Страница 13 из 18
Мысль Фрейсине вполне правильна. Если Россия, как мы продолжаем думать, быстрее провела свою мобилизацию в направлении Галиции, чем в направлении Германии, она должна быть уже теперь в состоянии начать наступление против Австрии, даже не дожидаясь дня, указанного великим князем Николаем Николаевичем. Хотя мы советовали быстрое выступление в том и другом смысле, я прошу Думерга запросить в Санкт-Петербурге, возможно ли было бы для России, по крайней мере, немедленное выступление против Австро-Венгрии. В тот день, 10 августа, нам действительно не были известны те приказы и контрприказы, которые в конце июля привели генеральный штаб и правительство императора Николая II от частичной мобилизации к всеобщей мобилизации. Лишь гораздо позднее после войны французские министры и я узнали, как это происходило в Санкт-Петербурге. Но даже не зная всего, мы вынуждены констатировать, что медленность русской мобилизации и концентрации русских войск делает нашего русского союзника неспособным действовать с желательной быстротой.
В России все еще занимаются дипломатической стратегией. Русский посол в Константинополе не теряет надежды привлечь Турцию на сторону Тройственного согласия. Даже сам Бомпар сообщает нам, что ежедневные разговоры Гирса с Великим Визирем принимают благоприятный оборот. Русский посол полагает, что возможно добиться даже фактического союза с Турцией, если обещать ей в случае окончательной победы территориальные выгоды на Балканах без ущерба для той компенсации, которую сербы, греки и болгары должны получить за счет Австрии. Если эта возможность соглашения действительно серьезна, то французское правительство, разумеется, не намерено упускать ее из виду. Думерг повторяет это в Лондоне, равно как в Санкт-Петербурге. Однако исходит ли идея этих соглашений от Великого Визиря или от Гирса? Принял ли ее Энвер-паша? И что скажут об этом балканские народы?[19]
Сазонов, постоянно приводящий в замешательство множеством своих импровизаций, продолжает, с другой стороны, на все лады переговоры, начатые им в Бухаресте и Риме. Наш посланник в Румынии опасается, что Россия захочет форсировать эти переговоры и что в конце концов самолюбие короля Карла встанет на дыбы. Румынскому Гогенцоллерну стоит великого труда уже согласиться на сохранение нейтралитета.
Что касается Италии, то она никоим образом не дала маркизу Карлотти ди Рипарбелла, почетному послу в Санкт-Петербурге, мандата для переговоров с Сазоновым. Посол разговаривает с русским министром иностранных дел совершенно частным образом. С этой оговоркой маркиз Карлотти не скрыл от Сазонова, что уже независимо от Трентино, Триеста и Валлоны, необходимо будет Италии также побережье Далмации. Под большим секретом он открыл своему собеседнику, что Германия и Австро-Венгрия, со своей стороны, прилагают все усилия, чтобы добиться помощи Италии, и обещают ей уже сейчас Ниццу и Савойю, Корсику и Тунис. Однако Сазонов не падает духом и, в ожидании, что Италия сделает выбор между своими обольстителями, он снова посвящает свою изобретательность балканскому пасьянсу.
Вчера король Константин подписал декрет о мобилизации греческой армии. Декрет будет обнародован, как только будет издан в Болгарии приказ о мобилизации, объявленный на сегодня или завтра. Население Афин с беспокойством ожидает возвращения греческой королевы. Полагают, что сестра Вильгельма II поддержит шаги, предпринятые кайзером при греческом дворе и оставшиеся безрезультатными. Венизелос заявил нашему посланнику, что, если Болгария нападет на Сербию, Греция немедленно выступит против Болгарии.
Меня посетил Леон Буржуа. Он глубоко потрясен потерей Мюльгаузена. «Мы не имели права, – говорит он, – подавать эльзасцам надежды, которым суждено было так быстро быть обманутыми. Ни под каким видом не следовало вступать в Мюльгаузен, если у нас не было полной уверенности, что мы сможем там остаться. Население, доверившееся нам, станет теперь жертвой репрессий». Я не могу ничего возразить своему другу. Как и он, я страдаю от этой прискорбной неудачи, причем в настоящий момент мне еще неизвестны в точности ни ее причины, ни детали.
