Новые времена

– Уверен, что принесет, босс. Не рыбой одной жив человек.

– Ты бы лучше пошел и сообщил об этом мистеру Пинку, нашему настоятелю, – предложил Уилмот.

– А разве с вами посоветоваться нельзя, босс?

– Не считаю себя компетентным в этих вопросах. Лучше сходи к настоятелю.

– Но, босс, меня не крестили и конфирмации не проводили. Он же захочет сделать и то и другое.

– Делай как тебе угодно, – сказал Уилмот и вышел.

Наперекор опеке Уилмота, Тайт привык делать как ему угодно. И теперь с радостью отправился к мистеру Пинку, настоятелю маленькой церкви, построенной Уайтоками. Это была одна из двух сельских церквей на духовном попечительстве мистера Пинка. Здесь же, рядом с церковью, находился дом настоятеля, размером с нее, не меньше. Мистер Пинк сидел на крыльце и с удовольствием курил свою утреннюю трубку. Когда полукровка подошел поближе, он приветливо кивнул и сказал:

– Титус Шерроу, не так ли?

– Да, сэр, – вежливо ответил Тайт. – Явился, чтобы задать вам религиозный вопрос.

Настоятель посмотрел с интересом:

– Да, конечно.

– Скажите, пожалуйста, – продолжал Тайт, – является ли неверие грехом.

– Все мы в этом грешны, ведь никто из нас не верит так полно, как ему следует.

– Как полно верите вы сами, мистер настоятель?

– Этого я никогда никому не говорю.

– Я начинающий, – пояснил Тайт. – Вы рассказали мне все, что нужно.

– Присядьте, – предложил мистер Пинк, – я объясню подробнее.

Но Тайта уже и след простыл.

VI. Встреча

Вскоре сарай наполнится заготовленным в тот год сеном, которое пока золотилось под лучами утреннего солнца. Пол сенницы чисто подмели и, чтобы прибить пыль, побрызгали водой из лейки. Из чистых досок соорудили кафедру, на ней лежала Библия. Окно помыли и занавесили розовым ситцем. За все это отвечала мулатка Аннабелль. Когда-то, еще живя на Юге, она была на службе в церкви с витражами. Такие окна, она считала, придавали ощущение святости всему, что происходило внутри. В сеннице ощущение святости должны были придать розовые ситцевые занавески. Аннабелль молилась. И правда, когда сквозь занавеску пробивались солнечные лучи, сенницу заливал розоватый свет. По округе им удалось собрать тридцать кухонных стульев. Если молящихся собиралось больше, те, кому не хватало стульев, сидели в задней части сарая на куче прошлогоднего сена. Снизу доносилось мычание коровы, у которой забрали теленка.

Тридцать темнокожих ждали начала богослужения, их лица выражали предвкушение. Человек двадцать сидели на стульях. Остальные устроились на корточках на сене, оставив передний ряд стульев для белых участников. Ими были Аделина с Филиппом, чета Синклеров, Уилмот, Дэвид Вон и Илайхью Базби с женами. Эти две пары пришли подбодрить темнокожих, показать, что симпатизируют делу освобождения. Им было трудно сидеть рядом с Синклерами. Особенно безвкусной их элегантность казалась Илайхью Базби. Он диву давался их нахальству – явиться сюда им, рабовладельцам. Однако все трое их рабов умоляли их прийти, начистили им обувь, помогли одеться, как подобало по такому важному для них, темнокожих, случаю.

Темнокожие, из которых в основном состояло собрание, разными путями оказались в укромном уголке провинции Онтарио, где некоторые уже нашли работу и надеялись устроиться, в то время как другие только и ждали дня, когда смогут вернуться на родину. Среди тех, кто предполагал остаться в Онтарио, была пара таких, которые покинули разоренную плантацию хозяина, прихватив с собой то, что им приглянулось. На мужчине были золотые часы с цепочкой. Женщина по имени Олеандр облачилась в алое бархатное платье с бархатными оборками. На курчавую голову она надела розовый атласный чепец, завязанный под подбородком большим бантом. Синди едва сдерживала свое презрение к этой паре. А Аннабелль не было до них никакого дела. Сцепив руки на груди, она радостно предвкушала начало службы. Титус Шерроу наблюдал за ней из задней части сарая.

Среди темнокожих, нашедших убежище в этих краях, был человек, который раньше в родной деревне был проповедником. Это был мужчина лет сорока с низким выразительным голосом, широким плоским носом и влажными воспаленными глазами. У него был подвижный толстогубый рот, хорошие зубы.

