласился он скромно. – И мне, и вам.
Март приближался к концу, в воздухе чувствовалась весна. Земля потемнела, слабел лёд на реках, чаще показывалось солнце. Повеселело вокруг и повеселело в казармах. Твёрдое, жестокое, трагическое порой в прошлом обучение набрало черты нормальности и на взгляд жизнь становилась легче. Рекруты становились солдатами. Закалились, научились умело избегать многих ненужных столкновений, могли лучше обезоруживать рассерженных командиров.
Впрочем, и они казались теперь другими. Может быть, исчерпали свою ожесточённость, привыкли к этим молодым лицам, многих полюбили и не скрывали своей симпатии. Несомненно, на это немалое влияние имели достигнутые результаты: роты ходили, как одно тело, приказы выполнялись безошибочно. Но и замены офицерских кадров сыграли серьёзную роль: прибыло несколько подпоручиков, которые только закончили школу. Те лучше понимали душу этих молодых людей, применяли совершенно другие методы. И смогли, особенно к полякам, проявить искреннюю доброжелательность. И поэтому чувствовали себя всё свободней. Казармы изучили как собственный карман, расширили свои знакомства, создали товарищеские кружки, могли выходить в город. Всё тоскливее, однако, ожидали прихода весны. До этой поры прогулки по сонным, пустынным улицам были малоинтересными, тем более что двери домов для них по большей части были закрыты. Солнце должно было рассеять скуку, и не один уже планировал даже более лёгкие вылазки.
Однажды в субботний полдень, именно в то время, когда зима исчезала, а весны ещё не было, инженер Марчевский вернулся домой раньше обычного. Покопался в шкафу, достал какие-то записи и уселся у окна. Он тоже был ссыльным. Находился он, по правде говоря, в лучшей ситуации, чем другие, мог работать по своей профессии, однако и ему было нелегко привыкнуть к совершенно другим условиям. К счастью, у него не было недостатка в занятиях, в Омске он был нужен всем. К тому же, он имел талант к завязыванию знакомств, следовательно, и свободных минут у него не было: если он не шёл кого-то навестить, то гости приходили к нему.
И теперь случилось именно то же. Не успел он заглянуть в записи, как отворились двери. Вошёл пожилой мужчина, Квятковский, тоже ссыльный. В своё время он был учителем гимназии, здесь в Омске он давал частные уроки. Он поздоровался и уселся у стола. Был он удивительно неприветливым человеком, преисполненным горечи, очень требовательным к ученикам.
– Что слышно? – спросил он. – Аммонд доволен тобой? Марчевский был его противоположностью, каждую минуту он улыбался на чей-то зов. И теперь его лицо светилось безмятежно.
– Не столько там полковник ведет расчёты, сколько его жена, – ответил он. – А та была в восторге.
Полковник Аммонд был командиром штрафного батальона. Инженер переделывал основательно его дом, вводя там многочисленные улучшения и современные архитектурные решения.
– С Аммондом тоже сегодня разговаривал, – добавил он немного погодя. – Очевидно, и он не жалел похвал. Обещал уладить то и это.
Среди находящихся в руке записей он вытянул небольшой лист бумаги.
– Вчера пришла почта, – начал он говорить, заглядывая часто в него. – В третьей роте двое парней получили из дому деньги. Почти всё сразу обменяли на водку, и один получил сегодня такую взбучку, что едва двигается. Принял, видимо, утром из бутылки.
Квятковский вытащил из кармана записную книжечку.
– Который? – спросил он.
– Переворошил листки, на одном из них отыскал фамилии, которые перечислил в свою очередь Марчевский, сделал около них какие-то знаки и отыскал следующую страницу. Снова что-то записывал, потому что инженер произносил как бы краткий реферат о жизни и людях, которые некогда находились в штрафном батальоне как рекруты.
– Таким образом, с первой ротой постоянно лучше всего, – закончил он. – Там водка имеет менее всего последователей.
– Не получал ли Черский какой-то посылки?
– Нет.
Квятковский во внезапном волнении сильно потёр щёку.
– Удивительное дело, – проворчал он. – Получили письма даже крестьяне, черкесы, татары, а для него постоянно нет ни письма, ни денег. Это совершенно непонятно. Токажевский, когда по прибытии партии навестил его в тюрьме, говорил, что там, в Могилевщине, оставил он большое поместье.
– Может, конфисковали?
– Гм, возможно. Но есть мать, есть сестра… Почему не получает писем? Стоит задуматься над тем, чтобы мать не написала сыну? Нужно это как-то выяснить. Насколько знаю, парень переживает тяжело. Рассчитывая на помощь, он влез в долги сначала на презенты для офицеров и унтер-офицеров, а теперь не может вернуть. Он экономит с жалования каждую копейку и совершенно не выходит в город. Если так пойдёт далее, может отчаяться окончательно. А жаль…
В голосе Квятковского прозвучала глубокая забота. Инженер покачал головой.
– Хорошо, проверю это, – произнёс он, записывая вопрос на листке. – Перейдём к следующим. Марущик, это парень из-под Томашова…
Так по очереди обговорили они все фамилии рекрутов, потом фамилии офицеров и унтер-офицеров и наконец начали они вытаскивать предложения. Заняло это довольно много времени, стемнело. Инженер зажёг лампу.
Можем закончить на этом, – констатировал он, пряча записи. – Сегодня ещё совершу какую-то сделку, – он улыбнулся легко. – Появлялся у меня Ланин. Если сумею его убедить, что нужно учить парней русскому языку, то может уговорю на большее… Выпьешь чаю?
Квятковский поблагодарил и ушёл. Часом позже кто-то снова постучал в двери. На этот раз оказался поручик Чекулаев, один из тех молодых офицеров, которые прибыли во время зимы в Омск.
– Пожалуйста, пожалуйста! – приветствовал его сердечно Марчевский. – Такой гость всегда приятен. Очень рад, что вы сдержали слово. А что с Ланиным?
– Вскоре будет здесь. Пришёл к решению, что перед визитом нужно показаться дома, чтобы жена не имела к нему потом претензии.
Они рассмеялись и начали разговаривать. Поручик был интеллигентным и начитанным человеком, живо интересовался всем, что делается на свете. Он был очень рад, потому что получил последней почтой много журналов российских и заграничных.
– Несколько взял с собой, – произнёс он, развязывая принесённую пачку, – остальные доставлю пану во вторник.
– Очень благодарен вам. Что слышно в казармах? Парни учатся?
– Чрезвычайно! – в голосе поручика прозвучал энтузиазм. – Гляжу на них и глазам не верю. Даже те, для которыхязык очень труден, уже объясняются свободно. Превосходны эти польские учителя! И особенно Черский. Латыши, татары, черкесы, финны боготворят его, слова вынимают из его уст. Необычайный педагогический талант.