Вечером военный министр привел ко мне офицера, который приехал из главной квартиры с поручением дать нам некоторую информацию об операциях сегодняшнего дня. В департаменте Мааса мы отняли у неприятеля Манженн. Немцы потребовали от Лонгви сдаться. Этот небольшой город, в котором я в свое время вместе с Лебреном торжественно открыл памятник трех осад, отказался капитулировать, но, по всей видимости, не в состоянии сопротивляться тяжелой артиллерии неприятеля при этой новой осаде. В Эльзасе мы снова вынуждены были отступить перед численным превосходством неприятеля, но Альткирх все еще в наших руках. Офицер продолжает: «Наш заслон нигде не пострадал. Наша кавалерия всюду приобрела чрезвычайный перевес. Немецкая кавалерия каждый раз обращается в бегство перед ней при равной численности. Наша пехота очень бодра. Наш генеральный штаб верит в успех. У нас чуть ли не такое впечатление, что мы находимся на маневрах (Kriegsspiel)». Несколько шокированный этим шаблонным оптимизмом, я спрашиваю офицера о деле под Мюльгаузеном. Оно действительно закончилось поражением, и он признает это. Нас обманули неточные или неполные сведения, доставленные нашими летчиками. Они считали, что местность свободна от неприятелей, тогда как Гардтский лес кишел ими. Продвинувшись без усилий по равнине вниз от Мюльгаузена, мы вынуждены были потом перейти в отступление. Мы очистили Сэрней. По-видимому, мы даже отступили от Танна в долину Тур до Сент-Амарен и дальше. Мы удерживаем уже только часть долины Доллер, Альткирх и угол Зундгау. Немцы даже снова вступили в Массво. Что должны думать все те бедные люди, которые с такой радостью встречали наших солдат? Правда, мы завладели горными проходами Брак и Саалс, но это слабая компенсация. Военное поражение, конечно, поправимо. Но как исправим мы поражение моральное?
Впрочем, неудача нашего 7-го корпуса не поколебала великолепного спокойствия генерала Жоффра. Он готовит на ближайшие дни генеральное наступление. Генерал Дюбайль получил уже сегодня приказ начать с 14-го продвижение 1-й армии, 15-го и 16-го двинутся, как видно, в свою очередь 3-я, 4-я и 5-я армии. Я провожу часы в лихорадочном ожидании и не выхожу из Елисейского дворца, где то и дело приходят и уходят министры, сенаторы, депутаты, офицеры. Единственный моцион, который я себе позволяю, – это небольшая ежедневная прогулка вдвоем с госпожой Пуанкаре внутри садовой ограды в обществе наших домашних животных. Теперь эта прогулка проходит исключительно в молчаливых размышлениях, мы обмениваемся лишь краткими меланхолическими замечаниями.
Утром полковник Адлебер привез мне из Бельгии письмо короля Альберта: «Лувен, 11 августа 1914 г. Дорогой и великий друг, от всей души благодарю Вас за ту высокую оценку поведения бельгийских войск, истолкователем которой от имени генерала Жоффра вы изволите быть в своем письме от 9 августа. Бельгийская армия и я гордимся этой похвалой и придаем ей самое большое значение… Отвечаю формальным образом на желание, выраженное французским генералиссимусом: французская армия может рассчитывать на безусловную поддержку бельгийских войск на левом фланге союзных армий в пределах ее сил и остающихся у нее средств и поскольку связь ее с базой Антверпеном, в котором находятся все ее военные и продовольственные ресурсы, не будет находиться под угрозой быть отрезанной значительными неприятельскими силами. Для осведомления об операциях великих союзных армий и для возможности согласовать таким образом наши собственные движения с их движениями я назначил в качестве атташе при генерале Жоффре майора де Мелотта по окончании его миссии при генерале Сорде, а при генерале Ланрезаке – полковника д’Оржо де Марковелетта. В свою очередь, я с большим удовольствием приму офицеров, которых вы соизволите назвать мне в качестве атташе при моей главной квартире. Верьте, дорогой и великий друг, в глубокую благодарность бельгийской армии и ее шефа за братскую поддержку, которую в эти критические моменты оказывает им французская армия. С горячими пожеланиями общей победы и т. д.».
