Председатель

Сегодня, всего через несколько дней после назначения генерал выглядел усталым уже с утра. Судя по всему, он крайне тяжело переживал убийство в Александровском дворце, полагал себя ответственным за то, что не сумел предотвратить такого развития событий и потому был полон пессимизма. Еще бы, такой геморрой и при этом необходимость демонстрировать новым властям “революционное” поведение.

— Да выбор-то невелик — или восстанавливать дисциплину или встречать кайзера.

— Господин Гучков говорил мне, что вы считаете необходимым продолжать войну.

— Не совсем так. Войну лучше всего прекратить, но не ценой подавления немцами революции.

— Это ваша позиция или Совета?

— Это позиция Московского Совета и вчера она была принята Петроградским.

Корнилов задумался и уставился в окно, на сугробы и хорошо видимую за голыми деревьями ограду парка Таврического дворца. Через пару минут он, решившись, повернулся обратно ко мне:

— Я считаю необходимым переформировать округ в Петроградский фронт с присовокуплением войск Финляндии. Ни в коем случае не отменять смертную казнь. Переукомплектовать запасные полки, отправить излишек запасных на фронт. Вы поддержите такую программу?

— Кроме смертной казни.

— Без нее невозможно управление войсками!

— Без нее сложнее, но возможно. В качестве альтернативы предлагаю формировать в полках ударные роты из надежных солдат и опираться на них. Мы готовы помочь с этим.

Разделяй и властвуй, ага. Ударные роты помогут нам выпихнуть неуправляемую массу на фронт и при этом послужат отличным инструментом Совету.

Корнилов встал, подал мне руку, и на контрасте с пафосным смыслом сухо и бесцветно произнес:

— Честным словом офицера и солдата заявляю, что я, сын простого казака-крестьянина, беззаветно предан Родине и Свободе.

Пришлось и мне ответить чем-нибудь пафосным:

— Со своей стороны, заверяю, что мы поддержим Временный комитет и командование в наведении порядка в армии. Сами же намерены взяться за наведение порядка в городе, начиная с фабричных окраин.

Интересно, расслышал ли генерал в моей фразе пропущенные слова “сейчас” и “пока”.

Глава 3

Зима1917

В коридоре барака треснуло подряд пять или шесть выстрелов, стоявший рядом молодой дружинник сунулся было вперед, но Митя успел ухватить его рукав и дернул обратно, за угол стены.

— Куда???

Рабочий горячо зашептал:

— Так револьвер же, семь выстрелов уже сделал, перезаряжается, самое время!

— Сиди, он там не один.

Митя огляделся. Михеич, бывший городовой, помнивший бои и перестрелки первой революции, показал ему большой палец, а затем, отставив драгунскую винтовку, нашарил среди сложенных у печки дров чурку и метнул ее в сторону стрелявших.

Деревяшка стукнулась об стенку, упала на пол и не успела сделать даже один оборот, как на звук грохнули сразу несколько стволов.

— Видал? — шепнул Михеич рабочему. — Три револьвера точно.

На предложение сдаться окруженные ответили стрельбой и Митя, вопреки тому, что его команда рвалась на штурм, приказал оставаться на местах и держать под прицелом окна и двери. Одного из бойцов он отрядил сбегать на станцию Угрешская, до которой было менее полуверсты и телефонировать в Симоновскую комендатуру, чтобы прислали подкрепление с пулеметом.

— Говорил же, нам бы авто дождаться, — пробурчал в усы Михеич.

— А если бы они ушли?

— Ну, то так.

Сообщение пришло из Центрального комиссариата, под утро. В лабиринте избушек и бараков между городской бойней и Угрешкой агент сыскного отделения обнаружил натворившую немало дел банду. Милиционеры отдыхали по домам, под рукой были только четверо футболистов, двое недавно зачисленных в милицию рабочих и Михеич, принятый инструктором. А текст, подписанный самим начальником сыскного отдела Маршалком — что подтверждало крайнюю серьезность дела — численность банды указывал в пять-шесть человек. Идти ввосьмером против пятерых, засевших в бараке, Митя посчитал слишком опасным. Он расставил своих людей и принялся будить и выводить остальных обитателей наружу, но тихо не получилось — бандиты всполошились и началась стрельба. Прорваться через коридор они не смогли, а попытка удрать через окна стоила им как минимум одного человека — динамовцы плотно держали окна и не давали высунуться. Патовая ситуация.