Он взобрался на топорную кафедру и склонил голову в молитве. Титус Шерроу, стоявший уже почти снаружи, цинично, но с интересом обозревал происходящее.

Проповедник назвал псалом. Сборников церковных псалмов не было, но темнокожие знали их наизусть. От их мощных и проникновенных голосов на потолке сарая дрожала паутина. Целые месяцы, а иногда и годы прошли с тех пор, как они были на богослужении. Теперь они с восторгом изливали свои чувства.

После исполнения псалма проповедник тихим голосом прочитал «страдания Иова». Он произнес короткую речь, приветствуя собравшихся, и поблагодарил помогавших в организации службы. О войне Севера и Юга он не упомянул.

Аделина была разочарована, так как ожидала, что служба пройдет более эмоционально. Базби и Вон были разочарованы, так как ожидали вспышки эмоций, направленной против рабства. Темнокожие сдержанно ждали начала молитв.

Проповедник, пропев еще один псалом, сошел с кафедры и опустился на колени. Звучным голосом он начал молиться, сначала тихо, но постепенно продолжал все более страстно и менее разборчиво. Всплеск упоения прокатился по собравшимся темнокожим. Коленопреклоненные, они прижимали молящие руки к груди, поднимали глаза к потолку.

Теперь проповедник проговаривал лишь обрывки предложений: «О Боже… о Боже… Спаси нас… веди нас… из тьмы… спаси нас!»

Темнокожие раскачивались из стороны в сторону, по их лицам текли слезы. Аннабелль безудержно рыдала. Белым вдруг стало невыносимо жарко в этом сарае.

Такого Аделина вынести не могла и, к ужасу Филиппа, расплакалась. Она подалась вперед и закрыла лицо руками. Лента на чепце развязалась. Сам чепец чуть ли не упал с головы, выставив на всеобщее обозрение ее шелковистые рыжие волосы. Люси Синклер, пытаясь утешить, обняла ее за плечи. С другой стороны Филипп прошептал:

– Прекрати… возьми себя в руки! Аделина, ты меня слышишь? – Лицо его стало пунцовым. Он ущипнул ее.

– Ой, – громко произнесла она, затем выпрямила спину и поправила чепец.

Уилмот, чтобы скрыть сконфуженную улыбку, приложил ладонь ко рту.

Проповедник поднялся на ноги и объявил гимн. В нем был ликующий рефрен «Аллилуйя, мы спасены!». Эти слова повторялись снова и снова. Темнокожие восторженно прыгали и хлопали в ладоши. Они кричали: «Аллилуйя, Бог нас спас!»

Покинув пропитанную запахами сена и пота атмосферу сарая и оказавшись на свежем воздухе, Филипп почувствовал облегчение. Он не возвращался к сцене, которую Аделина устроила во время службы, пока они не оказались у себя в комнате с глазу на глаз.

– Мне еще никогда не было так стыдно за тебя, – сказал он.

– Почему? – рассматривая себя в зеркале, мягко спросила она.

– Выставить себя на всеобщее посмешище – и все из-за надрывной молитвы темнокожего проповедника.

– Меня это очень растрогало.

– А мне показалось нелепым. Что же касается тебя – все наши приятели наблюдали за тобой в недоумении.

– Неужели? – Ее это не расстроило. Она сняла чепец и поправила выбившуюся прядь.

Он припомнил ее сестру с мужем, настоятелем кафедрального собора Пенчестер в Девоне.

– Что бы подумали они, если бы стали свидетелями этой сцены? – настаивал он.

– Им бы пошло на пользу. Показало бы, что к молитве можно относиться серьезно, – отпарировала она и швырнула чепец на пол. – Ты осуждаешь – и даже высмеиваешь – мои глубочайшие чувства. Зачем тебе было жениться на ирландке? Тебе бы в подруги больше подошла флегматичная шотландка. Которая бы глядела на тебя, выпучив светлые глаза, и говорила: «Да ты, парень, славный боец».

Ее заплаканное лицо покраснело от гнева.

Филипп подобрал чепец с пола и надел на голову. Завязав ленты под подбородком, он игриво посмотрел на жену. Смеяться Аделина не собиралась – ведь она была страшно рассержена, – но ничего не могла с собой поделать. Комнату огласил сорвавшийся с ее губ звонкий смех. Филипп в чепце выглядел так нелепо, что она просто не могла не рассмеяться.