19
Переговоры царского посла в Константинополе Тирса и военного агента генерала Леонтьева с Портой о нейтралитете и союзе представляли очень долгое время весьма запутанную и таинственную историю. Во время войны и позже считали, что Турция вступила в войну исключительно по вине России, которая отвергла предложенные ей турецким правительством союз и всю армию для употребления против любого из врагов России. Отказ России вступить в такую выгодную сделку объясняли исключительно захватнической политикой царизма, который вел войну в конечном счете из-за завоевания Константинополя и проливов. Такая трактовка этого важного вопроса не опирается на исторические факты, а является чрезвычайно упрощенной. Действительное положение вещей было ясным. Когда 5 августа 1914 г. Энвер паша заявил генералу Леонтьеву, что «Турция сейчас ни с кем не связана и будет действовать сообразно со своими интересами», то он попросту лгал. За три дня до этого разговора, 2 августа, был подписан в Константинополе германо-турецкий союзный договор, согласно которому Турция и Германия обязывались оставаться нейтральными в австро-сербской войне. Однако статья 2 этого договора гласила: «В случае активного военного вмешательства России будет этим создан «казус федерис» (союзные обязательства) для Германии по отношению к Австро-Венгрии, и этот «казус федерис» будет также обязателен для Турции». Так как Германия объявила России войну 1 августа, то вопрос о «нейтралитете» уже отпал тогда, когда подписывался договор, который обязывал Турцию воевать против России. И действительно, Турция уже 3 августа объявила мобилизацию всей своей армии. В уже упомянутом выше разговоре Энвер паша далее заявил Леонтьеву: «Если бы Россия пожелала обратить внимание на турецкую армию и использовать ее для своих целей, то он и такую комбинацию не считает невозможной». Доверчивые историки приняли и это заявление Энвера за чистую монету, даже и после того, когда стали известны компетентные комментарии германского посла в Константинополе Вангенгейма. 4 августа, за день до разговора Энвера с Леонтьевым, Вангенгейм телеграфировал в Берлин: «Гирс до сих пор думает о сохранении нейтралитета Турции, что облегчает Турции пользование Черным морем для мобилизации».
Хотя предложение Турцией союза России против Германии на третий день после подписания союза с Германией против России являлось чистым обманом и вытекало из желания усыпить бдительность союзников и лучше самой подготовиться к войне против них же, тем не менее, и Германия не была вполне уверена в том, что Турция выполнит свои обязательства и выступит против России. Не все члены турецкого правительства были абсолютными сторонниками войны в союзе с Германией, и в самой правящей партии «Единение и прогресс» была довольно сильная оппозиция вступлению в войну на стороне Германии. Вся либеральная партия была против войны на стороне Германии. В правящей турецкой верхушке происходила ожесточенная борьба между сторонниками и противниками Германии вплоть до вступления Турции в войну 2 ноября 1914 г. и после этого.
Абсолютно не исключена возможность, что Антанта могла бы еще привлечь на свою сторону Турцию, если бы она проявила больше искренности во время переговоров, гибкости и понимания в этом важном вопросе. Если бы она в начале войны правильно оценила значение юго-восточного фронта для исхода всей кампании и, в частности, не недооценивала бы военного значения Турции. Ряд ошибок, вытекавших из неправильной и ошибочной оценки, с одной стороны, и из противоречивых интересов стран Антанты и желания каждой из них, в конечном счете, поживиться за счет Турции, с другой, способствовали усилению той части турецкого правительства, которая была за войну с Антантой. Среди этих ошибок одной из крупнейших явилась несогласованность действий английской и французской эскадр, следствием чего явилось появление «Гебена» и «Бреслау» в Константинополе (см. прим. 7). С прибытием этих судов в турецкою столицу и фиктивной их продажей турецкому правительству Германия получила материальные способы давления на Порту, каких Антанта не могла ей противопоставить.