— Давай им бомбу кинем? — снова зашептал молодой рабочий.

— А жить в развалинах потом ты будешь? И так вон, сколько стекла побили.

Дружинник смущенно замолчал, а Митя в который раз пожалел, что футболистов мало. Сыгранные ребята, физически развитые, да еще боевики Красина вели у них, так сказать, “дополнительные занятия”. Спортсменов охотно привлекали к охране порядка в Симонове — одно дело тебя пытается приструнить паренек недавно из-за парты, а совсем другое, когда перед тобой стоит здоровенный хавбек, которого вся слобода знает и готова на руках носить. Вот и поднатаскались. С путейцами, кстати, такая же история — зря фон Мекк надеялся сделать вместо боевой дружины спортивную, получилась очень даже боевая.

Через полчаса, за которые Митя с товарищами сумел-таки вывести всех жильцов, во двор въехала легковая АМО с милиционерами и бандиты, поняв что ждать больше нечего, пошли на рывок. Но от пулемета не убежишь, все и полегли.

Еще через час приехал Маршалк и, пройдя вдоль выложенных в рядок тел, удивленно ткнул во второго слева тросточкой:

— Однако, Дмитрий Михайлович! Это же Сашка-Семинарист! Что же вы его живым не взяли?

— По неопытности, Карл Петрович… Исключительно по неопытности! Кто же знал, что пулеметчик огонь откроет.

— Да чего с ними церемониться! — подал голос один из милиционеров. — Грабят и режут, так и кончать их на месте!

— Кого кончать, а кого нет — не наше дело, молодой человек, на то суд есть, — довольно резко возразил Маршалк.

— Знаем мы ваш суд, — недовольно пробурчал рабочий.

И даже Михеич одобрительно крякнул — Сашку-Семинариста поймали еще до войны за исключительные по жестокости убийства, осудили и посадили. Просто в тюрьму, даже не на каторгу отправили, хотя явный садист жертв своих не просто убивал, а долго мучал перед смертью. Так что Митя испытывал двоякие чувства — с одной стороны все его воспитание, убеждения и образование, да и авторитет отца, были за суд. Но с другой — он хорошо понимал, что в нынешнем бардаке от суда много ждать нет смысла. А даже если и ждать, то вот, сумел же Семинарист прикинутся политическим и выбраться из тюрьмы на волне революции, мгновенно сколотил новую банду и принялся за старое.

В комендатуре за время отсутствия ничего не изменилось, кричал в телефон дежурный, приходили и уходили патрули, мальчишки-посыльные носились с записками.

— Я пойду в общежитие Бари, посплю немного, если что — будите.

— Так зачем в общежитие, Дима? — удивился дежурный, знакомый еще со времен, когда Митя учился у Мазинга. — На втором этаже в конце коридора комнатка с диваном, я скажу, чтобы не беспокоили. А то у Бари, сам знаешь, как бы не шумнее, чем здесь.

Это да, и причина не в грохоте котельного или кузнечного цехов — на заводе готовили съезд профсоюзов металлистов.

Покойный Александр Вениаминович Бари заработал немалые деньги на сотрудничестве с отцом, причем заметную часть потратил на улучшение жизни рабочих — недаром заводское общежитие или клуб считались в Москве образцовыми. А большую часть своего пая он, пропитавшись идеями инженера Скамова, завещал рабочим концерна. И вот уже третий год заводом управлял Совет рабочих уполномоченных. Вернее, не сам Совет, игравший роль собрания акционеров, а нанятые им профессионалы. Концерн успешно развивался, тем более с помощью военных заказов, но Мите казалось, что не хватает какой-то предпринимательской лихости, что ли, готовности пойти на риск…

Впрочем, по уровню и качеству жизни рабочие Бари, как их по-прежнему величали, служили ориентиром для всей России, вот потому профсоюзный съезд и затеяли тут, в недавно перестроенном заводском клубе. Пусть делегаты приедут и познакомятся с передовым опытом вживую, а не со слов докладчика на трибуне.