Леди в озере

– Сколько же лет.

Трудно было сказать, что именно миссис Моргенштерн имела в виду: просто тот факт, что годы идут, или же скандал, связанный с банкротством моего отца, который вышиб семью Вайнштейн из высших кругов общества, когда я еще была ребенком. Наверное, то, что я до сих пор не могу понять, что означала эта ее фраза, еще раз доказывает, что она истинная леди.

– Не могли бы вы сказать, как я могу связаться с Мэдди? На днях она заходила в наш магазин, и… – я попыталась придумать правдоподобный предлог, – и у нас появилось кое-что, более похожее на то, что она искала.

– В самом деле? Не представляю, каким образом Мэдди может быть в состоянии что-то себе купить. Но в этом плане она всегда была непрактичной. Впрочем, теперь у нее есть телефон. Она переехала в центр.

Она достала из сумочки крошечный блокнот, вырвала из него листок и записала семизначный номер. Триста тридцать два – такая телефонная станция мне неизвестна. Почерк миссис Моргенштерн оказался таким же примечательным, как и она сама – на редкость прямым, красивым, но вселяющим страх. Я думала, что более властной матери, чем у меня, просто не может быть, но, похоже, у миссис Моргенштерн есть собственный способ получать то, чего она хочет.

Тогда была пятница. Я ждала до сегодняшнего дня, чтобы позвонить. Надо думать, миссис Моргенштерн уже рассказала дочери о нашей встрече, так что Мэдди не слишком удивится звонку. К тому же я говорила Мэдди о том собрании в клубе Демократической партии.

Звоню в восемь, подумав, что это подходящее время. К этому времени женщина, живущая одна, уже должна поужинать, помыть посуду и готовиться сесть перед телевизором, чтобы смотреть вечерние шоу и сериалы. В девять начинается «Большая долина»[27]. Мне нравится его смотреть, хотя от комментариев моей матери – «Барбара Стэнвик выглядит моложе, чем этот актер, который играет ее сына, но она права, женщины должны брать на себя ответственность и руководить мужчинами, даже если они такие сумасшедшие, как эта – кажется, ее брюки называются гаучос?»[28] – хочется кричать.

Телефон звонит и звонит. Жду пять, восемь, двенадцать гудков – возможно, она сейчас в ванной. А может, я набрала не тот номер. Пробую еще раз, чтобы наверняка набрать правильно.

Мэдди отвечает после второго гудка, слегка задыхаясь.

– Мэдди? Это Джудит. Джудит Вайнштейн.

– О, так это были вы? Когда телефон звонил и звонил? Я не могла ответить, подумала, что это что-то неважное, но когда зазвонил опять, я испугалась, что это как-то связано с сыном… – В ее словах звучит сначала облегчение, потом раздражение, потом что-то еще, природы чего я не могу определить.

– Простите. Я позвонила во второй раз только потому, что подумала, что в первый раз набрала не тот номер.

– Что вам нужно? – Ее вопрос граничит с грубостью, но ведь она волновалась из-за своего сына.

– Это по поводу того, о чем я уже говорила вам раньше. По поводу собрания в клубе демократов. Я правда думаю, что вам там может понравиться. Даже смогу подвезти, если одолжу машину моих родителей. – Разумеется, мне хочется взглянуть на ее квартиру, выяснить, достаточно ли она велика. Если окажется, что нет, надо будет уговорить Мэдди снять квартиру с двумя спальнями.

– А-а. – Похоже, она начисто забыла тот наш разговор. И кажется рассеянной. Не знай я, что это невозможно, я бы подумала, что она немного пьяна. Но приличные еврейки не напиваются вечерами по средам.

– Собрание состоится на следующей неделе. Это интересно. Я понимаю, кажется, что в таком штате, как Мэриленд, у демократов и без того имеется достаточная поддержка, и это собрание не имеет значения, но мы не должны принимать все как должное. Есть много способов помогать партии.

– Я могу вам перезвонить? Нет, не сегодня, а… попозже на этой неделе?

– Конечно. Я продиктую вам номер.

Видимо, Мэдди отложила трубку. Я слышу звуки, которые человек производит, когда ищет карандаш и бумагу, но также – что-то еще. Какой-то грохот, Мэдди тихо взвизгивает:

– Нет! И еще раз нет! – Как будто она ударилась бедром о выдвинутый ящик, но ей, похоже, нравится это ощущение. – Я готова, – говорит она, и я быстро диктую ей номер родителей, хотя теперь уже не жду, что Мэдди Шварц попытается связаться со мной. Уверена, что вечерами по средам она не смотрит «Большую долину». И еще более уверена, что ей не нужна соседка по квартире.

Усевшись перед телевизором рядом с родителями, я пытаюсь не вздыхать, слушая, как мать все говорит и говорит, делясь каждой мыслью, причем некоторые из них даже имеют отношение к сериалу, который мы смотрим. А отец, как всегда, молчит. Он так и не пришел в себя после потери «Аптек Вайнштейна». Я всегда считала, что проблема в том, что в названии бизнеса фигурировала его фамилия. Когда он увидел снятие вывесок, это было для него все равно что наблюдать, как его тело расчленяют и продают за гроши.

Сегодня он позволяет себе одно замечание, и оно относится к актрисе, играющей Одру:

– Весьма недурна.

Мама воспринимает это как ужасное оскорбление.

– О, значит, теперь тебе нравятся блондинки. Какая интересная смена вкуса.

Мне необходимо выбраться из этого дома.

Февраль 1966 года

Мэдди положила голову на клетчатую ткань, дивясь тому, что собирается сделать. Это казалось таким сомнительным – и даже опасным. Но Ферди хотел, чтобы она сделала это. Правда, прямо он этого не говорил, только намекнул. Собственно, он вообще ничего не сказал, а просто попытался пальцами расчесать ее волосы, но не смог из-за лака, который был необходим, чтобы курчавая, пышная и довольно длинная шевелюра выглядела пристойно.

– Я знаю одну женщину… – начал он.

– Полагаю, ты знаешь немало женщин, – поддразнила его она. Кто знает, быть может, у Ферди даже есть жена. А, не все ли равно? Как бы то ни было, они все равно не могут никуда пойти вдвоем, и встречаться им можно только в ее квартире, ведь она еще не развелась, да и – в общем, это просто была бы плохая идея, поскольку мир таков, какой он есть, а Балтимор есть Балтимор.

– Женщина, которая умеет делать всякие штуки с волосами, – сказал он. – И занимается этим на дому. Она сделает это дешево.

– Сделает что?

– Распрямит утюгом. – Ферди сказал это с характерным местным выговором. Он был балтиморцем в четвертом поколении, так что его корни были глубже, чем у Мэдди. Семья Плэтт переселилась сюда из Южной Каролины после Гражданской войны, и благодаря выигранному в начале пятидесятых годов иску Ферди смог закончить престижный балтиморский политех. Надо было быть очень хорошим учеником, чтобы тебя приняли в эту государственную старшую школу для мальчиков, имеющих склонность к инженерным наукам, однако Ферди не распространялся о том, почему после ее окончания он решил поступить на службу в полицейский департамент. По мнению Мэдди, он произносил слова с выговором, вообще характерным для балтиморцев из рабочей среды, и когда звонил ей в самом начале на телефон, который, по его выражению, был нужен им обоим, она всякий раз думала, что это какой-то незнакомый белый мужчина. Хотя к моменту переезда на угол Маллберри и Катидрал он уже перестал быть чужаком.

Он явился в ее квартиру на Джист-авеню через два дня после «ограбления». Этим делом занимались двое детективов, сказавшие Мэдди, что проверят ломбарды, но не стоит многого ожидать. Зная, что никакого ограбления не было и искать кольцо в ломбардах бесполезно, она выбросила эту историю из головы и потому удивилась – и немного испугалась, – когда к ней вдруг зашел Ферди Плэтт.

– Просто решил проверить, как вы, – сказал он, и ей показалось, что она слышит в его словах иронию и скрытый смысл. Остановились ли его всевидящие глаза на африканской фиалке, когда он оглядывал ее квартиру? Может, это расизм заставляет ее думать, что полицейский-негр подозревает ее, хотя она нисколько не волнуется относительно белых детективов, которые занимаются этим делом официально?

27

Американский сериал-вестерн, шедший на канале «ABC» в 1965–1969 гг. Главную роль властной матери семейства в нем исполняла звезда Голливуда 30—40-х гг. Барбара Стэнвик.

28

С расширяющимися книзу штанинами, как у латиноамериканских «ковбоев» – гаучо.